Анатолий Полянский - Взрыв Страница 9

Весь день Загоруйкин ломал голову над тем, как отговорить братву. Он прекрасно понимал, что это не совсем безопасно. В компанию Антона не приглашали и, если поймут, что тот обо всем догадался, окончательно законспирируются.

Так и не придя ни к какому решению, Антон промаялся еще пару часов. Куда ни кинь, всюду клин. С тем и стал укладываться на ночлег. Но тут пришел охранник, злобно пнул ногой, заставив подняться с пола, и знаком приказал следовать за ним.

Пока шли через двор, Загоруйкин гадал, кому и зачем он понадобился на ночь глядя. Допрашивать вроде не о чем, в свое время выложил без утайки скудные познания о дислокации своего полка. Новых данных в плену не прибавилось. Вести душеспасительные беседы здесь не принято. Тогда что?.. Добра ждать от неурочного вызова не приходится. Да и место, куда привели, было не из приятных. В подвале канцелярии имелось несколько камер для допросов – самой недоброй славой пользовалась угловая, прозванная пленными пыточной. Жутковатый вид камеры с заблеванным полом, загаженными стенами подействовал на Антона угнетающе. Страх, многократно пережитый, сковал посильнее, чем кандалы.

Охранник ушел. Антон, съежившись, замер, прислушиваясь к тишине. Что на сей раз придумал Жаба? Старый, безнадежно больной, о Боге пора думать, а он, дерьмо собачье, молодых ребят на тот свет отправляет Господи, за что? За мечту красиво пожить наказываешь? Никакого просвета… Назад дорога заказана. Впереди ничего, ни-че-го…

Жалость к себе, к несостоявшейся судьбе повергла Загоруйкина в отчаяние. Потому и не заметил он, как в камеру проскользнул переводчик. В галошах, подвязанных к щиколоткам веревкой, тот ходил бесшумно, как кот.

– Привет, Антошка, – сказал Абдулло. – Бояться, не надо. Спокойно надо.

От неожиданности Загоруйкин вздрогнул, загремел цепями. С какой стати эта шмакодявка решила его, лихого одессита, поддерживать морально? Оба они гады, оба сдались в плен по собственной инициативе, но этот Абдулло еще и служить согласился преданно, по-собачьи. Антон же отказался.

В камеру вошел начальник тюрьмы, за ним тенью проследовали два бугая с ременными плетками у пояса. Тонкие ноздри Жабы нервно подрагивали, будто чуяли запах крови, – так по крайней мере Антону показалось.

Начальник тюрьмы в упор посмотрел на ставшего маленьким Загоруйкина, прикрыл выпирающие из орбит глаза толстыми веками, что-то отрывисто произнес.

– Господин начальник тобой совсем недоволен, – перевел Абдулло

– Почему? Я ничего не нарушал! – воскликнул Антон сразу осипшим голосом.

– Тебе хорошо делали? Так начальник спрашивает. Про твой плен никто не знает? На другого тень положили, а ты долг забывал.

– Какой долг?

– Ухо открыто держать. Стукач у нас называется, а тут – долг платить. Начальник надеялся – ты молчишь.

– Да какие могут быть у заключенных секреты? – взмолился Антон. – Разве что втихую жратву раздобыть…

– Начальник предупредил: говори правду, – продолжал переводить Абдулло. – Начальник знает, заключенные тайну имеют. Ты докладывал? Нет?

Похоже, Абдулло вел двойной допрос: один для себя, другой – для Жабы. Значит, пронюхал начальник о подготовке к побегу? Кто же продал? Если собака-переводчик, надо, пока не поздно, спасать шкуру. Но точно ничего неизвестно, а за неверную информацию шевелюру на прямой пробор не расчешут.

Антон открыл рот и вдруг в последний миг передумал. О чем шептались Абдулло с Яном? Почему Пушник оборвал разговор о переводчике? А вдруг этот кривоногий среднеазиат в числе заговорщиков? Зря, что ли, сделал ему перед допросом туманное предостережение?.. Вот она – беда, не знаешь, куда податься, влип меж своих и чужих. И там, и тут запросто сгореть можно.

И Антон решил от откровений воздержаться. Решил выждать, поглядеть, как развернутся события.

– Что вы, господин начальник, Бог с вами, какие тайны! – горячо заговорил он. – Никто из заключенных ничего дурного и в мыслях не держит. Я бы наверняка знал… Для пленных, слава Богу, война кончилась, черт бы ее побрал. Да и о чем тут думать. Из вашей крепости и мышь не выскочит!

Жаба равнодушно скользнул взглядом по грязному лицу жалкого, дрожащего шурави.

– Начальник благодарит за мышь, – невозмутимо перевел Абдулло. – Однако вранье не любит. Камень с души велит снять. Обещает камень на шею повесить…

– Хоть убей, ничего не слыхал! – воскликнул Антон. – Так и скажи.

