Юрий Иваниченко - Разведотряд Страница 9

Оберлейтенант, который случайно оказался тогда у стола «трудовой занятости» в комендатуре, брезгливо поджал тонкие губы, сторонясь сутулой фигурки, и направился к двери. И — запнулся, уже взявшись за медную ручку, когда услышал за спиной спокойное грудное сопрано практически без акцента:

— Ich wollte den Arbeitsplatz des sterbenden Onkel einnehmen, Herr Offizier….

Вздернув выгоревшими бровями, Дитрих обернулся. На стуле перед секретарем сидела дама…

Donnerwetter! Вне всякого сомнения, дама — этакая трагическая «Юдифь» Франца фон Штука из Дрезденской галереи! И дама с равнодушной любезностью, с которой обращаются к слугам, говорила на прекрасном немецком непосредственно коменданту Лидвалю, игнорируя своего соотечественника, секретаря отдела «трудовой занятости»:

— Я хотела бы занять место своего недавно скончавшегося дядюшки в керосиновой лавке…

Теперь невообразимая бурая хламида дамы казалась не более чем изобретательностью портного, прислуживающего даме из обедневшего дворянского семейства. Вон, даже краешек кружевного воротника выглядывает из-под сброшенного на плечи платка. Седая прядка на щеке оказалась единственной, не нарочно ли выпущенной из классического тяжёлого узла русых волос, поднятых на затылке. Взгляд бездонных, как ночь, агатовых глаз хранил тайну этого хоффмановского превращения лучше всякого грифа «секретно». И даже шрам, от скулы к шее, стал клеймом некоей тайны происхождения. И, как ни странно, именно этот лиловатый шрам, придав продолговатому лицу печать нескончаемой, со сцепленными зубами, памятной боли, сделал возраст дамы совершенно неопределимым. Такую печать можно нести и в двадцать лет, и в тридцать, и в шестьдесят. Впрочем, присмотревшись к морщинкам в опущенных уголках большого рта, всё-таки…

«Не больше сорока, сорока пяти…» — решил для себя оберлейтенант Габе.

— Вы сказали, в керосиновой лавке?… — спустя добрую минуту переспросил комендант, не менее Дитриха ошарашенный.

Майор Густав Лидваль, который, разговорившись с Дитрихом, также случайно задержался здесь, ладонью смёл со стула русского чиновника и, усевшись напротив, поставил локти на стол и положил двойной подбородок на замок пальцев.

— Такой очаровательной и обаятельной фрау никак не годится сидеть в какой-то там вонючей керосиновой лавке! — наконец разродился он довольно неуклюжим комплиментом. — Даже ради светлой памяти вашего дядюшки примите мои соболезнования…

— Danke… — коротко кивнула таинственная незнакомка. — Благодарю вас, но у меня есть дети, которых едва ли насытит моё обаяние.

— Конечно, конечно… — развел руками майор, — фрау…?

— Мария Казанцева.

— Фрау Казанцефф… — склонил голову к плечу Густав Лидваль, не то припоминая, не то прислушиваясь. — Но, может быть, место переводчицы? С соответственным обеспечением… — очнулся он, видимо, не вспомнив ничего предосудительного. — Здесь или в любом другом учреждении германских властей? Я вижу, вы отлично владеете немецким…

— Я преподавала язык в школе, в Саратове, — поправила на груди бледные останки кружевной манишки «фрау Казанцефф». — Но оставила учительствовать ещё в 32-м по той же причине, но которой переехала в Крым и по которой едва ли смогу принять ваше любезное предложение, герр…?

— Лидваль. Майор Густав Лидваль… — слегка приподнял над стулом внушительный зад комендант.

— Видите ли, господин майор, я больна. Туберкулёз, или, как у нас говорят, чахотка…

Только теперь оберлейтенант Габе, невольно задержавшийся у дверей во всё продолжение разговора, обратил внимание, что румянец, особенно выделявший шрам женщины, и впрямь какой-то горячечный, резко контрастирующий с трагическими тенями под глазами, бледностью висков…

Густав тем временем, раздумчиво пожевав пухлыми губами, кивнул:

— В таком случае не будем говорить об этом ему… — небрежно махнул он рукой на русского чиновника. — Иначе мы вынуждены будем вам запретить торговлю. И жаль, очень жаль, что ваше знание языка «нового порядка» пропадёт втуне…

— Мне тоже, — вежливо ответила Казанцева.

