Игорь Болгарин - Чужая луна Страница 9

— Еще пару слов, ваше превосходительство! — остановил его кок, сияющий от нахлынувшего на него восторга.

Слащёв обернулся.

— Я что еще хочу сказать! Мы хоть и в море, хоть и расплевались с большевиками, а все равно — Россия. И если не истребим друг дружку, то снова к себе вернемся. Ну, может, не мы, так хоть наши дети. И Авдотьин сын, и ваша дочка. Без нас, без наших детей, Россия, как бы это сказать, не в полном комплекте. Или я что-то не так понимаю? Вот вы, в высоком генеральском звании, все изучили, про все знаете, скажите, правильно я мыслю своими камбузными мозгами?

— Тебя как звать? — спросил Слащёв.

— Семеном нарекли.

— У тебя, Семен, государственное мышление. Ты, верно, стихи пишешь?

— Пробовал. Пока не получается. Грамотешки, говорят, не хватает.

— Продолжай писать! Грамотность — дело наживное. У тебя получится.

— Вы думаете?

— Уверен.

— Вы на главный мой вопрос не ответили: что там, в верхах, про все это думают? Вернемся обратно? А то, знаете, у меня под Херсоном немощные родители. И брат, под Каховкой раненый. Тоже в помощи нуждается. Вот я и гадаю, как все будет? Вернемся или не вернемся?

— Непростой вопрос. Не хочу обманывать. Скажу тебе так: вернемся мы или не вернемся, а Россия есть и будет. Ты ждал другого ответа? Его у меня нет, — и Слащёв покинул камбуз.

Вернувшись в каюту, Слащёв хотел поставить на узкий столик судок со щами и, к своему изумлению, заметил, что едва ли не весь столик завален свертками, кульками и кулечками. Из них выглядывали картофелины и луковицы, яблоки и морковины, рассыпной сахар и голубоватый кусковой рафинад, краюхи хлеба и белые сухарики, которые еще несколько дней назад были булочками. Чуть отдельно на расстеленной холстине лежал даже небольшой кусочек сала.

— Что это? Откуда? — удивленно спросил Слащёв.

— Люди принесли, — ответила Нина и затем уточнила: — Сперва что-то принес судовой священник, назвался отцом Антонием.

— Молодой священник?

— Лет двадцать пять, может, чуть больше. И другие тоже что-то принесли. Я отбивалась, говорила: нам столько не надо. А они молча ставили и уходили.

Слащёв вспомнил сегодняшний разговор в камбузе. Вот и ответ: где еще есть такая страна, где люди, голодая, делятся последним?

— Кормила чем-нибудь?

— Сахар расколотила, и из пипетки, как котенка. Глотала.

Слащёв прошел к картонной коробке, склонился над дочерью. Девочка спала.

— Может, все же продержимся до Константинополя, — с надеждой сказал он.

— Боюсь, — ответила Нина. — Ей молоко нужно.

— Будем надеяться на лучшее. Даст Бог, продержимся два дня на жвачке и сиропе. Всего два дня.

Ночью в каюту кто-то настойчиво постучал.

Слащёв вскочил с койки, зажег лампу и открыл дверь. На пороге стояла Авдотья.

— Входи! — обрадованно сказал он. Чуть было сразу же не спросил, как она себя чувствует, не пошло ли молоко. Но по ее деловому виду догадался: то, на что он надеялся, случилось.

Слащёв стал молча наблюдать за Авдотьей.

Она же села на стул и стала расстегивать тесный жакет. Нина удивленно смотрела на незнакомую женщину и постепенно начинала догадываться.

— Отверниться! Бо ослипнете! — грубо прикрикнула она на Слащёва.

Слащёв послушно стал лицом к стенке и даже почему-то закрыл глаза. Теперь он лишь слышал звук расстегиваемых пуговиц, шелест одежды, затем хлюпанье воды.

— Ну, давайте маленьку! — приказала Авдотья уже Нине. И после того, как Нина передала ребенка, Авдотья радостно запричитала: — Ой, яка ж краси-ивенька! Ну, чистый ангелочек!

Авдотья приложила ребенка к груди, и девочка жадно впилась в нее губами.

Слащёв прожил большую жизнь, слышал чарующую музыку и много разных волшебных звуков, но таких… Ребенок чмокал, сопел, сосал, захлебывался, откашливался и снова тихо, с урчанием, сосал.

Нина Николаевна стояла возле Авдотьи и с благоговением наблюдала за кормлением своего ребенка. Первым кормлением.

