Иван Бородулин - Мы — разведка. Документальная повесть Страница 8

— А вчетвером?

— Можно и вчетвером. Только следов и шуму больше.

— Что ж, в добрый путь, — сказал полковник, — а с задачей вас подробно ознакомит капитан Терещенко.

Мы откозыряли и вышли из блиндажа.

Капитан сказал нам, что задачу ставит командование фронтом. Она заключается в том, чтобы проникнуть в район Луостари и найти возможные пути диверсии на вражеском аэродроме. После этого вызвать по рации диверсионную группу и выйти ей навстречу. Сопровождать группу к аэродрому и даже ждать ее возвращения запрещалось.

— А сейчас, — сказал Терещенко, — пойдете на дивизионный склад и получите все необходимое для задания. Рацию возьмете у меня перед выходом. Все.

Мы заменили армейские бушлаты на легкие стеганые фуфайки, взяли сухари, шоколад и по фляге чистого спирта. От предложенных консервов и концентратов отказались, считая, что лучше взять лишнюю гранату или пачку патронов.

Под утро в сопровождении капитана Терещенко и двух штабных автоматчиков мы вышли к пограничной заставе. Там встретил нас уже знакомый лейтенант. Узнал, улыбнулся и спросил:

— Опять за «языком»?

— Опять, — весело отозвался Ромахин. — Такая уж у нас дурацкая специальность — таскать фрицев живыми.

Здесь, на заставе, мы должны были сутки отдохнуть и набраться сил перед долгой и нелегкой дорогой. Терещенко и автоматчики с рацией будут ждать нас на заставе.

Ночью проверили работу обеих раций. Они были очень просты в обращении: стоило только открыть ящик, подключить питание, и через несколько секунд загорался зеленый сигнал. После этого следовало забросить провод антенны на какое-нибудь деревце, повернуть рычажок — и пожалуйста, разговаривай!

Следующей ночью мы тронулись в путь.

Шли медленно, осторожно — за каждой сопкой, за каждым поворотом могли быть немцы. К исходу дня достигли знакомой тропы, где ходили вражеские патрули, заметно утоптанной, обжитой. Мы поспешили свернуть в сторону. Привалы устраивали в расщелинах скал, густых рощицах — да и то лишь для того, чтобы перекусить. Следили за каждой мелочью, ибо она могла оказаться роковой.

На одном из привалов Ромахин, стараясь соблюсти маскировку и не оставить следов, крепко вдавил в землю свой окурок. Гришкин, заметивший эту процедуру, как-то особенно посмотрел на моего связного, опустившись на колени, пальцами отыскал окурок, передал сконфуженному Ивану и ласково предложил:

— Скушай ты его, Ваня, от греха подальше. Съешь, милый, а не рой нам могилу.

После этого случая Ромахин долго не мог смотреть нам в глаза и придирчиво глядел за нами, чтобы тоже поймать на оплошности.

Неподалеку от дороги, где прошлый раз взяли почтаря, мы почти нос к носу столкнулись с патрульной группой немцев человек в двенадцать. На наше счастье, у фашистов не было собак. Ничего не заметив, они прошли мимо.

Если нарисовать на карте, как мы шли последние тридцать километров до Луостари, то путь будет выглядеть змейкой — пришлось обходить болота, посты, сопки, занятые какими-то хозяйственными подразделениями гитлеровцев. Бывало, что 600–800 метров мы ползли, расстилаясь по земле, три-четыре часа. Мы порядком измотались, когда вдруг увидели черный чужой самолет: он поднимался из-за высокой скалистой сопки впереди нас. Усталость как рукой сняло, будто за плечами у нас и не лежал тяжелый 150-километровый путь.

Устроили походный военный совет. Решили, что идем к той скале и лезем на вершину — вряд ли на той высоте могут быть немцы, там им просто нечего делать.

Вышли к подножью. Склоны сопки густо поросли березняком и надежно скрывали нас. Благополучно выбрались к вершине и только тут заметили неподалеку деревянный щитовой домик. Он нам спутал все расчеты. Но прежде чем уходить, решили осмотреться. Мы с Виктором Фомичевым поползли к западному склону высоты. Внизу, под обрывом, прямо за рекой расстилался вражеский аэродром. Лучшее место для наблюдения вряд ли можно отыскать.

— Да, если б не эта чертова будка, — сказал Фомичев, кивая в сторону домика. — Надо сидеть тут. Позиция великолепная!

— Гляди-ка, Виктор, мох и трава не помяты — значит сюда никто не ходит. Да и не целый же гарнизон в этой халупе.

— Предлагаешь остаться? — спросил Фомичев.

— Укроемся за выступом, чтоб не видно из домика, — и шик-модерн позиция! Только нервишки подкрутить да дежурить на всякий случай.

