Георгий Косарев - Сердце прощает Страница 9

Когда погасла очередная немецкая ракета, Лавров подумал, что порадать о себе знать; полное молчание с нашей стороны противник могистолковать двояко: или как подготовку к контратаке, по меньшей мере — кразведке боем, или как попытку уйти от соприкосновения с противником,оторваться от его головных сил; в обоих случаях враг мог перейти кактивным действиям, а этого как раз и не следовало допускать.

— Товарищ Цыганюк, ну-ка дай по своему сектору заградительный,медленный с интервалами огонь, — приказал Лавров.

— Есть! — ответил с явным облегчением боец, который, по-видимому, непрекращал томиться от сознания того, что у немца здесь огромноепревосходство в силах, и от своего бездействия.

Цыганюк, крепко сжав рукоятки, повел станковым пулеметом из стороны всторону. Резкий гулкий треск, пульсирующие огоньки выстрелов «максима»были восприняты взводом как команда открыть по врагу огонь. Тотчас звонкопроговорил на правом фланге ручной пулемет «Дегтярева», пропели короткимипрерывистыми очередями автоматы, неспешно застучали по всей линиивинтовки. Немцы, будто того и ждали, ответили шквалом плотногоружейно-пулеметного огня. В небо взлетело сразу около дюжины ракет.Длинная дугообразная строчка трассирующих пуль протянулась к тому месту,где стоял «максим» и за ним Цыганюк со вторым номером и командир взводаЛавров.

Как только огонь немцев поутих, Лавров приказал перетащить станковыйпулемет на запасную площадку, а ручной пулемет переместить на левый фланг.Просвистела и остро рванула, выбросив столбик земли у самого бруствера,немецкая мина. Еще одна светящаяся трасса пуль пронеслась к основнойпулеметной площадке, и еще, дважды просвистев, разорвались неподалеку отнее немецкие мины.

Прижавшись к передней крутости окопа, Лавров глянул на часы. Минутчерез пятнадцать следовало повторить обстрел немцев, потом еще разок, и,если все будет нормально, можно сниматься.

Время тянулось медленно. Второй раз на огонь взвода немцы реагировалиспокойнее; вражеский миномет молчал. Но вот появились первые признакиприближения рассвета — на фоне серого мглистого неба прочертился силуэтодиночной ели в логу, — и Лавров передал по цепи приказание отходить.

Перекинув за плечи раму станкового пулемета, Цыганюк шел напряженнойпорывистой походкой и тяжело дышал. Его давно не бритое лицо блестело отпота. Он отирал его ладонью, и тогда на лбу и на щеках появлялись грязныеследы от его пальцев.

— Слава богу, кажется, выбрались из ада, — сказал он своему соседу,бойцу с ямкой на подбородке, по фамилии Косолапый. — Понимаешь, не чаял ужсвета белого увидеть...

— А ты что думаешь, теперь рай ждет нас? — с какой-то угрюмойотрешенностью и в то же время с жгучим укором спросил Косолапый.

— Рай не рай, а страха такого не будет. Когда немцы прошлым утром станками двинулись на нас, и то не было так жутко, как в эту ночь. Тогданас было сколько?.. Дрались почти на равных.

— Помирать сильно боишься, вот тебя и изводит страх, — внушительнозаметил Горбунов, сутуловатый красноармеец с черной родинкой чуть понижеправого глаза.

— Тоже мне герой!.. Ты-то не боишься смерти? — сказал Цыганюк.

— Почему не боюсь? Я тоже хочу жить. Только от этой старушки, брат,все равно никуда не денешься!

— Будет каркать-то! — Цыганюк суеверно сплюнул в сторону. — Любишь тыболтать, Горбунов.

— Не болтать, а пофилософствовать малость действительно люблю.

— Неужель — философ?

— А что ж здесь такого. Родись я, скажем, лет на десять позже, я бы,может, после этой войны еще немного поучился и стал бы Гегелем в квадрате.

— Кем, кем?

— Гегелем. Был такой небольшого росточка худосочный человек, амыслитель гигантский. Он, брат, все мог объяснить и не как-нибудь, анаучно, диалектически. И войну считал даже закономерной, правда,немецко-прусскую, захватническую.

Горбунов поправил лямки вещмешка и, повернувшись лицом к Цыганюку,спросил:

— Вот, кстати, ты читал историю Древнего Рима?

— Нет.

— А историю Византии?

— Что-то не помню.

— Наверно, и историю Киевской Руси не читал! — сокрушенно произнесГорбунов.

— Пошел ты от меня к черту со своей историей! — разозлился Цыганюк.

— Ну, нет, это, брат, совсем плохо, — стоял на своем Горбунов. —Получается, вроде ты и на свете не жил. Почитай, советую. И будет тебеказаться, что ты перешагнул через целые столетия. Тогда и собственнаяжизнь будет тобой по-особому восприниматься.

— Эка куда хватил! — хрипло рассмеялся кто-то из бойцов.

