Ахмад Дехкан - Путешествие на высоту 270 Страница 9

Я от смеха чуть не падаю. Масуд дополняет:

– Али кинулся наружу из палатки и кричит: «Все в окопы! Не иначе, кассетные бомбы кидают!»

Али искоса смотрит на Масуда и говорит:

– Если так разбудят, то и не удивительно! Этот парень так заверещал, словно бомбы взорвались – что же мне оставалось?

Мирза сует голову в палатку и добавляет:

– К-клянусь, хо-хотел в «ум-мывальник» з-за-лить ак-кумуляторную кис-слоту – ж-жаль, ее н-не было.

Я со смехом бью Али по плечу:

– Вот это урок!

Масуд смеется негромко. Я спрашиваю:

– А сейчас? Сейчас этот парень где?

– В своей палатке, – отвечает Масуд. – Бедняга, как те, кто после обрезания, забинтованный лежит и не встает. Стыдно ему наружу выходить!

Мне уже больно от смеха. Выхожу из палатки и растягиваюсь на земле рядом с Мирзой. Тот, поправляя фитиль обогревателя, замечает:

– С-смотри, не взо-взорвись! Али по-под-ду-мает, б-бомб-бежка на-нач-чалась.

Приложив обе руки к груди, я говорю:

– Мы твои слуги, Ага-Мирза!

– Бу-будьте, по-пока я вас не ув-волил, – отвечает он и смеется с некоторой принужденностью, и смотрит мне в глаза: не обиделся ли я. Потом закрывает крышкой обогреватель и говорит:

– Х-холодно, по-пойдем внутрь, п-простудишься.

– Иду, – откликаюсь я и смотрю в небо. Несколько перелетных птиц цепочкой летят на юг.

Я сел на большой камень, которым закреплена одна из растяжек палатки. Холодает. Беспокойный ветер плющит траву на холмах. Небольшая колонна бойцов там, внизу, удаляется от лагеря. Их не больше взвода.

– Тут сидишь? Заходи в палатку!

Я оборачиваюсь: это Масуд.

– Вышел наружу оглядеться, – отвечаю ему. – На этот раз для лагеря хорошее место выбрали.

Он садится на землю напротив меня, хотя я отодвигаюсь в сторону на своем камне.

– Сиди, не беспокойся, – говорит мне, но я встаю с камня и сажусь на землю рядом с ним.

Его каштановые прямые волосы зачесаны направо. Большие глаза под густыми черными бровями кажутся темнее, чем были раньше. Борода была мягкой порослью, теперь стала жестче. Он хранит такое выражение лица, по которому нельзя прочитать, радостен он или печален.

– Али очень за тебя переживал. И ребята очень ждали тебя. Знали, что ты обязательно вернешься до начала боев, но Али был сам не свой. В конце концов вырвал себе увольнение и поехал. А пока Хейдар тут был, все уговоры были напрасны.

– Хейдар уехал? – спрашиваю я.

– Да, вот уже несколько дней. Все говорят: поехал вперед на рекогносцировку района боев. Но его характер ты знаешь: пока от него чего-то добьешься, он тебя насмерть замучает. То говорит Али, увольнение тебе сделано, иди собирай рюкзак, потом говорит, нет, не вышло. Потом сказал: ты должен дать слово, что вернешься не один. В общем, помытарил Али. Кстати, он уехал в своих пятнистых шароварах, а ребята говорят: он ушел на первую линию. Встретит нас на новом месте.

Обычные брюки не налезают на Хейдара, и он всегда носит шаровары курдского фасона. Те, что с леопардовыми пятнами, предназначены специально для боев. В иных случаях он их не надевает. Я спрашиваю:

– Опять ребят загонял этими марш-бросками?

– Есть такое дело, – отвечает Масуд. – Десять дней назад совершили пеший марш в Сузы. Шли восемнадцать часов. Потом неделю ребята мозоли лечили.

Всякий, кто впервые видит Хейдара, считает его малоподвижным, так же и я сначала думал. Но в длинных походах все валятся с ног, а он свеженький.

Из долины внизу слышится стрельба: солдаты тренируются. Там насыпь, которую они берут штурмом, забрасывают ее гранатами и преодолевают, потом возвращаются и повторяют то же самое.

– Мы все с ребятами перешли в первый взвод, хотя Хусейн пытался нас разделить. Требовал, чтобы некоторые перешли к Абулфазлу, во второй взвод. Ребята не согласились… – Помолчав, Масуд продолжает: – Абулфазл стал командиром второго взвода, и, мне кажется, Хусейн хочет тебя к нему отправить.

– Зачем, почему меня?

– У него одни новички. Абулфазл говорит, без помощника ему трудно. Пару дней назад говорил, если ты приедешь, возьмет тебя к себе.

Опять слышится стрельба. Солдаты бегут в атаку, стреляют и кричат «ура». И берут насыпь штурмом. Нас окликает Мирза.

– Ча-чай г-готов, ув-важаемый Масуд-хан! П-прошу вас!

…Мы всё еще пьем чай, когда после марш-броска возвращается батальон. Я гляжу на них через щель входа в палатку. Хусейн с красным шрамом на лице дает команду «вольно, разойдись». И строй солдат вдруг рассыпается. Они выглядят усталыми. Я вижу Мехди, как всегда, аккуратного в том, как сидит на нем одежда и военное снаряжение. У него круглое лицо, каштановые волосы и приземистая широкоплечая фигура.

Али выходит из палатки.

– У, ребята, Али приехал!

– Здравствуйте, Али-ага!

Ребята окружают Али, а Мехди идет прямо в палатку. Я отступаю в сторону от входа. Он заходит, и мы обнимаемся. Я чувствую знакомый запах всех ребят-однополчан.

Поднявшись наверх холма, я ускоряю шаг. Палатка канцелярии штаба стоит рядом с крутым обрывом. Вход в нее – со стороны солнца, и клапан входа откинут. Двое стоят возле палатки и разговаривают с кем-то внутри нее.

– …Сколько дней идет?

– Сегодня вечером отправим… Дойдет послезавтра.

– Тогда давай две напишем.

Тот, кто внутри палатки, дает стоящим рядом с ней два листка бумаги. На них что-то написано сверху, и я, приглядевшись, читаю: «Телеграмма „салавати“»[15].

– Слушаю вас.

Это он говорит мне, и я отдаю ему мое направление на фронт. Взяв его, он продолжает говорить тем двоим:

– Не больше тридцати слов. Если больше, то не возьмут.

Взглянув на мой листок, он мне его возвращает:

– Батальон укомплектован, больше никого не берем.

И, не дожидаясь моего ответа, он идет к зарядному ящику оливкового цвета, полному бумаг и деловых папок.

– Брат, я из числа старых бойцов батальона, – говорю я ему.

Он раздраженно оборачивается.

– Я из ребят роты «Гейс»…

У него сильно выпирают и живот, и ягодицы, что делает его фигуру необычной.

– Приказ батальона не брать больше людей. Приказ командования.

Он указывает мне на другую палатку:

– Вон их палатка, обратись к ним, если разрешат, приходи.

Я выхожу из палатки. И вдруг мне захотелось вернуться и добавить что-нибудь. И я возвращаюсь. Он поднимает голову от бумаг и вопросительно смотрит.

– Ты из новеньких, недавно в батальоне? – спрашиваю я. Невольно мой тон изменился.

– То есть как? А в чем дело?

Он уже смотрит на меня как на врага.

– Да ничего, просто я раньше вас не видел. Думаю, ты из тех, что были призваны во время «шестимесячной принудительной мобилизации».

Я намеренно сделал ударение на слове «принудительной».

– А в чем вопрос твой? – он идет ко мне, поправляя портупею, но я не стал разъяснять ему суть вопроса. Вышел из палатки и направился к той, которую он мне указал.

Рядом с ней стоит красный спортивный мотоцикл. Я окликаю: есть ли кто в палатке, и мне отвечают, что есть.

– Заходите!

Но я жду снаружи, пока кто-нибудь выглянет. Клапан отодвигается, и я вижу лицо Гасема, батальонного связного. Удивленно уставившись на меня, он выходит из палатки.

– Ты когда приехал?

Мы с ним обнимаемся.

– Утром, сегодня утром… А Хадж-Носрат на месте?

Гасем одет как курсант военного училища, портупея плотно облегает его талию, что делает его еще стройнее. Отглаженные брюки и гетры, средний рост и спортивная фигура… Он меня всего-то на пару лет старше.

– На месте, – отвечает. – Заходи, сейчас скажу ему.

Он уходит в палатку, и вскоре я слышу голос Хадж-Носрата, зовущего меня войти. Пригнувшись, Гасем опять выходит наружу и, взяв меня за руку, втаскивает внутрь.

– До чего умные все стали, – шутливо говорит мне Хадж-Носрат. – Прибывают впритык к боевым действиям!

Я отдаю ему свой командировочный листок, и он, продолжая сидеть, читает его и что-то пишет на обороте. Он среднего роста, широкоплеч, у него смуглое от солнца худощавое лицо и прямые черные волосы, спадающие на лоб.

– Я был в палатке кадров, сказали, больше никого не берем…

Как ни напрягаюсь, я ничего не могу придумать, что бы добавить к этому. Он смотрит на меня искоса и спрашивает:

– В какую роту хочешь?

Я заставляю себя улыбнуться:

– В свою старую роту, конечно!

Он возвращает мне листок со словами:

– Ты поздновато прибыл, в следующий раз поторопись!

Я выхожу из палатки и вновь возвращаюсь к кадровику, который с недовольным видом берет мой листок. Портупея так перетянула его телеса, что он похож на слегка сдувшийся воздушный шарик.

– Рота «Гейс»! – говорит он мне и больше не тратит на меня ни секунды.

Я выхожу из палатки. Холодный ветер треплет мои волосы в одну сторону и в другую. Иду к палаткам нашей роты. В лагере – оживление. Играют в мяч, и их хохот и громкие крики будоражат всех. Одна рота выстроена на плацу, и командир стоит сбоку. По его команде они все приседают, встают, бросаются ничком на землю. Потом он указывает им на палатку хусейние и кричит. И вся рота, рассыпав строй, бежит изо всех сил к этой палатке. Каждый старается обогнать другого. Один падает, и бегущие сбиваются в кучу, чтобы на него не наступить. Поднявшись, он, хромая, догоняет их. Вот все добежали до палатки и, коснувшись ее рукой, так же, на полной скорости, мчатся обратно. Когда они вернулись на исходную черту, тот, кто упал, еще только добежал до палатки.