Иван Черных - Ночные бомбардировщики Страница 9

— Здравствуйте, — равнодушно отвечает женщина и, словно очнувшись и только что увидев перед собой девушку, спрашивает: — Вы ко мне?

— Собственно, я хотела... но вам, видно, не до меня.

— Да уж... — У женщины текут из глаз слезы. — Говорила ему, умоляла, не слушал, а теперь вот... — Ей хочется выговориться даже чужому человеку, поведать о горе. — За что они...

Эльза смутно догадывается — забрали мужа. В последнее время фашисты устраивают в городах и селах ночные набеги по квартирам и забирают все трудоспособное население, угоняют на оборонные работы; некоторых мужчин зачисляют в армию, не брезгуя «низшей расой».

— Не плачьте. Может, все образуется, вернется...

— Вернется, — всхлипывает женщина. — Кое-кого в прошлом году забрали и — ни слуху ни духу. А теперь... и старых, и малых.

— Всех до одного?

— Прихвостней своих только и оставили.

— Это кого же? — спрашивает Эльза так, словно каждого знает в селе.

— Ежи Ковальского да Феликса Домбровского. «Как!» — чуть не вырвалось у Эльзы.

Феликс Домбровский... А Подшивалов говорил, что на него можно положиться. Она-то

ведь и шла к нему... Хотя, откуда мог знать Подшивалов — видел всего один раз. И все-таки кое-что следует уточнить, обстоятельно во всем разобраться. Вспоминается внешнее описание Домбровского: худой, болезненного вида... И Эльза возражает:

— Домбровский, я слышала, болен.

— А мой не болен? — голос женщины вдруг ожесточается. — Сколько лет от живота мается. На простокваше да [36] на киселях только и держался. Кто теперь ему будет там отваривать да процеживать?.. И не посчитались. А Домбровский... Знаем, кто справку ему

выправил. Дружок-полицай из Карелии... Частенько к нему наведывался с компанией. Кутят напропалую — по соседству живем, все видим и слышим... Вот никуда его и не забирают.

«Так, так, — думает Эльза, — значит, с полицаями и немцами дружбу водит. Что ж, таких нынче — и нашим и вашим — немало. И Подшивалова наверное хорошо встретил, а тот поверил ему. Хотя... Геннадий — опытный человек, угощениями его не обманешь... И все-таки с Домбровским надо ухо держать остро».

— Я зашла к вам, не знала, — извиняющимся тоном оправдывается Эльза, — хотела часы на продукты сменять.

— Кому они теперь, часы, нужны, — вздыхает женщина. — Не то, что на них, на белый свет смотреть тошно.

— Я понимаю, — соглашается Эльза. — Может, Домбровский позарится?

— Может, и позарится, — отрешенно и безразлично отвечает женщина.

Эльза теперь знает из слов женщины, что Домбровский живет по соседству, но по какую сторону? Как бы выпытать и это?

— А он дома? — спрашивает Эльза.

— С час назад во дворе копался. — Женщина поднимает голову и смотрит на соседский двор, что справа, в сторону, куда Эльзе идти.

— Попытаю счастья. — Эльза поклоном благодарит женщину и направляется к калитке.

Но Домбровского дома не оказалось. Одиннадцатилетний мальчуган, важно отрекомендовавшийся Каролем, сообщает, что отец косит траву за селом и указывает, где именно.

Эльза выходит за село и видит у небольшого стожка среднего роста мужчину, звенящего бруском о косу — тост. Подходит ближе. По описанию Подшивалова — он: лицо худое, желтовато-землистое, с темными впадинами под глазами — явный признак желудочного заболевания. Руки жилистые, крупные — руки труженика; прилипшая пропотелая рубашка облегает тугие мускулы, сильные бицепсы.

— Здравствуйте, — приветствует Эльза. [37]

— День добрый, — отзывается мужчина, прячет брусок в задний карман брюк и пронзает девушку недоверчивым изучающим взглядом.

— Вы Феликс Домбровский? — на всякий случай спрашивает Эльза.

— Да, я Феликс Домбровский. Что угодно, пани?

— Вам привет от Геннадия Подшивалова.

— Кто такой Геннадий Подшивалов?

— Вы познакомились с ним месяц назад. Он был с товарищами.

Домбровский скептически щурит глаза — не принимайте меня за дурака — и улыбается:

— Что-то не припомню... Что еще просил передать этот Геннадий, как его... Почивалов?

Он нарочно, должно быть, искажает фамилию. Но доверяет или и в самом деле служит и нашим и вашим?

— Ничего особенного. Просто он рекомендовал обратиться к вам. У меня есть часы, я хочу поменять их на хлеб.

Он мельком смотрит на часы, а потом на девушку — глаза в глаза.

