Иван Шамякин - Зенит Страница 87

— Маршал, да не тот. Маршал артиллерии Воронов. Труби тревогу.

— Сейчас?

— Сию же секунду.

— Зачем? Ночь — глаз выколи.

— Будем разгружаться.

— Здесь?

— Здесь. Задачка, брат, я тебе скажу, — разгрузка без платформы. Сделал я глупость: надо было вагон со шпалами и досками цеплять к основному эшелону.

Практичный Кузаев вез шпалы и в нашем эшелоне. Но мало. Больше в другом эшелоне, шедшем где-то за нами (потом выяснилось, что он на четыре дня раньше прибыл в Познань, сделав большой круг — на Оршу, Могилев, Калинковичи, Брест); в хозяйственном эшелоне везли то имущество, без которого можно обойтись несколько дней боевых действий — артмастерскую, НЗ боезапаса, прожекторы, автомобили, стройматериал и людей, без которых тоже можно было обойтись некоторое время.

— А что все же случилось, товарищ майор?

— Соберу офицеров — скажу. Поднимай людей! Бросился от караульного к караульному.

— Тре-во-га!

Привычное слово здесь, на чужой земле, рядом с врагом, в глухую ночь, когда люди спят в вагонах, а основное оружие наше в походном состоянии под чехлами на железнодорожных платформах, прозвучало как-то зловеще, страшно. Бежал я вдоль эшелона, и сердце мое грохотало так же, как в первый день войны, при первом налете, и так же меня лихорадило. Не началось ли немецкое контрнаступление? Не прорваны ли наши позиции? Сам маршал ездит среди ночи. На войне чего не бывает! Устроило же два месяца назад гитлеровское командование разгром в Арденнах свеженьких дивизий союзников. Если бы не наше наступление, им грозил бы второй Дюнкерк.

Еще более испугались беззаботно спавшие. Люди точно катапультировались из теплушек на промерзлый железнодорожный гравий — неодетые, босые, с чужими сапогами в руках, но с винтовками, автоматами. Оружие никто не забыл — у кого оно было; девчата не все имели личное оружие.

— Что случилось?

— Где враг?

— В кого стрелять?

— Из чего?

— Занимать круговую оборону?

— Вокруг станции?

Кузаев поспешил, нужно было первыми поднять офицеров. А так недалеко было до паники, поскольку только расчеты МЗА знали свое место — на платформах у пушек.

Я самостоятельно взял на себя инициативу: бежал с конца эшелона и что есть силы кричал:

— Всем оставаться у своих вагонов! Оставаться у своих вагонов!

Наконец услышал в темноте звонкий голос Данилова:

— Первая батарея! Построиться у штабного вагона!

— Третья батарея! — Савченко сорвал голос и команду закончил его замполит Гаркуша.

— Вторая батарея! Построиться…

Успокоило: построиться — значит, не горит, не в атаку.

— Конюхов! — у командира дивизиона была такая же хорошая память на фамилии, как и у меня, — всех знал: — Что это ты натоптал за пазуху? У девушки одолжил?

— Портянки, товарищ майор.

Смех.

— Молчанов! А сапог… сапог твой где?

— Кто-то схватил, товарищ майор.

— Кто обул три сапога? Признавайся! Хохот.

— Ну и разгильдяи! Ну и разгильдяи! Наверное, тяпнули, черти, спирта? Вы посмотрите на девушек. Одетые — как на парад! Куценко! Шинель где? Кто еще с одним сапогом? Кто без шинели? Без шапки? Выйти из строя! Обуться и одеться, как следует! Командиры подразделений! Каждому их этих разгильдяев — по два наряда… Пусть будет что вспоминать и рассказывать внукам.

Совсем отлегло: веселый командир, не нервно — спокойно веселый. Значит, никаких «арденн» нет.

— Боевая задача номер один. Без шума, без «А ну-ка, взяли!» разгрузить пушки, снаряды, тракторы. Шпал мало, досок мало… Младший лейтенант Жмур! Расспросите у железнодорожников, не лежат ли где-нибудь шпалы. Командиры батарей и паркового взвода! Проявите инициативу и смекалку. Все проявляйте инициативу! Женский состав — выгружайте боеприпасы. Приготовить горячий завтрак к шести ноль-ноль.

— Работать в полной темноте? — спросил командир третьей Савченко.

— Жаль, прожекторы в другом эшелоне, а то я дал бы тебе свет, — иронизировал Кузаев.

— Прожекторы, конечно, шутка, я понимаю. Но освещение установщиков трубки нужно использовать, товарищ майор, — озабоченно и тихо, чтобы не все слышали, сказал Муравьев. — Может, и «летучие мыши»… А то не было бы травм…

— Цитадель как гакнет по твоей «мыши» из крепостных — узнаешь не такие травмы, — но прошелся вдоль строя, подумал, рассудительно заключил:

— Освещение использовать, но с сохранением маскировки. Под ответственность командиров. Товарищи командиры! Разводите людей!

