Николай Ляшенко - Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера Страница 9

— Вот это дали концерт! Вот это сыграли! — в восхищении воскликнул я.

Занятый своими мыслями, я не замечал, что начальник конобоза, стоя возле меня, продолжал смотреть не на машины, о которых он еще ничего не знал, а на меня, пока я не обратил на это внимание. Убедившись в чем-то, он торжествующе выпрямился и с улыбкой произнес:

— Ну, вот и хорошо. Кажется, все прошло благополучно.

— Да, представьте себе! А мне показалось, что все эти машины взорвались и взлетели на воздух.

— Какие машины? — недоумевающе спросил начальник.

— Да вот эти, что недавно сыграли такую страшную музыку.

— Какую музыку? О чем вы говорите? — И он снова пытливо посмотрел на меня испуганными глазами. Не найдя во мне ничего ненормального, он все же участливо спросил: — А как вы себя чувствуете?

— Хорошо. А как вы себя чувствуете? — спросил я в свою очередь.

— Так меня что спрашивать?

— А меня что спрашивать? — с недоуменным раздражением спросил я.

Начальник неловко замялся, хотел что-то сказать, но, опередив его, я предложил:

— Знаете что, Семен Михайлович? Пойдемте-ка лучше обедать, а то я уже проголодался, да и время у меня в обрез.

— Да, да! Вот и я об этом хотел сказать, — поправился он. — Пойдемте.

Мы вошли в довольно просторный блиндаж с хорошим накатом, где нас встретили пожилой солдат-ординарец и старшина.

— Ну как, готов обед?

— Готов, товарищ начальник, — ответил старшина.

— Люди все поели?

— Все.

— Хорошо. Тогда подавай что там есть к обеду, — приказал начальник.

Плотно пообедав, начальник конобоза заговорил первым:

— А вы знаете, товарищ политрук, что я подумал, когда вы, ничего не сказавши, вдруг соскочили с места и так быстро побежали к шоссе?

— И что же вы подумали, Семен Михайлович? — осведомился я.

Заливаясь хохотом, он с растяжкой ответил:

— Я по-оду-умал, что вы от страха со-ошли с ума-а! Ей-богу, правда! Ха-ха-ха! — и долго еще хохотал, хватаясь за живот.

Смеялись почему-то и мы. Но вот ординарец, сделав суровое лицо, сказал серьезно:

— Так ведь и было от чего рехнуться-то, Семен Михайлович. Вот, истинный господь, прожил я около пятидесяти лет на свете, но никогда не видал, чтобы скотина, вот, к примеру, наши лошади, от страха падала на колени и прижимала голову к земле, ища спасения. Да так плотно, словно человек. Это удивительно. А в самом деле, что это так сильно гремело, Семен Михайлович? — допытывался солдат. — Я еще никогда не слыхал такого.

— А кто его знает, что оно там гремело? Только напугало нас очень сильно — это точно, — ответил начальник. — Может, вот товарищ политрук что-нибудь скажет?

Но я тоже ничего вразумительного ответить не мог, за исключением того, что видел какие-то загадочные машины, которые, собственно, и навели на нас такой страх.

Лишь спустя несколько дней нам разъяснили, что на нашем фронте появились новые артиллерийские установки: крупнокалиберные реактивные минометы, которых нет ни в одной армии мира, и что одна такая машина одновременно выпускает по врагу шестнадцать многоосколочных снарядов.

После залпа дивизиона этих машин наши отступившие части свободно вернулись на прежние позиции, не встречая сопротивления. Подготовка противника к штурму была сорвана. Паника среди немцев, вызванная этим необычным минометным налетом, была такова, что оставшиеся в живых в паническом отступлении бросали не только оружие, но и раненых.

А вскоре, когда реактивные минометы стали нашим самым надежным и самым популярным оружием (так же как, скажем, ППШ[5]), кто-то дал им романтическое имя «катюша», которое пристало так прочно, что затем это летучее наименование упоминалось не только в официальных документах и изданиях внутри страны, но и в зарубежной литературе.

Кто, когда, где и почему первым дал это имя нашему легендарному и грозному оружию для истории остается загадкой, потому что так их стали называть, кажется, одновременно на всех фронтах Великой Отечественной войны. Удивительно, но другого имени «катюши» не имели — везде и всюду эти реактивные минометы называли «катюшами». Правда, я слышал, кое-где они именовались и «ванюшами», и «андрюшами», но это, может, для конспирации или чтобы подчеркнуть их большую мощность.

Ну а те, первые услышанные нами «катюши», вселили в нас какую-то особую бодрость и даже дерзость. Уверенную надежду.

«ДЯДЕНЬКА, СКАЛЕЕ!..»

Пообедав у начальника конного обоза, я не стал задерживаться и поспешил в политотдел, чтобы засветло вернуться на КП дивизии. И вот, быстро справившись с делами в политотделе, я уже заторопился обратно, в штаб дивизии.

Вышел на шоссе — и сразу попал в переплет. Несколько эскадрилий пикирующих бомбардировщиков утюжили наш тракт, а над лесами на бреющем рыскали истребители и разведчики. Сразу подумал: дали им жару те загадочные машины, недаром же на их поиски бросили столько авиации.

Не обнаружив ничего на месте, откуда прогремел смертоносный залп, бомбардировщики стали просто систематически обрабатывать все прилегающие окрестности — беспощадно бомбить и само шоссе, и его обочины.

Пока что они сосредоточились на лесном массиве слева от шоссе, и я, свернув с дороги, побежал направо, к болоту, полагая что его-то бомбить не станут. Перепрыгивая с кочки на кочку, я бежал по болоту, одновременно наблюдая за самолетами. Редкие чахлые елочки, росшие на болоте, указывали на наличие под ними более или менее твердого грунта, поэтому я старался далеко от них не отрываться. Но чем дальше я продвигался, тем сильнее ощущал колебание почвы, и тут увидел, что бомбардировщики разворачиваются к моему болоту. Не раздумывая, я с разбега плюхнулся на зеленый мягкий ковер болота. Послышался давно и хорошо знакомый свист падающих авиационных бомб, следом — оглушающие разрывы... И тут случилось невероятное! Я взлетел! И после каждого взрыва меня вновь и вновь подбрасывало высоко вверх, тут же швыряло вниз — кидало и бросало, как на штормовой волне, и каждую секунду я ждал, что вот-вот порвется эта тонкая пленка трясины и жидкая черная бездна поглотит меня.

Постепенно разрывы стали удаляться, и только теперь я заметил, что лежу на сплошном слое клюквы. Шинель, которую я нес в руках, лежала впереди вся в красных пятнах, а брюки и гимнастерка были буквально «окровавлены» клюквой.

Встав и подняв шинель, я принялся отряхиваться и обтираться, как вдруг услышал детский голосок:

— Дяденька, скалее, скалее, а то бомбить будет!

Не успел оглянуться, как надо мною взревел мотор бомбардировщика, летевшего так низко, что меня обдало горячими струями отработанных газов. Однако бомб самолет почему-то не сбросил. Опасаясь новой бомбежки, я рывком бросился в сторону детского голоса. Пробежал метров сто-сто пятьдесят и уже стоял на твердой земле. Огляделся: откуда же мне кричали? — и заметил торчащую детскую головку с белыми взлохмаченными на ветру волосенками. Мальчишка лет пяти-шести стоял на крыше своей землянки и зорко наблюдал за мной и за самолетами. Он, оказывается, видел то, чего я видеть не мог, и потому, как настоящий солдат, пришел на помощь офицеру. И вовремя! Едва я выскочил из болота, как точно на то место, где я только что лежал, посыпались авиабомбы. Схватив мальчонку, я крепко прижал его к себе и расцеловал:

— Молодец, малыш! Ты настоящий солдат!

Подойдя к почти отвесному склону глубокого оврага, я увидел в склоне узкую щель, в глубине ее виднелись окно и деревянная дверь, которая вела в довольно просторную землянку-пещеру.

Овраг был глубокий, скорее, он походил на ущелье, по обоим его склонам рос густой невысокий кустарник вроде черемухи, а местами возвышались даже березки и ели; каменистое дно, ровное и широкое, как автострада, покрывал тонкий слой песка, на котором не было никакой растительности. Присмотревшись, я заметил, что по обоим склонам ущелья среди кустов виднеются землянки, такие же или подобные той, возле которой я стоял, они ярусами спускались к песчаному дну ущелья, хорошо скрытые растительностью. А на самом дне были даже небольшие дворики, в которых спокойно и важно расхаживали утки, куры и даже козы.

— Эге! Да тут целый пещерный городок, — вслух проговорил я.

— Да, дяденька, тут много насих зивет, — подтвердил мальчонка, который не отходил от меня и с детским любопытством рассматривал с ног до головы.

— А что это у тебя, дяденька, наган? — спросил, касаясь ручонкой кобуры пистолета.

— Нет, это не наган, а пистолет, — разъяснил я.

— Пишталет, — шепелявя, повторил мальчонка. — А с него можно стрелять по фасистам?

— Конечно можно.

— Вот бы мне пишталет, я бы: пуф! пуф! — всех фасистов убил.

— Фе-едя-а! — откуда-то из подземелья донесся женский голос. — Поди домой, негодный, а то я вот те!..