Александр Великанов - Степные хищники Страница 8

Вскоре прибыл новый командир дивизии Стасов и с ним военком Перфильев. Началась сдача-прием дел. Сапожков держался с видом и достоинством человека, обиженного судьбою, чувствующего свою правоту, но вынужденного подчиниться несправедливости. 12 июля он заявил, что будет прощаться с дивизией, а на следующий день, собрав под этим предлогом командный состав, держал речь:

— Товарищи, я хотел проститься с вами, с моими боевыми друзьями, моими лучшими товарищами, с которыми делил и горе, и радости, с которыми бил на голову врагов трудового крестьянства. Я хотел проститься с вами, но сейчас вижу, что делать этого не следует. У нас появился новый враг, который отбирает у трудящихся хлеб, скот и другие продукты. Это — коммунисты. Они вместе с посаженными ими в штабах золотопогонниками хотят уморить народ голодом. С этим нельзя мириться. Мы сейчас, немедленно должны сказать свое веское слово, должны здесь же принять резолюцию о наших требованиях и несогласии с теперешней политикой. Нам нужна такая Советская власть, которая не оголодила бы крестьян, а для этого надо выгнать с должностей коммунистов и посадить своих надежных людей. До тех пор я командование дивизией не сдам.

Бурными аплодисментами ответили собравшиеся на заявление вожака, послышались выкрики: «Долой коммунистов!», «Отменить продразверстку!», «Даешь свободную торговлю!», «Долой Стасова, пусть остается Сапожков!». Отдельные трезвые голоса потонули в общем хоре ругани и проклятий.

Недаром Сапожков перетаскивал к себе бывших дружков по 22-й дивизии, своих единомышленников. Сейчас среди собравшихся были Серов, Далматов, Корякин, Землянский, Воробьев, братья Масляковы, Чернов, Гертье и многие другие, связанные с начдивом прошлыми заслугами, гулянками и делами, о которых знали они одни. Эти люди верховодили в полках и эскадронах, к их голосу прислушивались, за ними шли.

Дав разбушевавшейся стихии несколько угомониться, зачитали приготовленную резолюцию:

«Видя неправильную политику Центра, в которой ясно видно преднамеренное проявление идеи белогвардейщины, постановили немедленно вооруженным восстанием заявить протест и потребовать изменения политики, которая действительно велась бы в интересах бедного населения республики. Немедленно убрать всех спецов, вредных для трудящихся, отпустить всех политических заключенных за исключением белых[13]. Требуем правильного распределения предметов, необходимых населению».

Так начался мятеж. На станции Погромной, где стоял штаб 2-й Туркестанской дивизии, были арестованы коммунисты и преданные Советской власти командиры. Среди арестованных оказались и новый командир дивизии Стасов, и военком Перфильев. 2-я Туркестанская дивизия переименовалась в «Первую армию правды». Для охраны командующего армией была сформирована «черная сотня». Под председательством одного из братьев Масляковых был создан Реввоенсовет. Командование бригадами приняли Серов и Зубарев. «Первая армия правды» заняла Бузулук, станцию Погромную, села Лес, Елшанку и слободу Котлубанку.

На крыльцо небольшого домика, в котором жил паровозный машинист депо Бузулук Ташкентской железной дороги Иван Пафнутьич Насекин, поднялся юноша в фуражке железнодорожного телеграфиста и осторожно постучал в дверь.

— Кто там? — послышался изнутри женский голос.

— Я, Петр Котельников.

— А-а, Рыжик, — дверь распахнулась. — Заходи! — предложила миловидная женщина лет двадцати-двацати пяти.

— Мне. бы Ивана Пафнутьича.

— Папы нет дома.

— Ах да, я и забыл, что он в Самаре. А Костик?

— Костя что-то мастерит во дворе. А ты разве не на дежурстве?

— Ну их к черту! Бросил и ушел, — все равно, линия не работает. Ты знаешь, что они сотворили с шестым «А»?

— Откуда мне знать?

— Пассажиров ограбили, казенные деньги и продовольствие забрали. А ведь это шло для бойцов Туркестанского фронта. Понимаешь? Ни что-нибудь, а про-до-воль-ствие!..

— Дядя Петя, много денег взяли? — раздался сзади звонкий мальчишеский голосок.

Котельников обернулся:

— А, Костик, здравствуй! Много: мешков тридцать будет.[14]

— Эх-ма!

— Много. Танюша, ты знаешь, где хлебный амбар купца Реброва? Он ссыпку держал.

— Я знаю, — воскликнул Костя.

— Зачем тебе амбар понадобился? — заинтересовалась Таня.

— В него сапожковцы арестованных коммунистов посадили.

— Ну?

— Комитет[15] поручил мне разведать. Может быть, удастся освободить.