Шпал и досок хватило только на устройство помоста к одной платформе, а платформ двенадцать: тяжелые восьмидесятипятки стоят в походном по две, а малые МЗА по одной на платформе, поскольку находятся в боевом положении — с боезапасом, с расчетом.

Командиры батарей тянули жребий — кто первый забирает шпалы и доски. Выпало Данилову.

— Везучий цыган.

Но разве могли другие ожидать, пока помост можно будет перебросить к следующей платформе? Работа эта нелегкая — платформы с основным нашим оружием в разных местах состава; мы, тыловые, строго соблюдали правила перевозки; в дороге убедились, что мало кто их, правила, выполнял. Да и как выполнять, когда часто шли эшелоны с одними танками, пушками, в таких составах закрытых вагонов были единицы.

Скоро я понял хитрость командира, не подсказавшего, как разгрузиться быстрее, но давшего право на инициативу. Правом тут же воспользовались. Невдалеке в темноте зазвенели пилы и со знакомыми мне, лесорубу, с детства тупыми ударами начали падать на землю деревья. Красивые пирамидальные тополя, стоящие вдоль шоссе. Я любовался ими на закате солнца.

Нашел Кузаева у платформы, с которой осторожно скатывали первое орудие, где он сам негромко командовал:

— А ну-ка, ребята, взя-я-ли!

— Товарищ майор, вы слышали?

— Нет, не слышал.

— Не слышали, как падают деревья? Кузаев неожиданно разозлился:

— Пошел ты, Шиянок, знаешь куда… За тополя. Тополей чужих ему жаль! Хочешь дойти до Берлина и не запачкать ручки? Ваш с Муравьевым слюнявый гуманизм сидит у меня в печенках. Не видели вы войны! Не видели! Полоцк видел? Варшаву видел? Могилы видел? А ты — тополя! Нашелся природоохранитель!

Обидные не слова кузаевские, обидно, что слышавшие его бойцы весело засмеялись, явно одобряя остроумного командира и ту проборку, которую дал он «слюнявому гуманисту».

Еще не рассвело, а все пятнадцать орудий (взвод МЗА где-то прикрывал второй эшелон) стояли в полкилометре от станции, ближе к цитадели, на пригорке, в непривычной для зенитных батарей позиции — в один ряд, без котлованов, пушка к пушке метрах в двадцати одна от другой. Сзади каждой пушки в выкопанных окопах — ящики со снарядами.

Задачу номер два Кузаев сообщил только офицерам, но к утру ее не знали разве что штрафники, сидевшие за выпивку на гауптвахте. И все были необычайно возбуждены. Никто не съел ранний завтрак — не до каши было.

Приказ прибористам, пулеметчикам, бойцам и командирам тыловых служб: оставаться в эшелоне. Но остались, кажется, лишь караульные да пулеметчики — они прикрывали нас. Остальные, нарушив приказ, приблизились к позиции батарей — толпились у подножия пригорка под придорожными аллеями, до которых не добрались наши ночные порубщики.

Когда рассвело, из цитадели, вероятно, заметили наши пушки. Ударило тяжелое крепостное орудие. Но снаряд разорвался за станцией. Второй едва не накрыл наших «зрителей».

Артиллерийская «вилка»! Третьего выстрела или не было, или мы не услышали его. Из пригорода взвилась в небо зеленая ракета. Такая же ракета взлетела за цитаделью, как ответ, что сигнал принят. И третья — рядом с нами. Мы даже не успели рассмотреть, кто наши соседи, только ночью слышали, что рядом прошли танки и самоходки, пророкотали и смолкли.

По сигналу третьей ракеты пушки дали залп. Такие же залпы — звук их дошел через секунду — прозвучали слева и справа от нас. Вспышки выстрелов блеснули на всем полукружии с той, другой, стороны цитадели. Крепость мгновенно окуталась дымом и пылью.

Больше я не слышал «чужих» выстрелов. Начался беглый огонь, без команды, — по умению и сноровке заряжающих, установщиков трубок.

Находился я около «своего» орудия, на котором когда-то был первым номером. Подносили с Колбенко снаряды. Но вдруг увидел, как Данилов отстранил второй номер — силача Горностая и начал стрелять сам. Стрелял азартно, даже подпрыгивал, хватая ручку спуска. При горизонтальном дуле волны выстрелов взрывали просохшую от ночного мороза землю, вырывали с корнем озимую пшеницу.

К другой пушке подскочил Кузаев и, тоже отстранив заряжающего, начал стрелять. Командир был без шинели, без фуражки.

Уловив момент, когда Данилов передал снаряд Горностаю, чтобы сбросить шинель, я подскочил к заряжающему: