Дмитрий Гусаров - За чертой милосердия Страница 9

Першин проверил, как мы умеем ходить по азимуту, — оказалось, что умеем плохо, лишь теоретически и приблизительно. Он терпеливо учил нас, и Валя отправилась. По его подсчетам, она должна была вернуться через трое суток.

Вскоре скончался Кошкин. Умер он тихо, и мы бессильны были ему помочь — два ранения в грудь сделали свое дело.

Утром Аня Кемова сходила на место боя, собрала и принесла вещмешки с остатками продуктов.

Прошли сутки, другие, третьи, четвертые…

Мы боялись признаться друг другу, но, наверное, каждый про себя уже считал, что с Валей случилось неладное. Эта мысль угнетала нас, мы меньше стали разговаривать, сидели, молчали, думали и ничего не могли придумать.

Когда истекли четвертые сутки, Аня Кемова первая произнесла то, чего, наверное, ждали все трое: «Надо что-то делать. Надо кому-то идти».

Я считала, что идти должна Аня. Дело не в моей ране, которая хотя и болела, но не настолько, чтобы я не могла двигаться. Я понимаю так, что мне, как сандружиннице, которой был поручен раненый Першин, нельзя оставлять его и я должна быть с ним.

Но Саша решил по-своему. Он долго молчал, вроде и не слышал Аниных слов. Потом он сказал: «Слушайте меня, девчата. Идите вдвоем. Так будет лучше и вернее. Кто знает, что случилось с Валей. Одной в лесу вообще трудно. А тут еще минные поля, финны бродят… Оставьте мне немного продуктов, принесите несколько котелков воды и отправляйтесь. Я буду ждать вас через три дня. Договорились?»

Желая подбодрить нас, он даже улыбнулся.

Мы отправились. Мы сделали все, как он просил: запасли воды, натаскали валежника, чтоб в случае дождя он мог развести костер и обогреться. Мы гадали, чем еще помочь ему, и оттягивали свой выход. Он торопил нас.

C тяжелой и неспокойной душой уходили мы от этой густой ели, спасшей и приютившей нас. Шли и все время оглядывались, прислушивались. Мне почудилось, что голос Першина окликнул меня. Бегом я вернулась обратно. «Что случилось?» — встревоженно спросил Саша, потянувшись к винтовке. «Ты звал нас?» — «Нет».— «Саша, что бы ни произошло, мы обязательно придем за тобой. Обязательно, понимаешь?» — «Я знаю… Идите, не теряйте время».

Мы пошли. Мы шли не отдыхая — день, ночь, еще день… В полночь вторых суток нас остановили пограничники. Поверили нам не сразу. Пока разбирались, пока комплектовали группу, еще прошли сутки. Мы поспали, отдохнули немного. С трудом удалось добиться, чтоб мне разрешили пойти назад, хотели направить сразу в госпиталь.

Несмотря на усталость, последние километры мы с Аней чуть ли не бежали. И, обессилевшие, упали на землю лишь тогда, когда из-под густых еловых лап выглянуло лицо Першина — еле живого, измученного болью и одиночеством.

Уже в госпитале в Сегеже я узнала, что Валя Клыкова заблудилась и вышла позже нас. Узнала я также, что остались в живых еще двое ребят из тех, что были отправлены из бригады нести раненых.

В живых осталось шестеро из шестнадцати.

Глава пятая

(высота 161,1, 12 июля 1942 г.)

Бригада шла на север, вокруг Елмозера, и еще не знала, что уже понесла первые ощутимые потери. Разве мог кто-нибудь предположить, что группы Шунгина уже не существует, что от нее в живых останутся лишь шестеро, что десять человек, в том числе и сам Борис Шунгин, погибнут в неравном бою на нейтральной полосе, на полпути между озером Тухкаярви и рекой Войванец, где наши пограничники держали передовые посты.

О плохом никто не думал, и все же у командования бригады жила какая-то смутная тревога за судьбу отправленных назад, так как при каждой связи с Беломорском радиограммы заканчивались просьбой: «Сообщите о прибытии раненых».

Бригаду, в свою очередь, преследовали обидные неудачи. Не успели отойти от Мальярви и пяти километров, как головной дозор напоролся на минное поле. Один из бойцов получил тяжелое ранение в ноги. Еще оставалось время, и восемь ребят покрепче спешно понесли раненого к озеру Тухкаярви, чтобы успеть к первому рейсу гидросамолета. Сплошное минное поле тянулось от побережья Елмозера до огромного, с множеством бурых «окон» болота, которое пришлось обходить с востока, а это прибавило верст десять лишнего пути.

Никто тогда и не думал, что это самое болото через сорок дней придется преодолевать чуть ли не вплавь и кое-кто из раненых и обессилевших партизан найдет свою могилу в его бездонной жиже. Настроение людей менялось. На привалах все реже говорили о том, что будет там, в тылу противника. Это начинало казаться далеким и не таким уж трудным или страшным — главное, перейти линию охранения. Нашлись и скептики: «Походим, походим, паек сожрем и назад вернемся… Дураки они, финны, что ли? Так и откроют нам ворота — входите, мол, милости просим. За год вон чего понатворили — ступить негде».

Подобные рассуждения резко обрывали не только командиры или политруки, но и сами бойцы: у молодых они задевали чувство партизанской гордости, а те, кто постарше и поопытнее, понимали, что путь назад лежит для бригады только через тылы противника. Иного не могло и быть: обстановка на юге с каждым днем ухудшалась, положение на фронтах становилось отчаянным, и оно требовало действий любой ценой.

Утром и вечером штабные радисты Николай Мурзин и Александр Паромов подавали комиссару сводки Совинформбюро. Аристов прочитывал их и подолгу сидел в раздумье — спускать ли их в отряды и как строить очередную политинформацию? Люди ждут чего-то обнадеживающего, а в скупых сообщениях чуть ли не ежедневно появлялись все новые и новые оперативные направления: Воронежское, Лисичанское, Ростовское. Партизаны выслушивали сводки сосредоточенно и молча. Вопросов не задавали, так как понимали, что и политруки знают о положении на юге не больше их. Карты, чтоб определить, как далеко прорвался враг на юге, в бригаде не было, но находились уроженцы упоминаемых в сводках мест, и картина понемногу восстанавливалась.

В проведении политинформаций выручала вторая часть сообщений Совинформбюро, где говорилось об успешных действиях отдельных частей и партизанских отрядов. Все — и комиссары, и бойцы — понимали, что в условиях, когда враг движется лавиной на тысячекилометровом фронте, удачная контратака одного батальона или разгром немецкого гарнизона в белорусском селе значат слишком немного для общего перелома в войне, и все же действия никому не известного батальона капитана Колосова или партизанского отряда товарища Ф. делали события на юге доступными и близкими, поддерживали и надежду, и веру в лучшие времена.

Аристов это почувствовал сразу же. Радисты, ссылаясь на то, что не успевают, вначале записывали лишь общие сообщения в масштабах фронтов и пропускали частности. Тогда комиссар стал сам садиться к рации, и сводки уже выглядели полнее и не такими  удручающими. Тем более что Аристов стал сам проводить политинформации по очереди в каждом отряде, увязывая их с задачами бригады и обязанностями каждого бойца. На данном этапе о задачах бригады он мог говорить лишь в самой общей форме, цели похода были пока еще военной тайной, но обязанности всех и каждого определялись строгой и точной формулой: железная дисциплина, полная самоотверженность, беззаветная храбрость.

Думали ли рядовые партизаны о конкретной боевой задаче бригады? Конечно, думали, даже спорили втихомолку друг с другом, основываясь на каких-либо случайных и косвенных догадках… Естественно, что каждому хотелось определенности и ясности. И вместе с тем отсутствие этой общей для всех осведомленности скорее сближало, чем разъединяло людей. Тайна делала их сопричастными чему-то большому, значительному, успех которого будет зависеть и от тебя, и от товарища, и от всех вместе… А это, в свою очередь, укрепляло взаимозависимость друг от друга и дисциплину.

11 июля бригада остановилась на привал вблизи высоты 161,1, в восьми километрах от дороги Кузнаволок — Коргуба, куда сразу же была выслана разведка. Отряды заняли круговую оборону, выставили постовых и затихли: костров и движения не полагалось. Было известно, что иногда над финской линией охранения пролетает самолет-наблюдатель. Правда, летал он слишком редко и нерегулярно, но было бы обидно оказаться обнаруженными из-за ложки горячей каши.

В восемь утра Аристов записал очередную сводку Совинформбюро и вместе со своим связным Борей Вороновым направился в расположение отряда «Мстители». Сводка вновь была нерадостной — наши войска на юге вели тяжелые оборонительные бои в излучине Дона.

Отряд собрался на политинформацию под густой завесой ольховых кустов у самого края болота. Партизаны сидели на сырой земле и напряженно слушали. Едва Аристов начал говорить, как появился разводящий и знаком позвал дежурного по отряду командира взвода Бузулуцкова. Тот незаметно поднялся и ушел. Минут через пять он вернулся, пробрался к командиру отряда Попову и стал что-то шептать ему на ухо. Попов сидел рядом с Аристовым, он был виден всем, и глаза партизан смотрели уже не на докладчика, а на чем-то встревоженного командира отряда. Аристов раз-другой кинул на шептавшихся требовательный взгляд, но те продолжали свое дело. Когда Попов встал и хотел незаметно уйти, Аристов не выдержал: