А. Михалев - Случай со шхуной Страница 9

— А на чёрт мне смотреть на твой восток. Мне своя сторона больше нравится.

— Хиба ж она мне не мила? Тильки туточки граница…

Друзья помолчали. Кравченко зевнул и спросил:

— Слыхал, друже, як той американец брехав, шо вин сам зробив оцю шхунячку. Чи то правда, чи ни?

— Правда?! От такой правды он не был бы богат, а стал бы горбат… Мог бы он один хоть ту мачту вон поставить? А мог мотор сделать? Брешет собака. Кто-то делал, а он подгонял. Волки на всём свете одинаковы, чай.

— Оце верно, Мыкола. А-а-а… — зевнул Кравченко. — Дуже политычный ты стал, прямо як комиссар… А-а-а… Ой, друже, спать хочу. Скоро отлив начнётся, А-а-а…

Кравченко стал зевать раз за разом. Зевота заразительна, и, глядя на него, Илюхин тоже нет-нет да и растягивал рот.

— Я тоже, браток, спать хочу. Прямо валит… Давай поспим на перемену, как в карауле. Сначала ты, потом я. Или я сначала?

— Нет, Мыкола, я прилягу. Ты стой, а я трохи подремлю. Потом разбудишь меня, як той гусь на Геке, тоди я буду караулить, а ты спать…

Через минуту Кравченко спал богатырским сном. Глядя на зарю, Илюхин стал мечтать и, наверное, задремал стоя. Эй, часовой, не мечтай!..

Из кубрика, неслышно шагая, показалась одна фигура, вторая, третья… Хоукс подвинулся к баку с водой, заглянул в него. Но… что это?! Прыжок! Взмах! Удар!.. Огненная заря рассыпалась тысячами разноцветных искр, завертелась маховиком, и спустилась тёмная ночь над Илюхиным. А три тени метнулись к Кравченко…

Предостерегающе поднял Хоукс руку, поправил кастет на ней и обрушил на голову Кравченко страшный удар. Только застонал пограничник.

— Быстро связать обоих, — распорядился Хоукс. — Эти буйволы могут перенести даже такие удары. Я им вкатил в бак снотворного на целый табун лошадей, а они попивают эту отраву, точно сельтерскую… Пришлось оглушить, это надёжнее. Хелло! Вяжите мёртвыми узлами, прочно, Крепко. Это — ценная добыча… Впрочем, я сам проверю.

Хоукс ощупал узлы. Пограничники были скручены, обмотаны, связаны по рукам и ногам крепкими манильскими тросами. Убедившись в надёжности узлов и верёвок, Хоукс приказал спустить их в кубрик.

— О-кей, — удовлетворённо произнёс разведчик, доставая из шкафчика бутылку бренди. — Сейчас будем поднимать якорь. Но помнить: главное — без шума.

На посту потух последний, в комнате Букина, огонёк, когда Хоукс скомандовал вполголоса:

— Пошли. Мотор не заводить, шхуну спустить по течению…

Через полтора часа «Голиаф» был уже в море. Хенриксен мурлыкал что-то у штурвала. Шутка ли, унести ноги и спасти своё состояние! Но ещё больше доволен был Хоукс. Не каждому удаётся залезть в пасть дракона и выбраться из неё… Осушив по этому поводу добрую бутылку виски, он улёгся спать.

Неприятно, конечно, возвращаться, не выполнив задания. Но не он, чёрт возьми, виноват в этой неудаче. Зато он везёт двух «языков», вой они дрыхнут в разных углах… Сутки, пожалуй, проспят… Его задание выполнят другие, а вот живых большевиков в Соединённые Штаты еще никто не привозил… И как ловко это вышло. Он — первый, взявший в плен красных дьяволов… Там, в Америке, живых большевиков ещё и не видели. Вот его приятель, мэр города Ном, живёт рядом, а не видел…

Крепкие натуры Илюхина и Кравченко выдержали. Через сутки они проснулись.

Очнувшиеся пограничники могли только оглядеть друг друга молча и так же молча наблюдать. Посреди кубрика был прикреплён стол, по бокам его — четыре спальных места, попарно, как в вагонах. На одном лежал американец с растрёпанным пробором и трубкой в зубах…

Увидев, что пограничники пришли в себя, Джон Хоукс обрадованно соскочил с койки:

— Годдэм, очнулись?! Не ожидал… Говорите своим родителям спасибо, что крепко сшили вас. Ну как вы себя чувствуете?

Он говорил по-русски с сильным акцентом, но довольно хорошо.

— Что же вы молчите?.. Ах, извините, джентльмены, я забыл, что вам мешают эти соски.

Он выдернул у них кляпы и заговорил снова.

— Я привезу вас в Америку. Вы крестьяне? Вам дадут землю и станете фермерами. Женитесь на Красивых девушках. Разбогатеете и будете благодарить меня за то, что я увёз вас из Совдепии. Как вам это нравится?

Молчание.

— Сначала вы погуляете в наших барах и ресторанах. Мы дадим вам денег, много денег. Вот, доллары… не ваши «лимоны» и червонцы… «На господа уповаем», как выбито на серебряных долларах. Ха-ха!

Хоукс вынул пачку денег, помахал ими и опять положил в карман.

— Почему молчите?.. Хотите пить?

Илюхин дёрнул головой, и глаза его жадно блеснули. Хоукс, заметив это, сказал:

— Может быть, в воду подбавить вина? Это будет неплохо… Скажите, сколько человек в вашем отряде? Двадцать, тридцать?

Молчание.

— Не думайте, что это военная тайна. Вас двадцать пять человек. Больше в посёлке не поместится. Ну, может быть, на пять человек больше, на пять меньше, это роли не играет. Правда?

— Хм… хм… — захмыкал Илюхин, как бы собираясь ответить.

— Мыкола! — предостерегающе прорычал Кравченко.

— А, богатырь заговорил… Ну, я с вами ссориться не буду. Наоборот, дам вам кушать. Приходится пока беспокоиться за вашу драгоценную жизнь, — он поставил перед ними тарелки с бутербродами и стаканы с водой. — Ведь вы мой, хе-хе-хе, капитал. Подумать только: Джон Хоукс привёз в Америку настоящих живых большевиков!.. Вот бы вам ещё кинжалы всунуть в зубы. Картина!

Он хохотал, задумывался, мечтательно улыбался.

— Поэтому жрите, сэры. Без пищи можно сдохнуть, как сказал Христос… А вам сдыхать пока нельзя. Нельзя! Ах, вы без вилок не едите. Ничего — обойдётесь. Суйтесь вашими рылами прямо в тарелки.

Только он сказал это, как Кравченко ударил связанными руками по краю тарелки, она подпрыгнула, перевернулась и полетела к стенке, обсыпав Хоукса кусками хлеба, колбасы, сыра. Он стал отряхиваться.

— Ха! Красный рыцарь в негодовании. Он не хочет быть свиньёй. Придётся, придётся, джентльмены. — Но вдруг лицо его исказилось, и он обычным своим тоном злобно закончил — Ничего, жрать захотите, и объедкам будете рады.

Закурив сигару, Хоукс несколько раз глубоко затянулся и сказал:

— Олл райт. Не хотите жрать — не надо. Но поговорить — мы всё же поговорим… Скажите, где выставлены пограничные посты. В Майна-Пыльгин есть? На Русской Кошке, в Крестах, на мысе Чаплин? Мыс Дежнев? Где?..

Пограничники молчали.

Хоукс встал, ткнул Илюхина в лицо ботинком и присел около него:

— Ну ты, говори! Где стоят посты?

Молчание.

— Ах ты, помесь волка! Ты у меня заговоришь… — И, затянувшись, Хоукс приставил горящую сигару к кончику носа Илюхина и надавил… Пепел с сигары посыпался в ноздри и глаза пограничника. Он с силой дёрнул головой и взвыл.

— Мыкола, не реви! Вин же гад. Не реви, душа с тебя вон!

— A-а, вон ты как… Сейчас заговоришь по-другому. Шкипер!

На рёв Хоукса влетел Хенриксен.

— А ну-ка подержи этого слона на всякий случай.

На связанного Кравченко навалился Хенриксен, а Хоукс, зажигая одну за другой спички, прижигал ими уши украинца.

— Одно слово, только одно: сколько пулемётов в вашем отряде. Два, три?

Запахло горелыми волосами и ещё чем-то… Лопнула кожа ушей… Но американцы не услышали даже стона. Только карие очи Кравченко сверкали всё больше и больше, как угли в кузнечном горне, и Хенриксен отвернулся, будучи не в силах вынести этот взгляд. Такая в нём была сила. Сила и ненависть.

— Подержи-ка его за голову, вот так…

Хенриксен вцепился Кравченко в подбородок одной рукой, а другой ручищей захватил лоб. Хоукс стал лить из кружки воду в ноздри. Кравченко глотал, захлёбывался, кашлял, а Хоукс всё лил и лил… Вот уже семь кружек… восемь… девять… десять… одиннадцать… двен… Сильный удар свалил Хоукса на пол. Эго Илюхин подполз и, как сом бьёт хвостом, ударил связанными ногами садиста. Вскочив, Хоукс разбил тяжёлую, белого фарфора кружку о голову Илюхина и со злостью плюнул:

— Тьфу, чёрт бы вас побрал, идиоты! Шкипер, ступай, веди свою салатницу, быстрей.

Он лёг, закурил и со злостью сказал:

— Вот приедем — поговорим. Наши специалисты, — он криво усмехнулся, — выжмут из вас всё, что только есть в ваших башках…

Пограничники молча лежали на полу кубрика связанные, окровавленные, измученные издевательствами, голодом и побоями. За стеной кубрика шумели волны. Слышалось ритмичное татаканье движка: «тра-та-та, тра-та-та»…

Вечером пленников поодиночке вывели в гальюн оправиться. Руки им развязали, но на ноги надели какие-то ржавые цепи, а к ним подвязали длинный трос — если и в воду упадёшь, так вытащат. Дверь гальюна закрывать не разрешали. Потом цепи сняли, а руки и ноги снова связали верёвками.

Установленный для пленников режим наводил их на размышления. «Боятся, чтобы не утонули или не сбежали… А нельзя ли, действительно, сбежать?.. Нет, бежать некуда. Вот освободиться, пожалуй, можно…»