К. Цетник - Дом кукол Страница 8

Теперь она плюет на все, на весь мир…

— Жизнь не стоит того, чтобы такая девушка, как я уронила хотя бы одну слезу! — говорит она. Ежедневно вечером она выходит приятно провести ночь в здании «юденрата». Утром она возвращается в «точку» и приносит с собой буханку хлеба. Хлеб она приносит не для себя. Ей хлеб не нужен. Бывает, что она приносит с собой и пачку маргарина. Обе религиозные девушки спасают себя хлебом, что приносит Феля. Если бы они до конца понимали, какой платой рассчитывается она за этот хлеб, возможно, они и не захотели бы притронуться к нему. Но они еще живут в чистом и ясном мире.

Часто Феля приносит с собой пару новых тонких шелковых чулок. Она натягивает эти чулки на свои красивые стройные ноги и, вытянув их вперед, глядит на них, как полководец, проверяющий свои ряды. Убедившись, что ее вооружение в неплохом состоянии, она опускает ноги на пол, насвистывая веселую песенку.

Даниэла имеет право взять старые чулки, брошенные Фелей, если только пожелает. Феле это безразлично. У нее их много. По ней — так они могут даже гнить под кроватью. Феля — человек щедрый. У нее одна просьба: дать ей поспать. В течение всей ночи она не сомкнула глаз. У Моника, главы «юденрата», вчера была гулянка, и эти негодяи не отставали от нее в течение всей ночи…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Они сидели на каменных ступенях.

На Гарри одежда была такая мокрая, будто его только что вытащили из воды. Проделав длинный путь по полям, под сыплющимся снегом, он промок до костей. Он пытался расстегнуть свою куртку, но безуспешно — пальцы окоченели и не повиновались. «Эта зима — наказание божье.» — сказал он.

Даниэла видела, как с погнутой и помятой его шапки капли падают на спину, плечи и впитываются в его влажный плащ. Ей хотелось снять шапку с его головы, но руки не слушались.

Гарри закатал полу плаща и старался вытащить из брючных карманов что-то завернутое в бумагу. Даниэла смотрела на его усилия, и ей совсем не приходило в голову, что она должна помочь ему. Она легко смогла бы вытащить сверток из бокового кармана его брюк.

До его прихода у нее всегда накапливается множество слов. Но в минуту встречи язык отнимается, и все накопившееся куда-то исчезает. Все то, что надо было сказать ему, забыто. Она чувствует себя, как наполненная до самого верха бутылка, которая снаружи выглядит пустой.

Хлеб, вытащенный Гарри из кармана, мокрый от дождя, и повидло на обоих кусочках размазано и выглядит, как помутненный зрачок глаза. Гарри снял бумагу с бутерброда и протянул ей.

— Кушай, Даниш.

Она глядела на его протянутые костлявые и влажные руки, трясущиеся, как у старика, и поспешила взять хлеб.

Обычно, когда она думает о нем, она его видит таким, каким он был раньше: красивым, тщательно одетым, обаятельным. А когда она его ждет и когда мысленно ведет с ним беседу, она видит его только таким. Она не может представить себе другого Гарри. Но в ту минуту, когда Даниэла видит его около себя, у нее начинают трястись колени. Она не узнает его лица. Проходит какое-то время, пока глаза ее привыкают к нему, и она убеждается, что это Гарри, это его лицо.

Мокрый снегопад прекратился. Гарри молча смотрел перед собой. Деревянный забор площади, голые деревья — как рисунок карандашом на серой бумаге детьми из детского сада. Одна за другой спешат жены чиновников «юденрата», в руках у них наполненные корзины, тщательно укрытые от чужого взгляда. В недавние времена в этом доме помещалась еврейская школа, теперь она превращена в склад снабжения «юденрата».

Гарри смотрел в сторону площади.

— Утром мне казалось, что я не смогу прийти сегодня. Эта зима — просто бич. Как хорошо, что она скоро кончится, — сказал он.

Даниэла медленно подняла глаза и почувствовала удушье в горле. Она искала и надеялась найти в чертах его лица хоть слабый намек на прошлое, но напрасно. Вокруг его головы клубилось горе, как дымное облако. Всегда в зимние месяцы, когда Гарри, бывало, приезжал погостить к родителям, они ходили вместе на каток. Никто так красиво не катался, как он. Все смотрели на него с удивлением, а ее сердце переполняла гордость. Она хотела, чтобы зима не кончалась никогда, чтобы Гарри не уезжал от них…

У окошка, где бесплатно выдают суп, стоит шум и крик. Голод сплавил людей в громадное людское месиво. Людское месиво в изношенной, грязной одежде, пропитанной сыростью. Каждый из них боится, чтобы окошко раздачи не захлопнулось перед самым носом.

Женщины кричат, их топчут ногами. Мужчины расталкивают слабых, прокладывая себе дорогу к окошку. Дружинники «юденрата» стоят вдали и наблюдают, чтобы к окошку подходили только те, кто уже сдал свой талончик на получение питания. Остальное их не трогает.

Когда гестапо требует людей для очередного транспорта, «юденрат» выбирает их из тех, кто нуждается в бесплатном питании. Уже ни для кого не секрет, куда исчезает уходящий транспорт, и несмотря на это, площадь перед харчевней запружена людьми. Люди перестали задумываться над будущим, им не важно, что будет с ними потом. Им ясно одно: теперь, сейчас, сегодня еще можно бежать в харчевню с пустой посудой в руках и вернуться домой с теплым супом для голодных ребятишек.

Гарри размышляет: «Фарбер находится сейчас в доме раввина из Шилова, старается убедить его, что евреи должны как один восстать против немцев, пожертвовать собой во имя чести народа. Хорошо бы Фарберу придти сюда, на площадь. Тут бы он увидел, как люди идут на самопожертвование ради миски теплого супа. Самопожертвование! А что это значит? Где найти человека, который сможет пойти на самопожертвование, не получив взамен даже единственной миски теплого супа? Фарбер… Кто поможет ему и кто прислушается к его голосу? Эти, которые находятся здесь на площади, наверняка не послушают его. Даже умница Саня не согласна с ним. А он, Гарри? Как он может дать свое согласие Фарберу, когда это может привести к гибели Сани и Даниэлы? А Тедек? Тедек — человек с ясной головой. Тот, кто видел его хоть раз — верит: этот парень знает, чего хочет, и не поколеблется пойти по избранному им пути! Саня тогда сказала: „Тедек не устрашится пойти против самой смерти…“ И чего он добился? Кому принесла пользу скрытность Тедека, его пренебрежение? До его выхода из гетто он сказал: „Я оставляю гетто не как человек, способный принести смерть и страдания другим, даже не как человек, пренебрегающий смертью, вслепую идущий ей навстречу, я выхожу отсюда, потому что живу, и мое желание — завоевать жизнь для других!“ Разве нам не велено, всем нам, следовать по „проложенной дороге“ Тедека? А если это так, тогда прав Фарбер! А с другой стороны, если бы Тедек не ушел отсюда, он остался бы жить среди нас? Итак, права Саня? Да, права! Что служит источником вдохновения этого рыжего иссохшего парня по имени Фарбер? Что поддерживает внутренний пламень, не оставляющий его ни днем, ни ночью? Каков источник, питающий его убежденность и уверенность? Удастся ли ему убедить шиловского раввина на восстание?»

У ворот площади появляется детская тележка. Тележка сделана из плетеной трухлявой щепы. Колеса большие и тонкие. В тележке сидит старик, малыши — мальчик и девочка — толкают ее.

Острые колени старика приподняты, достигая его подбородка и выпирают из тележки. Между ног он держит большой горшок, покрытый сажей. Снег покрывает редкие серо-зеленые волосы старика и ресницы гноящихся глаз. Старик не шевелится. Его уже ничто и никто не беспокоит. Дети катят тележку к раздаточному окошку, к месту, где они должны сдать свои талоны. Мальчик подходит к старику, расстегивает пуговицу его пальто на груди и вытаскивает оттуда карточки. Голова старика остается без движения. Он только смотрит перед собой слезящимися, покрасневшими, как сырое мясо, глазами, на заляпанные, грязные, немытые окна харчевни…

Даниэле странно, что Гарри молчит. Раньше он никогда не молчал при встречах. Если бы она могла броситься ему на шею и заплакать, ей стало бы легче. Но она хорошо понимает, что ее слезы для него — как соль на кровоточащую рану. Никогда он так не молчал. Он, наверное, голоден, хочет хлеба. Ведь то, что выдают ему за целый месяц работы это так мало, что на эти деньги нельзя даже купить буханку хлеба на черном рынке. И, кроме того, люди боятся получать причитающуюся им «зарплату». Немцы создали такие условия, при которых требуется доказать преданность немцам и отказаться от причитающихся тебе денег; нужно продемонстрировать готовность работать даром, без оплаты… Наверное, и Гарри не получает свой заработок па фабрике Швехера. Не может же он один требовать себе деньги, в то время как все отказываются от них. Она-то время от времени зарабатывает сколько-нибудь. Но, если бы Даниэла отказалась принять от него бутерброд, она причинила бы ему невероятные страдания. Она знает это, она просто уверена в этом. Если бы он только мог представить себе, как эти кусочки хлеба, которые он экономит и отрывает от себя, чтобы дать ей, становятся ей поперек горла! Как она скажет ему об этом? Она ведь знает, как ему хочется, чтобы она поела. Разве она может сказать ему, как плохо он выглядит, как похудел? Что эти два принесенных ей кусочка хлеба для нее куда нужнее ему, чем ей?..