Сергей Дышев - Потерянный взвод Страница 9

– А почему автомат в стороне валялся?.. Странно. – Сапер промолчал. – Ладно, – Шевченко поднялся. – Пошли в пещеру. Будет тебе работенка, раз ты первым шел.

– Это не впервой…

Они спустились. Черный зев пещеры при дневном свете уже не казался таким широким, как ночью.

– Кровь, – сказал сапер.

– Это мы тут двоих, – пояснил Шевченко и осекся, вспомнив и про Татарникова. – Фонарик у тебя есть?

– А как же, – тихо ответил сапер. Он пригнулся и вошел внутрь пещеры.

– Теперь все назад! – послышался его голос. Сапер долгое время не подавал признаков жизни, потом в проеме входа показался его зад, он пятился и стравливал трос.

– Зацепил… Сейчас попробуем стащить.

– Не завалится?

– Не должно. Противопехотная. Если под ней фугас не поставили.

Он стал помалу тянуть и вытащил закрепленную на «кошке» деревянную коробочку.

Втроем вошли в пещеру. Шевченко сразу почувствовал странный сладковатый запах.

– Впереди – яма, – шепотом сказал сапер.

Они подошли к ее краю. В поперечнике яма была около четырех метров.

– Свети…

Они склонились над краем и отшатнулись. Бледный луч фонаря выхватил оскаленные лица, потухшие заплывшие глаза, скрюченные пальцы.

– Мертвяки! – с дрожью в голосе пробормотал Ряшин и побелевшими глазами уставился на ротного. – Вся яма мертвяков!

– А ну, свети еще! – выкрикнул Шевченко. – Смотри, может, есть кто в нашей форме…

– Вон, слева, кажется. Точно, наш…

– И рядом, и еще…

– Бедные ребята…

Тела несчастных были покрыты ужасными ранами. В слабом свете фонарика кровь казалась разбрызганной черной смолой.

– Гранатами закидали или из автоматов, – глухо сказал Шевченко. – Это тюрьма была. Зиндан… Трупы бы надо вытащить…

– Только смотрите, товарищ капитан. Они могут быть того, заминированными… – деловито заметил сапер. – Да идемте, что ли, на воздух. А то дышать совсем нечем.

Над ними прострекотали два вертолета. На ярчайшем свету казалось, что это грохотало солнце.

– Увезли, – констатировал Шевченко.

Они поднялись на вершину. Люди лежали вповалку.

– Стеценко! Построить роту. Кроме первого взвода, – тусклым голосом произнес Шевченко.

Через минуту люди стояли, и Стеценко, по привычке раскачиваясь с носков на пятки, доложил. Он улыбался, и маленький шрамик на верхней губе чуть подрагивал.

– Справа по одному – шагом марш! – скомандовал Шевченко.

Стеценко лихо продублировал и остался стоять рядом с командиром.

– Зря ссоритесь со мной, товарищ капитан. Где вы еще такого старшину найдете?

– Ссорятся, Стеценко, с равными. Ясно? А за то, что разлагаешь роту и пытаешься сделать из нее банду мародеров, – ответишь.

– Ну, зачем, командир? Я ведь заслуженный человек, в комитете комсомола состою. Орденом награжден. И ведь я тоже могу сказать, что у командира роты порнографию видел или полный целлофановый пакет афоней. Ну так, к примеру, конечно. Мне-то что, ну выговор объявят. Так я все равно на гражданку ухожу. А тебя потом – поверят, нет, а в академию могут не пустить…

– А ты, Стеценко, действительно подонок.

– Ну я ведь только для примера, товарищ капитан. Всего лишь для примера сказал. Мы ведь люди простые!

Последнюю фразу он произнес громко, так, что оглянулись солдаты.

– Рота, шире шаг. – Старшина выкрикнул с веселой остервенелостью, будто сам звук этих слов вызывал у него злое возбуждение. – Четкий шаг – это наш подарок очередному съезду!

И рота действительно ускорила шаг, на крутых спусках люди скользили по щебенке, а сам старшина, прыгая с камня на камень, устремился в голову колонны.

Но последние метры до опорного пункта батальона рота едва волочила ноги. Еще издалека Шевченко увидел застывшего Лапкина, фигура которого выражала не ожидание и встречу, а, скорей, проводы.

– Что с Воробьем? – Лапкин не выдержал, бросился навстречу.

– Убит, – коротко ответил Шевченко.

– Как это произошло? – пролепетал чуть слышно замполит.

– Просто: пулей в сердце.

– Я должен был быть там. На его месте…

– Осади, замполит, и не нуди, – грубо оборвал Шевченко. – Не до тебя. Три человека убиты. И еще раненых двое.

– Как, целых трое?

Лапкин замер и так и остался стоять истуканом. Шевченко ощутил мимолетную неприязнь. Ему тошно было видеть круглые глаза, в которых застыл ужас перед дичайшим, неизъяснимым абсурдом: вот был человек Воробей, смеялся, говорил, иногда действовал на нервы, валял дурака. И вдруг раз – и его нет. Будто костяшку на счетах: клац в сторону!

