Павел Хадыка - Записки солдата Страница 9

Осенью в наш барак явился наряд полиции и казаков, и после проверки документов взяли под конвой меня, Ивана Ахраменю и других. Александра Ерша почему-то освободили, возможно, из-за физических недостатков — у него на обеих руках было по шесть пальцев. Позже его арестовали, но он бежал и скрывался на мыловаренном заводе за Уралом.

Видимо, такая же проверка документов шла и в других бараках. Среди задержанных оказался и мой друг Павел Тур (уланчик).

Нас, более двадцати человек, доставили в какие-то казармы в районе Ташкентской улицы, переодели в старое солдатское обмундирование и стали обучать военному делу. Мы с Павлом Туром решили бежать, но выйти со двора не могли — в воротах стояла охрана.

Как-то с нами разговорились работавшие на кухне женщины, мы почему-то поверили им и признались, что хотим бежать. Они одобрили наши намерения. Через несколько дней побывали в наших семьях и принесли нам гражданскую одежду. Предупредили, что бежать надо только днем, и немедленно. В тот же день мы забрались в углу двора в уборную, переоделись и перелезли через забор.

Одна из наших знакомых прошла через ворота и подождала нас за забором. Звали ее Соней, фамилию не знал, но ее доброе дело помню всю жизнь. Была она лет тридцати, уроженка Оренбурга. Жила в пригороде Новостройка.

Побег удался. Соня завела нас в поселок Нахаловку в дом Тетюшкина. С хозяевами она заранее обо всем договорилась. Вдвоем мы начали жить нелегально. Сам хозяин, Дмитрий Васильевич Тетюшкин, ушел из Оренбурга еще летом, и где он был, семья не знала. В доме остались хозяйка, Наталья Григорьевна, дочери — Лена лет двадцати, Таня лет восьми и сын Федор лет двенадцати.

О моем тайном жительстве в Нахаловке кроме моей семьи знали лишь некоторые соседи Тетюшкиных. Например, Меньчаковы, Аришевы, Скачковы. Все они помогали мне скрываться, особенно во время облав. Часто меня уводили ночью в другие дома или погреба.

Нахаловка. В настоящее время Красный Городок. Здесь жил пролетариат. Это — обездоленные люди, в поисках какого-нибудь заработка осевшие вблизи железнодорожных мастерских.

Поселок состоял из трех улиц, застроенных в ночное время, когда полиция спала. Он ночами строился, а днем разрушался властями. Но победа осталась за упорными переселенцами. Здесь чередовались домики-хатки бревенчатые, каркасно-дощатые засыпные, глинобитные, полуземлянки и настоящие землянки.

Это — пригород Оренбурга, но пригород организованных пролетариев. Он не похож на Новостройку, где землю покупали, на Оренду и совершенно противоположен пригороду Форштадт, где жили богатые казаки.

Нахаловка располагалась в 200—250 метрах западнее беженского городка и выглядела более убого, чем наши бараки. Здесь не было садов и огородов, все жители безземельные.

Хозяева, приютившие меня и спасшие от верной смерти, жили очень бедно. На их «усадьбе» стоял старый бревенчатый домик. Не было сарая и даже погреба. Сам дом был разделен на две части. Одну занимала кухня, в которой стояли огромная русская печь и двухметровый самодельный стол-верстак. Вторая часть, в свою очередь, делилась на две комнаты, разгороженные низкой дощатой перегородкой. Одна комната называлась залом, вторая — спальней. В зале стояли самодельный стол, накрытый чистой скатертью, три переносные скамейки и две табуретки. В спальне были две самодельные кровати, сундук и ящик для верхней одежды и белья. На окнах висели белые занавески.

У хозяев не было ни скота, ни запаса овощей. Уголь для отопления добывали на свалке возле железнодорожных мастерских, а хворост и бурьян носили за два-три километра от речки Сакмарки.

Нахаловка — настоящий интернациональный поселок. Здесь жили русские, украинцы, белорусы, татары, мордвины, чуваши, казахи и даже китайцы. Жили дружно, помогали друг другу всем, чем могли.

Семья Тетюшкиных, укрывавших автора в 1918 году.

Мои хозяева были мордвинами. В поиске лучшей доли в 1906 году они переселились в Нахаловку из села Семилей Кочкуровского уезда Пензенской губернии — ныне Мордовская автономная республика. Люди в высшей мере честные, гостеприимные, делились последним куском хлеба.

Нахаловка имела еще одну особенность. Там почти отсутствовали мужчины. Они ушли в степи, в красногвардейские отряды, сражались за Советскую власть.

Павел Тур часто уходил домой и по нескольку дней не являлся. Его отец и в Оренбурге был уланом. Я в бараках бывал очень редко, хотя для меня там имелось надежное убежище под нарами.

В период моего нелегального положения я один раз был на подпольном собрании вблизи железнодорожных мастерских. Там говорили о наступлении Красной Армии и о подготовке к восстанию в Оренбурге.

В декабре мы уже услышали артиллерийскую стрельбу, а в январе 1919 года Оренбург снова освободили, но уже войска Красной Армии.

Еще до вступления передовых частей Красной Армии в Оренбург рабочие подняли восстание. Они захватили город и помешали вывозу ценностей. Все поезда, подготовленные к отправлению, остались в Оренбурге. Я, Павел Тур и несколько железнодорожников охраняли брошенные белыми поезда.

Одновременно с Красной Армией в город вступили войска и вооруженные рабочие, отошедшие в июле 1918 года в сторону Актюбинска. В Оренбурге была восстановлена Советская власть. Я опять стал работать на кожевенном заводе Кабалкина и Шапиро.

Март 1919 года в Оренбурге был не спокоен. К городу приближались войска Колчака. Снова появились белые казаки.

Оренбург готовился к длительной обороне. В помощь частям Красной Армии в городе формировались полки из рабочих. Шла эвакуация семей активистов партии и Советской власти.

Готовились к отъезду и беженцы. Они заготавливали продукты на дорогу. В конце марта наконец подали железнодорожные составы. Вагоны захватывали односельчане силой и грузили свои пожитки. Никто не хотел ожидать своей очереди.

В один из вагонов погрузилась и моя семья. В первых числах апреля наш поезд отправили в направлении Самары. Однако многие мужчины не поехали с семьями, оставались в Оренбурге и добровольно записывались в ряды Красной Армии. Остался и муж моей сестры Михаил Баран.

Я выехал вместе с семьей, но мне хотелось вернуться в Оренбург. Уговаривал моих друзей — Павла Тура и Александра Ерша. Но они не решались. Моя семья состояла из матери и нас, троих братьев. Мне было уже 20 лет, среднему брату — 17, младшему — 14 лет. Мать очень плакала, уговаривала меня не оставлять ее. Но я на станции Ново-Сергеевская ночью вышел на перрон, забрался на крышу вагона встречного поезда и уехал в Оренбург.

По приезде сначала пошел в беженские бараки. Там было еще много беженцев. Но товарища себе не нашел и направился в город. Разыскав дом, где записывали добровольцев в 3-й Оренбургский рабоче-крестьянский полк, рассказал, кто я, и попросил направить меня в пулеметную команду. Формировалась она в доме бывшего богача Ромеева. Писарю пулеметной команды почему-то не понравилась моя фамилия — Хадыка. Он заверил, что таких фамилий не бывает, и записали меня — Ходаков. Документов я никаких не имел и потому не мог оспорить писаря. Таким образом, я не только ушел от семьи, но и потерял свою настоящую фамилию.

Меня определили подносчиком патронов к пулемету «максим», познакомили с расчетом и зачислили на все виды довольствия. Так по велению сердца я стал солдатом Красной Армии.

В пулеметной команде был один из моих товарищей по кожевенному заводу — Михаил Кудрявцев, беженец из Слонима. Здесь находилось еще несколько беженцев. Команда подобралась разношерстная не только по возрасту, но и по знаниям военного дела. Потому приходилось много заниматься.

Мне очень нравился пулемет «максим», я изучал его с большим желанием. Все бумаги в моих карманах были исписаны названиями частей пулемета.

Я очень любил машины и завидовал тем, кто на них работает. Но паровоз, автомобиль, аэроплан для изучения были мне недоступны. На кожевенном заводе, где я раньше работал, машин не было вовсе.

Первой, да к тому лее еще автоматически самозаряжающейся и производящей выстрел чудо-машиной был пулемет. Вот почему за освоение его я так страстно и взялся.

Изучению пулемета способствовало то, что я жил в помещении пулеметной команды и в вечернее время мог посещать дополнительные занятия. Иногда мне разрешали самостоятельно разобрать и собрать пулемет, лечь за него и целиться в какую-нибудь точку.

Многие пулеметчики в ночное время уходили домой к семьям. Мне идти было некуда. И я все свое свободное время уделял пулемету.

Но наша учеба была непродолжительной. 12—15 апреля вместе с одним батальоном, а возможно, и всем полком (об организации полка я тогда не знал), пулеметная команда выступила за Урал в район станции Донгузская, где вскоре начались бои с белогвардейцами. Они сразу же приняли упорный характер, обе стороны несли большие потери.