— Пойдем, я покажу, — повторил Костя.

— Смотрите, сами в амбар не попадите! — предостерегла Таня.

— Как бы не так! Мы сами с усами.

Проводив обоих, Таня заперла дверь на крючок, — время тревожное, — и села у окна. Вон они пошли: порывистый, увлекающийся Костя (Таня очень любила своего непутевого братишку) и Танин сверстник, товарищ детских игр, а позже неудачливый поклонник Петя Рыжик. Правда, о своих чувствах к Тане он ни разу не обмолвился, но разве без слов не видно? Чудной! Где же ему, нескладному, курносому, веснушчатому, огненно-рыжему парню было равняться с Сережей? Конечно, Таня предпочла Сергея и… уже вдова. Странно и страшно! Девять месяцев прошло с тех пор, а кажется, что счастье было только вчера. Рыжик хороший, но полюбить его?.. Нет.

Впрочем, Таня решила больше никого не любить.

Прошло около часа. За окном послышался громкий смех. В дверь нетерпеливо постучали.

— Танюша, открой скорее, — это мы!

В комнату влетели Котельников и Костя.

— Вот так удача! Ты представить себе не можешь! Не поверишь. Освободили! Мы освободили арестованных! — перебивая друг друга, рассказывали они.

— Да объясните толком, что и как? — не выдержала Таня.

— Арестованных освободили. Мы. Вот! — Костя многозначительно поднял большой палец.

— Подожди, Костик, я расскажу, — перебил его Котельников. — В общем… идем мы мимо амбара, — двое из охраны у теплушки сидят, а один с винтовкой ходит взад-вперед. Тут мне в голову идея пришла, и я им крикнул: «Чего вы тут зеваете? На вокзале деньги делят, мешков распотрошили видимо-невидимо, всем военным дают». Они было не поверили, а тут, на счастье, какой-то сапожковец пьяный с вокзала идет и винтовку за штык волочит. Они спросили его, правда ли, деньги делят, а он в ответ: «Деньги делят, спирт делят». Тут караульные всполошились и ходу на станцию. Остался один часовой, да и то не надолго, походил-походил он около амбара, плюнул и — тоже на вокзал вслед за остальными. Мы с Костиком подбежали к амбару. Еще трое наших деповских подошли. На двери замок здоровущий, так мы впятером подняли железо на крыше, и порядок… Все до одного ушли.

— Молодцы! — восхитилась Таня. — Садитесь чай пить! У меня самовар вскипел.

За чаем Таня озабоченно спросила:

— Петя, что же мне теперь делать? Кончается отпуск, двадцать седьмого я должна быть в Уральске, а поезда не ходят.

— Сейчас не ходят, так пойдут на днях, — Котельников понизил голос и подвинулся к Тане. — Эти долго не удержатся. Из Тоцкой[16] их уже выбили. Завтра послезавтра Оренбургские отряды будут здесь. С Самары тоже наши идут… Да я тебе главную новость не сказал: в Уральск поедем вместе.

— Как так?

— Меня туда переводят.

— В Уральск?

— В Шипово. Это рядом.

— Шипово я знаю. А почему?

— На Уральской дороге телеграфистов нехватка.

О том, что он сам настойчиво просил перевести его на Уральскую дорогу, Котельников умолчал.

— Разрешите вломиться? — комбриг Зубарев, сияя растянутой до ушей улыбкой, появился в дверях. Его тучное тело нетвердо держалось на коротких ножках в широчайших галифе. По обыкновению Зубарев был навеселе.

— Честь имею представиться, могу ли понравиться? — отрапортовал он, беря под козырек.

— Что скажешь хорошего? — не особенно любезно справился Сапожков, а бывшие в комнате Серов и Масляков окинули пришельца насмешливыми взглядами.

— Заарестовал еще одну делегацию. Неймется им, шлют одну за другой, — продолжая паясничать, сообщил Зубарев. — Предлагают дело покончить миром.

— Хорошим миром, — зло вставил Серов. — Для нас этот мир значит — сдавай оружие, расформировывай армию и становись к стенке.

— Не за тем восставали, — подтвердил Сапожков. — Так, говоришь, арестовал делегатов?

Зубарев кивнул головой.

— Убежат они у тебя, как Стасов с Перфильевым, — поддразнивал Серов.

— Не убежат. Те в амбаре сидели, а эти в подвале. Из подвала не вылезешь. Еще реквизицию произвел, вот! — Зубарев вытащил из обоих карманов по бутылке. — Чистый спиртяга. У Макарихнна обнаружил. Чертов сквалыга спрятал такую драгоценность и отдавать не хотел. Насилу отнял.

— Что-то непохоже, чтобы у Макарихина можно было отнять, — заметил Масляков.