А Слащёв, по-прежнему стоя лицом к стене, вслушивался в эти божественные звуки, и по его обветренной щеке медленно стекала предательская слеза. Этот суровый человек, боевой генерал, прошедший все войны, которые выпали на его век, впервые за долгие годы не смог сдержать своих чувств…

Глава четвертая

До турецких берегов оставалось всего ничего, несколько часов пути. Шторм прекратился так же внезапно, как и начался, оставив на море лишь легкую зыбь и теплый слабый ветер.

Как предвестницы близкого берега над растянувшейся эскадрой появились сварливые чайки. Они носились высоко над мачтами, обещая хорошую погоду.

Занималось утро, когда со стороны Турции из серой рассветной дымки возник тяжелый французский корабль «Вальдек Руссо». Он быстро приближался и, сделав крутой маневр, пришвартовался к «Генералу Корнилову».

Предупрежденный капитаном, Врангель спустился вниз, чтобы встретить гостей. На борту «Вальдека Руссо» к нему прибыл давно и хорошо знакомый Командующий морской дивизией Леванта контр-адмирал Дюмениль и Верховный комиссар Франции граф де Мартель. С ними также находился неизменный переводчик адмирала месье Сорбье.

— Здравствуйте, генерал! — помахал Врангелю адмирал Дюмениль. — Извините, плохо дали вам спать.

Сорбье улыбнулся неуклюжему русскому адмирала и перевел точнее:

— Господин адмирал извиняется, что своим ранним визитом они с комиссаром нарушили утренний сон.

— У меня бессонница, — буркнул Врангель. — Скажите, пусть поднимаются на борт.

— Они предлагают пройти к нам. У нас уже готов утренний кофе.

— Благодарю.

Врангель обернулся. За его спиной стоял адъютант Михаил Уваров. Он, вероятно, даже не успел умыть лицо и сонными глазами смотрел на Врангеля, ожидая распоряжений.

— Микки, с таким выражением лица не ходят в гости. Идите, досыпайте. Вы мне пока не понадобитесь.

Врангель, поддерживаемый двумя французскими матросами, перешел на «Вальдек Руссо». Здесь его подхватил под руку адмирал Дюмениль, стал что-то говорить ему по-французски.

— Господин адмирал и комиссар рады приветствовать вас и вашу армию в Турции. Да-да, это уже турецкие воды.

— Правда? — улыбнулся Врангель. — А вода ничем не отличается от русской.

— У вас хороший юмор, — сказал Сорбье. — Это не я сказал. Это отметил господин комиссар. Они поздравляют вас с завершением очень тяжелого этапа в вашей жизни.

— Вот уж с чем не следует поздравлять. Лучше выразить соболезнование. Во всяком случае, я чувствую себя, словно на похоронах.

— Вас можно понять, — перевел слова адмирала Сорбье. — Но господину адмиралу больше нравится другое русское выражение…

— Есчо не увечер, — по-русски произнес Дюмениль.

— Только на это я и надеюсь, — согласился Врангель.

Они вошли в салон, где их ждал весь накрахмаленный белоснежный кок и похожие на модных манекенов два юных стюарда.

— Виски, коньяк, водка? — спросил комиссар.

— Насколько я помню, французы начинают утро с кофе, — поморщился Врангель.

— Но мы чтим русские традиции.

— У русских нет такой традиции. Это болезнь, которая передается из поколения в поколение.

— Она неизлечима?

— Отчего же? Вполне излечима. Достатком. Которого в России, к сожалению, почти никогда не было.

Они уселись за стол. Стюарды молниеносно поставили перед ними подносы с кофе, круасанами и джемом и незаметно исчезли.

Какое-то время все четверо молча завтракали. Затем Врангель поднял глаза на комиссара Мартеля:

— Вы, кажется, только из Франции? Поделитесь новостями.

— Я так понимаю, вас больше всего интересуют новости, касающиеся вас и вашей армии? Не далее как три дня назад я доверительно разговаривал с министром иностранных дел господином Барту. Он изложил мне позицию французского правительства по поводу всех последних наших событий.

— Интересно послушать.

— Никаких сюрпризов. Все в пределах прежде оговоренного, — развел руками Мартель: — Франция оказывает вам и вашей армии, ваше превосходительство, всю возможную помощь. Но… но время несколько изменилось. Франция, как вам известно, была вынуждена признать да-факто советское правительство. Следовательно, и наша помощь вам должна соответствовать этой договоренности.

Мартель говорил четко, словно читал заранее написанное. Вероятно, он готовился к этой встрече с Врангелем и уже неоднократно прорепетировал свою речь.

— И что бы это значило? — спросил Врангель.

— Для вас ровным счетом ничего. Для нас… для нас: быть крайне осторожными во всех своих действиях.

— Слишком туманно, — сказал Врангель. — Давайте только несколько уточним наши общие позиции. Прежде всего, я хотел бы знать, все ли лица, эвакуированные вместе со мной из Крыма, поступают под покровительство Французской Республики?