И не солгала. Пришло время, и она действительно пожалела. Пожалела о том, что, не желая работать на оккупантов, прикрылась липовой «историей болезни», сфабрикованной знакомым главврачом туберкулезного санатория накануне его эвакуации, и не устроилась переводчицей в какое-нибудь из германских учреждений. Тогда Мария Казанцева, дочь штабс-капитана царской армии и воентехника 2-го ранга Красной армии Казанцева, сгинувшего в молохе 37-го года, наверняка смогла бы приносить больше пользы для советской… а главное, русской разведки: добывать больше сведений. Пожалела, когда бывший сослуживец отца, поспешно возвращённый из лагерей, бывший комкор Литвинов передал ей на словах через связного: «Надо постоять за Отчизну, Казанок…»

«Казанок-Казаночек» — так звал её только отец, так что незнакомцу, принёсшему эту весточку и пароли на случай возможного визита «своих», которым нужно будет помочь, можно было верить…

Тот, кто стучался сейчас в дребезжащее стекло оконца, был не из их числа, не из центра, поскольку этот пароль, с несуществующей тетушкой Фелицией, был как бы для «местного потребления», его Казанцева выдумала сама, припомнив довоенную соседку по саратовской коммуналке, лихо и скандально промышлявшую самогоноварением. Соседку, бывшую «классную даму» мариинского приюта для девиц обедневшего дворянства. Сейчас поминал давно покойную «благородную самогонщицу» человек совершенно незнакомый, ни голосом, ни фигурой, размытой по-летнему ярким лунным светом. Наверное, тот… или те, о ком её предупреждали…

Групповой портрет в интерьере

Кособокая дверь лавки скрипнула, как несмазанное тележное колесо, и Колька Царь увидел в полутьме, словно в погребе, озарённую жёлтым свечным светом прямую женскую фигуру безо всякого намека на старческую согбённость.

Звучно хмыкнув, Колька ступил через порог:

— Добрый вечер, хозяйка… — кивнул он, хоть и без того изрядно ссутулился ввиду близости дощатого потолка.

— Добрый… — коротко отозвалась женщина и, заглянув за плечо старшего матроса, никого там не обнаружила. — Где остальные? Пусть зайдут. Нечего на улице маячить, когда появится патруль — одному Богу…

Она не договорила. В проёме двери вдруг объявился Саша Новик со шмайсером, опущенным вниз дулом, но палец правой руки на спуске и магазин в ладони левой, — что не осталось незамеченным хозяйкой.

— Вообще-то, это мне вас опасаться надо… — бросила она через плечо, отступая в глубь лавки. — Мне вас никто не рекомендовал, а откуда вы пароль знаете…

— Честно говоря, этого я и сам вам сказать не могу, — оглядываясь в подвальной тесноте лавки, Саша вошёл внутрь. — Так что вынужден, как и вы, верить на слово.

— Ну… — пожала плечами «баба Маша», примащивая блюдце, заросшее свечным парафином, на ближайшей полке. — Можете и не верить. Дело ваше. Красноармейской книжки у меня не имеется, да и веры документам сейчас никакой…

— Это точно! — поддакнул Саша, шагнув за прилавок и отодвинув дулом автомата замызганную шторку справа от себя. — Так что мы тоже… как-то без мандата…

Где-то в глубине лавки шаркнула спичка по коробку и через минуту «баба Маша» вновь вышла к прилавку, уже озарённая золотистым маревом керосиновой «летучей мыши» в руке.

Саша замер, оставив в покое шторку, за которой, впрочем, ничего не обнаружилось, кроме обычного москательного хлама.

Колька Царь даже снял свою хулиганскую кепку с клапанами — уж больно смахивала на парадный портрет графини какой-нибудь, представшая вновь «баба Маша». Тёмные глубокие глаза, поджатые губы и вал русых волос, осевший на плечи — всё это на аристократическом полупрофиле, точно позирует странная «графиня» художнику.

— Пройдёмте, не будем привлекать внимания с улицы… — прикрыла она лампу широким рукавом с кружевной манжетой. — Это все?

Саша будто не сразу расслышал последний вопрос, вглядываясь в бледное лицо, отмеченное рваным зигзагом.

— Почти… — очнулся он наконец и, отступив назад, выглянул наружу.

Коротко свистнул. В лавку с проворностью летучих мышей проникли ещё несколько теней, материализовавшись в радистку Асю Привалову и её помощника с угловатым «сидором» рации за спиной, артиллериста старшего сержанта Каверзева, и ещё двух морпехов из состава разведотряда. Все — в гражданском. Но само по себе такое скопление публики мобилизационного возраста было, на посторонний взгляд, подозрительней некуда…

Косясь через плечо на хозяйку лавки — а та, вздёрнув тонкую бровь, с лёгким недоумением рассматривала конопатую Асю — Новик взглядом остановил последнего морпеха, старого знакомца Кулика.