А Горбунов строгим тоном продолжал:

— Мир строго закономерен, говорил Гегель. Фейербах дополнил его: «Нетолько закономерен, но и материален». Вот и получается, что каждое явлениев мире с точки зрения исторического процесса является определеннойзакономерностью.

— Ничего я из твоей философии не понял, — пробурчал Цыганюк. — Ивообще, Горбунов, брешешь ты все, сочиняешь, непонятно для чего.

— Да ты, видать, и вправду даже историей никогда не интересовался, —с удивлением сказал Горбунов.

— Нам не до истории. У батьки было пятнадцать десятин земли, так еетребовалось обрабатывать. А забрось землю — она и зачахнет, как дитя безприсмотра. Это до тебя доходит?

— Уткнулся, значит, носом в землю... — сказал Горбунов.

— А ты, философ, поосторожнее насчет земли. Хлеб-то на чем растет,знаешь? — с сердцем отпарировал Цыганюк.

— Земля, конечно, землей, но без политики, без истории тоже нельзя.По законам философии материя вечна, но каждое отдельное явление имеетпричину, начало и конец... Я к чему все это? Надо же представить себе, чемкончится эта заваруха? Когда? Что будет дальше? — Горбунов обернулся кЦыганюку лицом. — Вот Гитлер сейчас свирепствует, а надолго ли он завелся,а? Я тебя спрашиваю?..

— Да откуда же я знаю? — подавленный напором «философа» уже помягчеответил Цыганюк.

— А это очень важно понять. Тогда и воевать будет не так страшно иумереть, коль придется, тоже, — заключил Горбунов.

— Воевать — пожалуйста, умирать — не обязательно, — подвел черту иЦыганюк.

— Конечно, не обязательно, — вступил в разговор Игнат. — Жулик,который лезет в чужой дом, и сам рискует головой. Так вот свернуть емунадо шею, фашисту, я имею в виду, чтобы не зарился на чужое добро... Асвою голову по возможности не подставлять, я так понимаю.

— Это правильно, — подхватил Косолапый.

— Все одно, не хочу умирать, — вновь кисло произнес Цыганюк.

— Да ты, видно, думаешь, все мы так и рвемся туда? — Горбунов указалрукой на землю.

— У каждого своя судьба, — сказал Цыганюк.

— Судьба? — возразил Горбунов. — Когда я родился, разве мой отец илимать могли подумать, что моя судьба будет в какой-то степени зависеть отсумасшедшего Гитлера? Да и он-то, Гитлер, был тогда вроде безумногобродяги. Кто о нем тогда что-либо знал? А вот вскочил, как гнойный нарывна теле немецкого народа, ну и дает о себе знать. И при чем же тут твояили моя судьба?.. Вот если говорить насчет долга перед Родиной, так этодругое дело. Когда чужеземные захватчики хотят уничтожить Родину, нашихблизких, меня и тебя, то здесь мы обязаны постоять и за свою страну, и засебя, а если потребуется — не поступиться и своей жизнью.

Боец Косолапый вдруг с воодушевлением закивал головой.

— Правильно! — сказал он. — Это очень правильно, я согласен.

— А я ничего не знаю, — промямлил Цыганюк.

— И опять ничего не знаешь, а вернее, не хочешь знать, — сказалГорбунов и отошел от него.

Растянувшись по лесу, взвод шел гусиной цепочкой. Младший лейтенантЛавров, следуя во главе отряда, часто поглядывал на компас,останавливался, прислушивался. Рассвет все больше пробивался в чащу.Война, казалось, отступила далеко назад.

В четыре часа утра вновь загрохотала артиллерийская канонада.Послышались частые разрывы снарядов и мин. Лавров догадался, что немецбьет по оставленным ими пустым траншеям, и усмехнулся. Неожиданно слева понаправлению движения взвода раздался знакомый натужный рев немецкихтанковых моторов. Лавров дал команду остановиться.

— Где же полк, товарищ командир? Идем больше двух часов, — сказалкто-то.

Лавров поднес раскрытый планшет близко к глазам, с трудом различилпунктирную стрелку на карте, потом внимательно посмотрел по сторонам,глянул на компас.

— Полк должен быть где-то близко. Если даже, допустим, отходпродолжался около трех часов, — мы вот-вот должны выйти к своимпозициям... Осталось километра полтора-два до границы этого лесногомассива, потом будет поле, а за ним — наши.

— А немцы не упредят нас? — вроде рокочут их танки да и пушки бьют втой стороне, куда идем.

— Поживем — увидим... Шагом марш! — скомандовал Лавров.

Через полчаса взвод вышел на северо-восточную опушку леса. Уже совсемрассвело. Накрапывал мелкий дождик. Гул танковых моторов и грохотартиллерийского огня здесь слышался еще отчетливее. Из-за туманной моросиневозможно было разглядеть, что творилось на другом конце вытоптанного,пересеченного неглубокими овражками поля, но то, что совсем где-то близкозавязывался большой бой, было несомненно.