Шевченко подумал без злости, скорей устало: «Еще расслюнявится, возись потом с ним…» Шевченко поневоле привык к неестественному изыманию из жизни людей, которых знал, любил или к которым был равнодушен. Самым странным и непонятным было осознание, что ушедшие уже никогда не вернутся. В это невозможно было до конца поверить, и, наверное, в этом как раз и заключалось спасение: где-то глубоко в подсознании мертвые продолжали жить, разговаривать, существовать незаметно и вместе с тем как бы рядом.

Осознавать это по-иному было нельзя, потому что твое окружение, ближайшие люди воспринимались бы как кандидаты в покойники, завтрашние или послезавтрашние мертвецы. Полупризраки…

– Ну-ка, вызвать мне командира роты! – вдруг трубно прозвучал голос Кокуна.

Шевченко выругался в сердцах, с трудом поднялся, забросил за плечо автомат. Солдаты смотрели выжидательно и с сочувствием.

– Эрешев, захвати мой «лифчик».

Кокун не поздоровался, не протянул руки, с ходу приказал построить роту.

– Потери есть?.. Значит, взвод остался там, на высоте? Хорошо… Приказ такой: в ночь пойдете вдоль реки. Все ясно?

Ставя задачу, Кокун смотрел куда-то поверх головы ротного, будто видел там только ему одному ведомое.

– Товарищ майор! – вдруг быстро и с жаром заторопился замполит. – Люди вымотались. Такие потери!

– Вы кто такой? – удивился Кокун.

– Я замполит роты, – сказал он и коротко кивнул.

– А я ставлю задачу командиру роты, а не вам! – рыкнул майор и снова повернулся к Шевченко.

– Рота деморализована! Люди на пределе, – горячо продолжал Лапкин. – Вы посмотрите на них!

Рота выжидающе затихла, замерла, будто вмерзла в камни. Серые, потухшие лица следили без выражения и интереса, вроде и не принадлежали молодым парням, а были лишь бесконечным одинаковым слепком с маски усопшего.

– Замолчите! – Кокун дернул ногой и задохнулся. – Истерику тут! Да кто вы такой?

– Я – заместитель командира роты по политчасти! – звонко отчеканил Лапкин.

– Я отстраняю вас от роты! Вы у меня партбилет на стол положите! – Кокун перевел дух. – В чем дело, Шевченко?

Ротный пожал плечами.

– Замполит говорит правду. Люди действительно вымотались. Потери. А вот во второй роте никого не убило… Почему нам никто не помог, когда нас зажали?

– Был интенсивный огонь… Сам понимаешь. Хорошо, ладно, хватит уговоров… Всем ждать в строю! – мрачно бросил он и решительно удалился.

Через несколько минут послышался его голос:

– А ну-ка, сюда, Шевченко!

Кокун сидел у радиостанции, при виде ротного деловито проговорил:

– Вот, отвечай командиру полка.

– Шевченко, – заурчала радиостанция, – ты слышишь меня?

– Да, товарищ Первый… – тихо ответил ротный.

– Сергей, действительно ли рота небоеспособна? Я тебя спрашиваю, говори честно.

– Люди выдохлись, только из боя. Трое «ноль двадцать первых»[5] у нас.

– Знаю… Сергей, я спрашиваю тебя как офицер офицера. Пойми, я спрашиваю, потому что у меня нет другого выхода. Рота сможет идти?

Шевченко молчал.

Несколько мгновений он колебался, представляя измученную массу людей, хриплую, голодную, невыспавшуюся, провонявшую порохом, потом и кровью, – свою родную роту…

– Люди выдохлись, – медленно проговорил Шевченко.

– Что – мне прилететь уговаривать твою роту? – громыхнул голос командира.

– Не надо, – ответил Шевченко.

«Запрещенный прием, – остановившись перед строем, с горечью подумал Шевченко. – Они ведь ни за что не откажутся».

Кокун хотел было что-то сказать, но Шевченко, даже не глянув в его сторону, громко, с расстановкой произнес:

– Командир полка спрашивает, может ли рота идти в бой… Я сказал, что вы все выдохлись, на пределе…

Он замолчал. Какое-то время стояла тишина, потом вразнобой, все громче и громче зазвучали голоса: «Сможем… Если надо – пойдем!..»

Так же молча Шевченко повернулся, отошел к радиостанции, доложил. Радиостанция удовлетворенно пророкотала: «Спасибо, Шевченко». Он встал и ощутил острый приступ горького веселья и тоски.

Рота по-прежнему мучилась в строю. Кокун ходил вдоль шеренги и что-то вещал. Видно было, застоялся за день.

– Ну? – громко вопросил он, уперев руку в бок и отставив ногу.

– Всем готовиться к выходу. Пойдем в ночь под утро, – сказал Шевченко роте.