— Пани — смелая девушка. Часы советские, и только за это уже могут быть большие неприятности.

— Ну почему же. Сейчас много всякого... Мне подарил их немецкий офицер.

— А немецкий солдат может арестовать за них. Вчера у нас искали русского летчика. Может, это его часы?

Ее снова пронзает колючий, недоверчивый взгляд. Хитрый, опытный человек. Будто рассказывает, а на самом деле пытается выведать у нее. Нет, что-то в нем настораживает, не располагает к доверию...

— Что вы...

— Очень похоже. И логично: летчика надо прятать, кормить, вот вы и взяли его часы. А у нас вчера из-за него забрали всех мужчин и девушек, способных держать лопату. Рыть окопы.

— А вас? — решает она отплатить ему тем же.

— Меня? — усмехается Домбровский. — Разумеется, и меня могли забрать, если б не моя язва желудка. — Лицо его хмурится. — А вот четверо сбежали, вернее, спрятались где-то заранее. Трое парней и одна девушка. Кто-то предупредил их. Плохо им будет, если поймают... [33]

Что это — предупреждение или откровение? Убираться отсюда подобру-поздорову или довериться ему?

— Ну их-то поймать теперь трудно. А вот осведомителя...

— Это точно, — соглашается Домбровский. — Скорее всего, кто-то из своих. А возможно и случайность. Говорят, фронт приближается, вот и бегут — одни на восток, другие — на запад.

— А вы? Опасность ведь никого не минует.

— Разумеется. Но мне рановато трогаться с места и трудновато — трое иждивенцев. Она не придает значения последней фразе, в которой заключалось именно то, что ее

интересовало: у Домбровского двое иждивенцев, жена и сын, третьим — советский летчик. Но Эльза пропускает это мимо ушей.

— Друзья помогут. — Она имеет в виду полицейских, он — партизан.

— Разумеется. Как это у русских: не имей сто рублей, а имей сто друзей. У меня действительно много друзей. Вот даже какой-то Геннадий Подшивалов, которого я не помню. Откуда он?

Вопросы, вопросы, вопросы. Глаза хитрые, все время насторожены. Нет, она не верит

ему.

— Издалека. Но два дня назад я видела его у Синявки.

— Синявка, Синявка, — повторяет Домбровский, о чем-то думая и задерживая взгляд на почти новых немецкого фасона сапожках. — Хотелось бы повидать вашего Подшивалова. — И глаза его снова хитро щурятся: — Может, и в самом деле старый знакомый. Где же его разыскать?

Похоже, он считает ее за дурочку — вот так и выложит она ему местонахождение партизанского отряда.

— Вас сейчас отвести к нему или попозже? — не скрывает она иронии.

— Сейчас, пани, не надо, — то ли не замечает он, то ли делает вид, — Сейчас опасно: всюду по дорогам дозорные рыщут. И вам лучше бы переждать до ночи.

Уж не собирается ли он и ее выдать немцам?

— Где? — с вызовом спрашивает она, давая понять, что не боится его и в случае чего сумеет постоять за себя.

— Хотя бы вот в этом стожку. Скоро обед и Кароль, мои сынишка, принесет чего-нибудь подкрепиться.

Он говорит искренне, и это сбивает ее с толку. Ей очень хочется остаться, отдохнуть в

стожку, выспаться. [39]

Но разве можно на задании думать об отдыхе, о сне, когда где-то рядом наш советский человек нуждается в помощи, возможно раненный, обессиленный, голодный. Правда, у нее тоже со вчерашнего утра во рту маковой росинки не было, но ночью она вернется в отряд, поест.

— Спасибо, — благодарит она. — Но мне надо идти. А если действительно вам нужен Подшивалов, приходите. Он вас встретит.

— Куда?

— Туда же, к Синявке. Слыхали про Тухлое озеро?

— Слыхал. Там кругом болота.

— Верно. А от сорок первого разъезда есть тропа. Пойдете по ней. У Кривого ручья вас будут ждать. Когда вы выйдете?

— Завтра ночью.

— Послезавтра на рассвете вас встретят...

Она и предположить не могла, что всего в десяти шагах от нее, в том самом стожке, в котором предлагал переждать до ночи Домбровский, прячется человек, ради которого она рисковала жизнью. Если б она знала!..

8

Небо светлеет незаметно, медленно. Поначалу гаснут звезды над головой, потом одна за другой меркнут у горизонта. Ветер не шелохнет. Тишина стоит такая, что, кажется, слышно, как растет трава. Лишь изредка вскрикивают ночные птицы да с востока нет-нет да и донесется не то раскат грома, не то артиллерийская канонада. Но небо от горизонта до горизонта чистое, трава обильно покрыта росой — верный признак погожей погоды. Нет, оттуда, с востока, идет не гроза, то катится, приближается долгожданный фронт.