Григорий Полянкер - Деражня – Берлин Страница 9

Осуществилась его заветная мечта. Теперь ничто уже не страшно. То и дело отряхивая с себя пыль, отирая рукавом вспотевшее лицо, заплывшие слезами гордости глаза, он неустанно бил из орудия, выпуская снаряд за снарядом.

Он работал с упоением, самозабвенно, как, бывало, там, дома, в кузне, когда была срочная работа и люди ждали.

Всю ночь артиллеристы вели бои среди развалин. Обреченные не сдавались, и надо было их отовсюду выкуривать, чтобы открыть путь автоматчикам и нашим танкам. Ранним утром выбрались на разбитую улицу, и, когда немного рассеялись дым, копоть, ребята увидели приземистое, мрачное здание с зеленым куполом и просветлели:

– Батя, глянь, куди ми дійшли! – сияя от счастья, воскликнул Петро Зубрицкий и одним махом выбрался на груду битого кирпича. – Щоб я помер, бачу рейхстаг чи біс його знає, як він зветься…

– Ну, конечно, он! – прервал его єфрейтор Кутузов, – А там, сбоку, эти, как их там – Бранденбургские ворота…

Ребята спешили к горке посмотреть на рейхстаг, но кто-то рассвирепел:

– Вы куда? А ну слазь! Жизнь вам надоела? По местам! Фрицы только таких раззяв, как вы, и ждут. Вон стреляют их снайперы, фаустники, будь они прокляты. По местам!..

Все отхлынули в сторону, и через несколько секунд вблизи горки, где ребята только что любовались рейхстагом и Бранденбургскими воротами, разорвалась брошенная из подвала граната.

Артиллеристы заняли свои места и стали бить по целям.

А дым повсюду все взвивался к небу. Давно солнце взошло, но его не видно было. Огонь усиливался. Бой шел рукопашный вокруг здания и в самом здании рейхстага, где забаррикадировались отпетые фашистские палачи-смертники. А на прилегающих улицах, на Унтер-ден-Линден, на Фридрихштрассе артиллеристы выкуривали, выбивали засевших эсэсовцев, оказавших отчаянное сопротивление, мешавших нашим солдатам продвигаться вперед.

В минуту передышки Гинзбург, всматриваясь в мрачное, приземистое здание рейхстага, окутанное едкой гарью, пламенем, сказал однополчанам:

– Холера, держатся, не хотят сдаваться… Но, видно, недолго там осталось им портить воздух… – И, затянувшись толстой цигаркой, продолжал: – Здорово наши им там дают прикурить. Молодцы. Ну, как, ребята, дожили до этого дня? Что я вам говорил? Смеялись надо мной, а теперь? Вот и логово, будь оно проклято!..

– Хоть бы поймали живьем мерзкого Гитлера и повесили на том куполе для всеобщего обозрения! – вставил ефрейтор Кутузов.

– А ты что же думал, палач будет сидеть и ждать, пока наши его укокошат или повесят? – вмешался в разговор Петро. – Наверно, уже бежал без задних ног, и ища ветра в поле.

– Никуда от наших бесноватый не убежит, – важно бросил старый солдат. – Разведчики наши вчера рассказывали, что паршивец застрелился в бункере. Раньше застрелил свою любовницу…

– Какая же у евнуха может быть любовница? Бездетная тварь…

– А незадолго до смерти он женился в бункере и свадьбу справил с одной артисточкой, Евой Браун звали, что ли…

– Ты смотри, какие у нас всезнайки! – рассмеялся Петро Зубрицкий. – Может, ребята, вы и на той свадьбе гуляли?

– Ишь какая сука! Нашла себе женишка. Весь мир проклял его, а она стала его подстилкой.

– Какая же она артистка? Наверно, потаскушка, как он сам.

– Так он ведь бесплодным был, евнухом, зачем же ему нужна была баба? – отозвался длинноногий мрачноватый шофер, глядя на окружающих, словно они могли ему дать точный ответ на его вопрос.

– А ты, Вася, пойди спроси у него. Не в ссоре с ним…

– Чего же, и спросим! – нахохлился тот. – За все ответит, подлюга. Только бы его поймали. Коль жив, то далеко не уйдет. Наши разведчики уже крутятся в Берлине не один день и ищут гада. На дне морском, на краю света найдут такого. И мертвого, собаку, судить будут.

Споры вспыхивали на каждом шагу, как только появлялась свободная минутка. Казалось, все ребята теперь стали заядлыми спорщиками, философами.

Битва то на какое-то время затихала, то вспыхивала с новой силой. Бойцы выбивали засевших в подвалах, бункерах, среди развалин эсэсовцев – последний оплот фюрера. Продвигались медленно, но упорно туда, к центру, к рейхстагу, где не прекращались кровопролитные бои.

Все отчетливее сквозь дым и кирпичную пыль виднелись рейхстаг и Бранденбургские ворота. Над воротами, казалось, вздыбились от огня, от грохота бронзовые кони, словно и они хотели бежать со своими седоками к черту на кулички от этого ада.

А огонь вокруг не переставал бушевать, казалось, ничего живого от этого города не останется, он будет сметен навсегда. Над городом кружили сотни бомбардировщиков, артиллерия не замолкала ни на минуту. И среди нагромождения развалин бежали очумевшие фрицы с поднятыми руками, с белыми тряпками и орали: „Фриц – плен! Гитлер капут!“

Перед самым рассветом, перетаскивая орудие на более удобное место, чтобы лучше видеть, откуда эсэсовцы стреляют, Авром Гинзбург заметил каску, высунувшуюся из подвала большого полуразрушенного дома.

Не тратя времени, он выпустил в ту сторону два снаряда и хотел было присесть на камнях закурить, но в соседнем доме что-то сверкнуло, послышалась какая-то возня и оттуда полетела граната.

Сильный взрыв раздался неподалеку от пушки, и Гинзбург почувствовал сильный удар в бок и в ногу. На мгновенье в глазах потемнело, почувствовал какую-то непонятную боль и свалился на кирпичах рядом с пушкой.

„Все… Конец… – пронеслось молнией в голове, и такая досада охватила солдата, что все тело задрожало. – Боже, что ж это? В последнюю минуту меня…“

Больше он ничего не мог разобрать, чувствовал только ноющую боль.

Кто-то из товарищей прильнул к пушке и стал бить по соседнему дому, откуда бросили гранату. Петро Зубрицкий упал рядом с другом и стал его теребить, поворачивать:

– Батя, очнись, батя… Глаза открой… Очнись, милый… – охрипшим голосом умолял Петро.

Он закричал, чтобы позвали фельдшера, которого недавно вблизи видел. Рядом с Петром опустился еще кто-то из пушкарей, приподняли батю, отнесли его в сторонку, на травку. И в эту минуту, задыхаясь от быстрого бега, мчалась сюда худощавая рыженькая девчонка с санитарной сумкой на боку. Опустившись на колени, она умело и быстро стала ощупывать раненого. Раза два она оглядывалась вокруг, вздрагивая после удара пушки, но успокоилась и стала снимать гимнастерку с раненого, перевязывать ему рану:

– Спокойно, батя. Рана небольшая… Сейчас все сделаем, крепитесь. Гляньте, батя, вот он уже близко, рейхстаг. Надо держаться. Победа уже на носу. Домой скоро вам, к жинке…

Перевязав рану, она при помощи артиллеристов приподняла его, прислонила к обрубку стены, вытерла ватой окровавленное и запыленное лицо. Быстро отстегнула от ремня трофейную флягу и поднесла горлышко к его губам.

– Глотните, папаша… Это помогает… Глотните.

Раненый открыл глаза, уставился, будто со страшного сна, на девушку, и едва заметная усмешка поплыла по лицу.

– Ты, Дуся? Откуда взялась? Вот молодчина… Спасибо тебе…

– Глотните, папаша. Благодарить после победы будете, а вас – есть у меня строгий приказ начальства и всевышнего поставить на ноги. Глотните, пожалуйста!

Он посмотрел на флягу, приблизился к ней губами, но вдруг обросшее лицо его исказилось от боли:

– Нога… Нога, – произнес он и весь скорчился.

Дуся опустилась на молодую травку, покрытую кирпичной пылью, осмотрела ногу и увидела пробитое голенище, кровь.

Отставив в сторону флягу и сумку, пощупала сапог, выхватила из сумки ножницы, но старик, увидав, что она собирается разрезать сапог, отодвинулся:

– Что ты делаешь, дочка? Зачем портишь сапог? А как же я, босиком ходить буду, чтобы немцы надо мной смеялись?

– Успокойтесь, папаша, – усмехнулась Дуся, – дайте ногу. Наплевать на сапог. Старшина выдаст вам новые сапоги. Мне нужно вам ногу перевязать.

Девушка, которая была невзрачной, с большими веснушками на носу, казалась теперь самой красивой и привлекательной на земле. Она с привычной ловкостью разрезала быстро голенище, отшвырнула в сторону окровавленный сапог солдата, нащупала рану, тут же остановила кровотечение, достала стерильный бинт, крепко перевязала и тихонько начала успокаивать, что, мол, рана не очень страшная. Заживет. Надо держаться. Сейчас отправит с первой санитарной машиной в медсанбат.

– Глотните, легче станет… – снова поднесла она к его губам флягу.

Авром Гинзбург взял в руку посудину и, почуяв острый запах водки, глотнул один раз и другой, не выпуская фляги из рук.

– Вот спасибо, доченька – спасительница наша, большое спасибо, что подоспела, а я уже думал – все… Конец…

– Да что вы, папаша, – уставилась она на него, – что, не видите, где мы находимся? К рейхстагу рукой подать. Война кончается. А вы должны спешить к жинке и ребятам. Слыхала, что они уже дома, в Деражне, – кажется, так называется ваша местность?…