— За мои нервы не бойся, — буркнул Виктор и первым забрался в расщелину, где можно было только лежать или сидеть на корточках.

По сигналу подползли Ромахин и Дудочка.

Сперва все четверо мы не спускали глаз с домика. Заметили на его крыше какие-то вертушки, а чуть в стороне метеорологическую будку. Пришли к выводу, что в домике живут два-три синоптика. Стало быть, силы равны. Если кто-нибудь из фрицев все же обнаружит нас — мы должны бесшумно убрать его, а затем потихоньку уйти.

После таких размышлений успокоились и перенесли внимание на аэродром. Только Ромахину я приказал неотрывно наблюдать за синоптиками и, в случае чего, доложить.

Вражеский аэродром за рекой жил своей жизнью. На его взлетную полосу то садились, то выруливали для взлета самолеты с черными крестами на крыльях и фюзеляже. Преобладали бомбардировщики «юнкерс-88». Были здесь и «хейнкели», несколько транспортных машин и один двухрамный «фокке-вульф» — разведчик-корректировщик. Ни одного истребителя мы не заметили. Самолеты находились под открытым небом и располагались довольно скученно. По всему было видно, что немцы чувствуют себя в полной безопасности.

Я смотрел на посадку очередного самолета, когда Ромахин тронул меня за локоть.

В дверях домика стоял человек. Сладко потянувшись, он пошел к уборной, стоявшей поодаль, на восточном склоне сопки, через некоторое время вернулся и скрылся в домике. Видимо, это был офицер — белых рубашек и блестящих сапог немецкие солдаты не носили.

— У офицера должен быть денщик, — стал рассуждать Ромахин. — Ну — и помощник. Их там трое.

— А может, четверо? — возразил я, несколько задетый безапелляционным замечанием связного.

— Могу на спор, командир. Трое. Офицер и два солдата.

Ромахин ошибся. В домике оказалось два офицера и один солдат, который делал всю видную нам работу: ходил в будку снимать показания и прислуживал офицерам.

Очень скоро домик перестал интересовать нас с точки зрения опасности и вызывал молчаливые проклятия по другой причине — домик все острее стал пахнуть щами, жареной колбасой и иным вкусным варевом, которого наши желудки не видели уже много дней. Особенно раздражало — не знаю почему — позвякивание вилок и звон бутылок. Но мы терпели эту муку стоически. Только Дудочка внес полусерьезное предложение: взять да и поменяться местами — немцев запихать в эту щель, а нам сесть за стол. Честно говоря, я хотел того же — но не ради пиршества, а чтобы отомстить фрицам за пытку запахами. Но задание есть задание: мы не имеем права выдать себя, прежде чем не сделаем главного. Все осталось по-прежнему, кроме того, что пришла еще одна мука — пока немцы бодрствовали, мы не могли курить, а это похуже, чем запах борща для голодного. Между тем сведений об аэродроме у нас накапливалось все больше и больше. Мы заметили, что на восточной окраине аэродрома у каких-то штабелей, покрытых досками, и больших баков все время ходит часовой. Иногда к штабелям подходила машина без бортов, и на нее немцы вкатывали две-три бочки, в которых, вернее всего, было горючее. Неподалеку от баков находился склад авиабомб.

— А что если… это самое? — вдруг встрепенулся Гришкин и замолк.

— Что — это самое?

— Если подобраться да запалить эти бочки? Сила!

— И сам сгоришь, — сказал Фомичев. — Но идея правильная.

Мы стали усиленно наблюдать за путями подхода к аэродрому, за часовыми, которые менялись через каждые четыре часа с завидной аккуратностью. Помню, нам очень понравился один из часовых — высокий непоседливый немец. Мы окрестили его «рыжим ефрейтором», хотя и знать не знали, был ли он ефрейтором и рыжим. Мы заметили, что этот часовой не ходит, как другие, на своем посту, а все тянется к летному полю, где работали люди, и подолгу разговаривает с ними. «Рыжий ефрейтор», видимо, не любил одиночества. Значит, к бакам подбираться лучше всего будет в смену нашего крестника.

Оставалось найти переправу через реку.

— Что ж, братцы, — сказал я, — пора уходить. Немцы как раз дрыхнут после попойки.

— Может, того… подопрем дверь снаружи — и огонька? — предложил Дудочка.

Но мы все трое так посмотрели на него, что Гришкин поднял руки: мол, сдаюсь, виноват.

Осторожно спустились с высоты и двинулись берегом, высматривая удобную и безопасную переправу. Берега Петсамойоки были в этих местах крутые и глинистые, и мы прошли вверх по течению километров пять, прежде чем отыскали брод не выше колена. Часа два сидели у этого мелкого плеса, наблюдая, не будет ли каких помех, изучали противоположный, поросший кустарником, берег. Все было как нельзя лучше.