Мелькнула мысль, что Жаба сам, без подсказки, мог почуять неладное. Нюх у него, как у ищейки… Нет, лучше держаться нейтралитета.

Жаба, раздумывая об услышанном, качнулся с носков на пятки. Антон с трепетом ждал: поверит или нет? И поскольку начальник тюрьмы продолжал молчать, Загоруйкин в ужасе закричал:

– Я буду стараться. Буду доносить! Скажи ему, Абдулло, пусть не гневается…

Наконец Жаба заговорил. По интонации Антон понял, что на сей раз перетянул чашу весов. Пока. Но это далось дорогой ценой – обещание придется выполнять.

– Господин начальник верит тебе, – сообщил Абдулло. – Ты должен хорошо служить. А сейчас немного терпеть придется.

В тот же момент телохранители Жабы по его знаку схватили Антона сзади, повалили на пол. Тяжелые удары плетей обрушились на спину, рассекая кожу. Боль затуманила сознание. Извиваясь всем телом, Загоруйкин выл, рычал, хрипел…

Резкая команда прервала истязание так же внезапно, как начала. Антона рывком поставили на ноги. Он плохо соображал. Слова начальника тюрьмы, бесстрастно переводимые все тем же Абдулло, воспринимались с трудом. Оказывается, прибегнуть к крайним мерам было необходимо, чтобы подтвердить его преданность Советам и стойкость. Теперь доверие к Загоруйкину со стороны товарищей возрастет, и он сможет проникнуть в их намерения. Если, конечно, постарается. Иначе очень жаль, придется повторить встречу в… пыточной. Последнее слово Абдулло явно добавил от себя.

По знаку Жабы охранники подхватили Антона, потащили через двор. Бессильно болталась голова, перед глазами все плыло, но предстояло возвращение в камеру, и надо было заставить себя собраться с мыслями. В глубине души Загоруйкин понимал, что начальник тюрьмы в общем-то прав: других на допросах избивают, почему же делать исключение? Но было горько. Даже боль, разрывавшая тело, ни в какое сравнение не шла с чувством обиды и страшной безысходности. Загнали в угол, откуда нет возврата. Всякий там патриотизм, преданность Родине, чувство долга – пустое. Тешатся им столбовые крестьяне и пролетарии типа старлея и прапора. Но Антон из другой породы, другой группы крови. Он сдался сам, он перешел на сторону духов с открытым сердцем, потому что не хотел воевать, не желал убивать, а что в награду…

Едва добравшись до камеры, Загоруйкин со стоном рухнул на подстилку. И тотчас к нему подсел Ян.

– Здорово они тебя, – посочувствовал. – Вот нехристи! За что?

Вопрос показался подозрительным. Как то есть за что? Других почем зря лупят, а его за красивые глазки помилуют? На пуховики положат, марципанами кормить станут?

Он так и выкрикивал фразу за фразой, хрипло, с надрывом.

– Тихо, – сказал ошарашенный Полуян. – Я ж не хотел обидеть. Давай лучше подмогну. Подошел старлей, опустился на колено:

– Чего они от тебя добивались, Морячок? Поделил ся бы?

И этот туда же, подумал Загоруйкин, в душу лезет. Все сволочи. Подставят при первой возможности под петлю и не подавятся. Но отвечать что-то надо. Что?.. Выручил шум отодвигаемого на двери засова. В камеру вошел Абдулло, весело крикнул:

– Принимай пополнение, ребята.

Он отстранился, пропуская пятерых, одетых в такие же, как у остальных заключенных, дурацкие балахоны. Парни робко остановились у решетки. В тусклом свете запыленной лампочки вновь прибывшие смотрелись на одно лицо. Один, тонкошеий, наголо остриженный, выглядел и вовсе пацаном.

– Здоровеньки булы! – сказал Полуян, всматриваясь в мальчишку. И вдруг вскочил, сдавленно произнес: – Сашок… Выркович… Не может быть!

– Мамочка! Товарищ сержант! Вы живой?

Полуян прижал парнишку к широкой груди. Он поглаживал судорожно дергающиеся плечи и, похоже, сам готов был разрыдаться. Об Антоне забыли, внимание переключилось на новичков.

5

Рядовой Выркович Александр Павлович, стрелок 177-й мер, 1967 года рождения, белорус, призван Витебским РВК, захвачен в плен в районе населенного пункта Анава 8 марта 1985 года.

Наутро новичков повели в кузню. Ритуал с надеванием браслетов – так ласково именовал кандалы Абдулло – проходил спокойно. Присутствие начальника тюрьмы обеспечивало порядок, беспрекословное повиновение. Он стоял неподалеку от кузни, привычно перекатываясь с пятки на носок, но казалось, будто не Жаба, земля под ним плавно пружинит, а человек неподвижен. Как неподвижно лицо и прозрачно-водянистые глаза-шары.

Кузнец с азартом делал свое черное дело. Двое прибывших с Вырковичем афганцев уже громыхали цепями, ожесточенно дергая руками, примеряясь к новым амплитудам движения ног.