Аарон Аппельфельд - Цветы тьмы Страница 8

Это наставление в очередной раз поразило его, но он не открыл рта.

– Я много об этом думала. Тебе нужно подправить твой украинский. Ты очень похож на Марьяну. Большие глаза, как у Марьяны, темно-русые волосы и маленький носик. Если будешь получше говорить по-украински, никто тебя не распознает. Сделаем все постепенно, такие дела второпях не делаются. – Объяснять она ничего не стала.

Марьяна продолжала сидеть на кровати, следя за ним взглядом. Он не понимал, чего еще она в нем ищет. Хуго почувствовал себя неловко, побыстрее закончил еду и отдал тарелку Марьяне.

– Марьяна устала, сейчас она поспит часок-другой, а ты, миленький, возвращайся в свою конурку.

Хуго встал и пошел в чулан. У него тут выработалась понурая походка. Так, понурив голову, идут животные, которых прогнали из дома.

Он вытащил из рюкзака коробку с шахматами, расставил фигуры и приступил к игре. Она развивалась как нужно. Он помнил папины предостережения насчет дебюта. Маленькая ошибка в дебюте, и игра проиграна. Он продолжал играть, и тут появился папа. Он выглядел как человек, проведший много дней в затхлом тайнике, лицо его было бледным и желтоватым, глаза смотрели устало.

– Где ты был, папа? – Хуго поднял взгляд от доски.

– Лучше не спрашивай, – ответил тот, забыв, по-видимому, что разговаривает с сыном, а не со взрослым человеком.

– Папа, ты такой бледный.

Папа опустил голову и сказал:

– Я много дней был в закрытом месте.

– И я стану таким же бледным? – тут же вырвался вопрос у Хуго.

– Ты, дорогой, не пробудешь в чулане долго. Мы с мамой придем забрать тебя сразу, как окончится война, ты только наберись терпения, – сказал он и растворился во тьме.

– Папа! – позвал Хуго.

Никто ему не ответил.

Позже он снова показался сыну, и Хуго вел с ним долгий безмолвный разговор. Рассказал ему, что сейчас он под покровительством Марьяны. Марьяна очень занята, и он ее почти не видит, но еда, которую она приносит, вкусная. Ее жизнь – загадка, и с каждым днем становится все загадочнее. То она выглядит как волшебница, то выражается, как хозяйка трактира. К ней в комнату приходят люди, но эти встречи не всегда приятные. Услышав эту информацию, папа улыбнулся и сказал:

– Марьяна есть Марьяна. Ты в любом случае будь поосторожнее.

– Почему?

– Скоро сам увидишь.

Такая у папы манера выражаться. Всегда – одно слово или короткая фраза. Всегда вносит в свою речь чуть-чуть недоговоренности.

Как-то утром Хуго осмелился спросить Марьяну:

– Как называется это место?

– Заведение, – ответила она.

– Я не слышал такого названия.

– Еще услышишь, не беспокойся, – сказала она и улыбнулась.

Шли дни, осень ставила свои отметки на всем, что он видел. Облака спускались с неба и укрывали луга. Окутанные остатками ночной тьмы, побрели в школу дети. Порой проезжала нагруженная дровами телега, крестьянин нес на плече длинную косу.

Хуго перестал считать дни. Если бы он читал и решал задачки, как обещал маме, совесть бы его не мучила. Он еще не открывал ни книжки, ни тетрадки. Все, что было у него дома, в школе, во дворе дома и на игровой площадке, казалось ему теперь оторванным от его жизни.

Теперь он ловит каждое Марьянино слово, зависит от ее распорядка дня, от ее занятий и настроения. Когда она в мрачном настроении, черты ее лица меняются, она бормочет, чертыхается, рвет бумаги и бьет бутылки. Лучше, когда она выпьет. Тогда она становится веселой, говорит о себе в третьем лице и крепко его целует. Каждый день он обещает себе, что завтра будет читать, решать задачки и писать в дневнике. Обещает, но ничего этого не делает. Даже одну-единственную шахматную партию у него не получилось довести до конца. Все его внимание обращено на Марьяну. Он ждет ее прихода, а когда она опаздывает, он волнуется. Иногда ему кажется, что она стоит снаружи и охраняет его, а иногда он чувствует, что ей не до него. Она так занята собой, своими платьями, косметикой и духами. „Марьяна проклятая, все сосут ее кровь и ничего ей не дают“ – так она бормочет, когда сердится или не в духе. Хуго чувствует себя виноватым, ему хочется сказать ей: „Я ничего не прошу, мне довольно, что ты со мной“.

Как-то раз она сказала ему:

– Не бойся, Марьяна охраняет тебя, как львица. Пусть кто-то только попробует тронуть тебя, я его в клочки разорву. Я поклялась твоей матери присматривать за тобой во все глаза, так и сделаю. Юлия мне дороже родной сестры.

