Андрей Хуснутдинов - Господствующая высота (сборник) Страница 9

– Смерть – это не так просто, как кажется.

Я вслепую поднес к лицу часы на запястье.

– Кому кажется?

– Со стороны. Вообще.

– И как это кажется не со стороны?

Он ответил загадкой:

– Зачем раньше звали попа к умирающему?

– Ну… – Я надул щеки, припоминая то немногое, что когда-то читал или слышал на этот счет. – Причащаться?

– Попа звали не к умирающему.

– А к кому?

– Palauk[29]. Моя бабка по отцу была католичка. Когда она умирала, к ней привели ксендза. Мне было шесть лет, и я не знал, зачем чужой пришел в дом и почему он пахнет не аптекой, а каким-то… деревом. А потом я понял… – Поплевав на пальцы, Арис затушил в них окурок.

– Что понял?

– …потом я несколько раз видел, – продолжал он, передохнув, – как просто умирают – люди или животные. Как просто перестают двигаться и дышать. Я не знал, как так просто можно перестать жить, и тоже пробовал не двигаться и не дышать. Хотел узнать, что знает мертвый. А потом, через год по смерти бабки, я был на работе у матери, в магазине книг, помогал одной пардавщице оформить витрину. Другие ушли обедать, мы остались. Я давал ей с тележки книги, она их расставляла под стеклом. Во дворе тогда пацаны играли в кабине грузовика и, может быть, случайно сняли тормоз. Машина поехала задом и повалила фонарь. Столб упал на витрину. Пардавщице осколками стекла порезало сонную артерию. Кровь пошла, как фонтан. Я заслонился книгой и смотрел одним глазом, как она пробует зажать рану и хочет мне что-то сказать. Она умерла так легко и быстро, что, кроме меня, никто не видел. Только один пацан подбежал к витрине и весело кричал, что в магазине льется краска. Я тогда не знал, что она хотела сказать, но я запомнил ее очень спокойный взгляд и понял, зачем поп приходит в дом, когда кто-нибудь умирает.

Разведя вслепую руками, я больно ударился пальцами о какой-то выступ и неслышно чертыхнулся.

– И – зачем?

– Поп приходит домой не к тому, кто умирает, а к его родным, и заслоняет от них то, чего нет.

– Что заслоняет?

Стикс неторопливо завозился в темноте, то ли укладываясь удобней, то ли присаживаясь.

– Я думал, ты сегодня понял… – Он все-таки сел. – Заслоняет пустое, пробел того, как живой становится неживым. Может быть, это пробел дива – я не знаю. Поп тоже не знает, но поп хитрит. Где ждут Бога, но Бог не приходит, туда приходит поп и делает наоборот то, что в цирке делает фокусиник – говорит абракадабру не чтобы скрыть, как происходит фокус, а чтобы скрыть, как не происходит никакого фокуса. Я думаю, это потому, что смерть для нас – выключатель, когда что-то начинает равняться ничему просто так, даже без знака равенства. А поп добавляет такой знак, поп расписывается за Бога.

Аккуратно, чтобы снова не удариться, я с силой потянул по сторонам локти.

– Ну, да. А теперь вместо митрополита замполит галочки ставит. И не сегодня завтра пропишет нам за «бунгало» таких пиздюлей, что сами за выключателем полезем… – Вытащив было пачку папирос, я затолкал ее обратно в карман. – Слушай, а вот почему ты подумал об этом именно тогда – ну, в витрине?

– Ты опять торопишься, – вздохнул Стикс. – У русских всегда так. Не умеешь ждать. Я не сказал еще, что главное.

– И что главное?

Он помолчал, будто собирался с мыслями.

– Главное – что человек никогда не должен умирать просто так.

– Это, – снова не сдержался я, – чтобы потом не было стыдно за бесцельно прожитые годы?

– Это и да, и нет, – усмехнулся Арис. – Но ты опять торопишься. Человек не должен умирать своей смертью.

– А какой смертью должен умирать человек?

– Он должен погибать.

Я ошалело кашлянул.

– Почему?

– Если живой становится мертвым просто так, из-за болезни… – Арис помолчал, будто пробовал вслушаться в собственные слова. – Если живой умирает просто так, то родным нужно звать попа, чтобы жить дальше и не сойти с ума. Когда человек не погибает, а просто так становится неживым, то нет чуда смерти, а есть одна расписка попа, крест.

Я присел, облокотившись на колени.

– Чуда смерти – кровищи, что ли?

– А почему душки´ больше боятся, если их не расстреливают, а вешают? – поинтересовался в ответ Стикс.

– Душа через глотку не выходит?

– Да. Думаю, так. Другая, лучшая для них смерть – всегда с кровью. И главное все равно не кровь, нет, а то, как ты сейчас сказал, – что смерть должна приходить не зря. Что это не пробел, а пропуск.

Я закурил – совестно сказать – не оттого, что хотелось курить, а оттого, что в темноте ни с того ни с сего мне стало не по себе, проняло аж до корней волос, до озноба, как продравшего шары лунатика на коньке, даже папиросу из кулака не выпускал поначалу, – так расслабило и затрясло.

– Выходит, и тогда, на верхнем, и сегодня ты хотел не шлепнуть меня, а облагодетельствовать? – спросил я всерьез.

– Нет, – запросто, как на самый обыденный вопрос, отозвался Стикс.

– А что?

– На верхнем посту и у «бунгало» ты сам искал смерть. Ты или она тебя.

Я осторожно затянулся.

– Да, очень удобно, блин.

– Что удобно, почему?

– Потому что при таком раскладе ты уже не боец, а электроспуск. Вышиб мозги – своему, душкý, по делу, из-за казэ[30], быдыщ! – и взятки гладки.

Стикс хмыкнул и ничего не сказал. Было ясно, что это объяснение он считает наивным и не собирается даже оспаривать его. Что-то тем не менее из моих слов запало ему на ум. Сидя, он принимался то шаркать по полу ногой, то поправлять под собой рулоны.

– Электроспуск… – не стерпел он все-таки. – Можно думать, ты пришел сюда, в армию, сам. И тут стреляешь как добровольный.

Поперхнувшись дымом, я прочистил горло и сплюнул.

– Да, не как доброволец. Но против долга родине ничего не имею. А что?

Арис тоже ответил не сразу.

– У Пошкуса перед твоей родиной не было никакого долга.

Я выпустил окурок из пальцев и притоптал его.

– Не лезь в бутылку, варяг. Эту тему мы уже проходили. Насчет долга Пошкуса как-нибудь справимся у него самого. За себя говори.

– У Пошкуса перед твоей родиной не было никакого долга, – упрямо выговорил Стикс. – Чекá его деда тоже расстреляла под хутором. Пошкус умер как надо, но он погиб просто так.

Чувствуя, что у меня начинает гореть лицо, я с нажимом огладил голову ото лба к макушке и глубоко передохнул. На миг представилось: драка в условиях нулевой видимости, единственный источник освещения – искры из глаз.

– Арис, ты сейчас поёшь, что твой поп.

– Нет, не как поп. Я говорю, что знаю.

– Ну, и откуда ты знаешь то, что знаешь? Как надо и как не надо – не нам судить. У Мартына дед вон тоже в лагерях сгинул. И что ему – задрать штаны и к духам бежать? Да даже по-твоему выходит: и Пошкус, и дед его получили то, что хотели. Что, дед его от чекá вилами отмахивался? Или таки шмайсером? И ведь вот послал тебя Пошкус перед смертью? Послал. Из-за курева? Да. Но почему из-за курева? Оттого что курить хотел? Неа. Оттого что смерти искал, маячил ей папироской. Твои слова. Лучше скажи, по чьим долгам сам тут кровь пускаешь.

– Tai ne tavo reikalas.[31]

Пригоршней я бережно накрыл шишку на затылке.

– Gerai[32]. Тогда с какого хера ты лезешь ко мне?

Арис холодно рассмеялся.

– Я – лезу? А кто вчера подслушал меня?

– Я не подслушивал, а слышал. Под кайфом. Разница есть?

– Нет разницы. Это одно и то же.

– Ах, вот оно что. Ну, если ты знал, что тебя слышат, то почему не заткнулся сразу, а продолжал вещать?

– Я не знал еще тогда.

– Не знал еще тогда? А кто знал тогда? Матиевскис? Папаримскис? О чем вообще базар, если ты не знал еще тогда? А сейчас откуда знаешь?

– От верблюда…

Я потолкал кулаком в ладонь.

– Ладно, герой. Можешь думать про донос Капитонычу, что хочешь. Мне, если честно, по барабану. Чужая душа – не дай бог вляпаться. Но я скажу тебе, что сам думаю про вчерашнее. А думаю я вот что. Ты не только знал, что я слышу тебя из котлована, но ты обращался ко мне, а не к Матиевскису. Больше того: ты уже тогда знал, что землячок твой сдаст тебя с потрохами. И не боялся, а как раз добивался этого… О’кей?

Стикс брезгливо фыркнул.

– Ну, тогда скажи – зачем? Чтобы прийти сюда, в зиндан?

Я покачал головой.

– Нет, Арис, не в зиндан.

– А куда?

– В «бунгало».

– Зачем?

– Крови нюхнуть.

– Kam?[33]

– Вот уж не знаю, товарищ майор. Но – нюхнуть. Не чужой, так своей. А может, и того почище: чуда смерти. Ведь с этим фокусом, в отличие от кровушки, хотя и сопливой – ну, от мордобоя под буру, – в последнее время полный швах.

– Что ты означаешь – нюхать кровь? – серьезно спросил он.

– Военноозабоченных означаю. Типа тебя. Потому что повидал их, в Союзе еще. Тех, которые рвались в Афган, в учебке у нас просили заявления писать. Ну, типа для порядка. Так вот никого, кто накатал такие заявы, сюда не пустили. Никого. Завернули добровольцев всех до единого. И правильно сделали.