– Меня хотят поймать? – не удержался он от вопроса.

– А то! Ходят из дома в дом и ищут евреев, но ты не бойся. Ты мой, ты похож на меня, правда ведь?

Она это сказала, чтобы его успокоить, но ее слова его только растревожили. Перед глазами сразу предстали солдаты, рыщущие по домам и вытаскивающие оттуда прячущихся людей.

– И здесь тоже искали? – осторожно спросил Хуго.

– В моей комнате и в моем чулане они искать не посмеют.

Речь Марьяны простая и лишена словесных украшений, но каждое ее слово тут же превращается в картину, которая сопровождает его на протяжении дня, а то и двух. Однажды она сказала ему: „Трудно мне понять, почему преследуют евреев, среди них есть хорошие люди, не говоря уж о твоей матери Юлии, она всю душу отдает людям. Недели не проходило, чтобы она не принесла мне фруктов и овощей“.

Как только она сказала „всю душу отдает людям“, он увидел маму в образе длинной тонкой птицы, она парит над улицами города и тут оставляет пакет с едой, там приносит одежду какой-то бедной женщине. Папа говорил: „Язык – это инструмент мысли, выражаться нужно ясно и точно“. „Ясность“ и „точность“ были для него ключевыми словами. Мама не была такой точной, как он, но каждое произнесенное ею слово тут же превращалось в картину. То же самое чудесным образом происходило и с Марьяной. Странно, даже лаконичный язык может быть живописным, подумал он.

Но в те дни, когда она угрюма, на лице туча, она ни о чем не спрашивает и ничего не обещает. Подает ему кружку молока и тут же бросается на постель и спит по несколько часов. Иногда сон развевает ее грусть. Она просыпается другой женщиной, рассказывает ему свои сны и прижимает его к себе. Такие моменты – это время милосердия, и Хуго умеет ценить их.

Но по большей части сон не высвобождает ее из пут депрессии. То, что угнетало ее до сна, продолжает мучить и после. Она топает ногами, бьет бутылки и объявляет, что в ближайшие дни сбежит отсюда. Такие отчаянные угрозы снова поселяют в его душе тревогу, но достаточно одной ее улыбки, чтобы рассеять облака страха – он сразу верит, что Марьяна не продаст и не бросит его.

Так проходят дни. Иногда ему видится Отто, а иногда Анна. Когда они являются ему, он так счастлив, что хочет расцеловать их так же крепко, как его целует Марьяна. Однажды они появились вдвоем, и Хуго в изумлении закричал: „Миленькие!“ Услышав этот странный эпитет, они широко раскрыли глаза, но ничего не сказали в ответ. Анна рассказала ему о своей деревне в горах, а Отто поведал, что и ему нашлось убежище в одной из деревень. На миг ему показалось, что вот-вот окончится война и все вернутся на свои места, к обычной жизни. Но в душе он знал – что было, того не вернешь. Время, проведенное в гетто и в укрытии, впечаталось в него, используемые им слова утратили свою силу. Теперь говорят не слова, а тишина. Это трудный язык, но как освоишь его – никакой другой язык уже с ним не сравнится.

Однажды ночью из Марьяниной комнаты послышались сердитые голоса. Марьяна говорила по-немецки, и мужчина исправлял каждую ее ошибку. Это бесило ее, и она со злостью сказала:

– Мы сюда пришли развлекаться, а не грамматику учить.

– Беспутная женщина беспутна во всем.

– Я, может, и беспутная, но не за любую цену.

На это мужчина ответил криками, оскорблениями и, похоже, пощечиной. Из Марьяниного горла вырвался сдавленный звук, но она не сдалась. В конце концов он пригрозил убить ее, но Марьяна не испугалась и крикнула ему: „Можешь убить меня, я смерти не боюсь!“

Внезапно ссора прекратилась, и на мгновение Хуго показалось, что Марьяна задохнулась и бьется в судорогах. Он поднялся на ноги и приложил ухо к стене, но ничего не услышал. Тишина становилось все более пугающей. Хуго задрожал от страха и снова свернулся клубком на своей лежанке.

У него дома следили за выражениями. Только дядя Зигмунд, когда выпьет, изрекал неприличности или ругательства. Мама обрывала его и говорила: „Ребенок слушает“. И ребенок в самом деле слушал и задавался вопросами о смысле неприличных слов, которыми нельзя пользоваться.

Тут из Марьяниной комнаты послышался женский голос. Женщина мягко убеждала Марьяну:

– Нельзя спорить с клиентом. Клиент приходит получить удовольствие и отдохнуть. Ему не нравится выслушивать замечания и когда ему противоречат.