Александр Марков - По обе линии фронта Страница 9

Потом поляк посмотрел на часы, высчитывая — сколько еще осталось до прямого включения. Время заказывалось по Гринвичу, а если у кого-то и было двое часов, то их выставляли по местному и по времени своей страны. У Сергея часы стояли по-московскому, а мобильный телефон — по-местному. Мобильный телефон будил его по утрам, а по часам он сверялся — сколько времени осталось до эфира. Поляка звали Збигнев.

— Еще сорок минут? — спросил поляк.

— Подходит, — согласился Сергей.

— Так что налить?

— Кофе, — почти не раздумывая, сказал Сергей, и обратился к Илье: — А что ты будешь пить?

— Кока-колу, — последовал ответ.

Поляк кивнул и, уступив Громову свой стул, пошел к холодильнику.

Набрасывая строку за строкой, Сергей взглянул на Илью. А тот как раз перегонял отснятый материал.

Лет десять назад все снимали на камеры формата Бетакам. Теперь вновь начиналась война форматов. Прошлую выиграла фирма «Сони», а в этой пока кто одерживает верх было неясно. Пока что поле битвы оставалось за «Панасоником». Предложенные этой фирмой кассеты — оказалась во много раз меньше, чем бетакамовские, примерно такие же, как и аудиокассеты. Соответственно они занимали меньше места в сумке. Вместо одного получасового бетакама, а более продолжительные кассеты в камеру вообще не влезали, и их можно было воспроизводить только на магнитофонах, в сумку умещалось пяток кассет нового формата. Качество съемки при этом не страдало, напротив — картинка получалась более четкой, да и по продолжительности новые кассеты вдвое или втрое превосходили старые. Но и они устарели почти сразу же. Началась эра цифрового телевидения, появились камеры, снимающие на флешки, на диски. Чтобы перегонять со всех этих форматов, пришлось бы забить микроавтобус кучей всевозможных магнитофонов. Поди угадай — в каком формате тебе принесут отснятый для перегона материал. Но проблема решалась просто. Картинку и записанный звук — можно было перегнать, подключив к ретранслирующей аппаратуре камеру. А вот с бетакамом подобный номер не проходил.

Текст писался легко, впечатления от увиденного еще не ушли, не стерлись из памяти и были куда как ярче, чем все снятое Ильей. На камере картинка все равно получается неполной. Чтобы полностью почувствовать происходящее, надо оказаться на месте, почувствовать на своей шкуре, а потом передать словами. Когда Сергей закончил, у него осталось до включения еще минут двадцать пять. Он перечитал текст и кое-что подправил. Поляк сказал Громову, что тот может смело открывать холодильник и, не спрашивая, брать из него все, что захочет, но Сергей ограничился еще одной чашкой кофе.

В Москве он подходил к камере минут за пять до включения. Бывали случаи, что ведущий в студии начинал уже читать подводку, а на него еще продолжали навешивать наушники и микрофоны. Режиссеры в студии обливались нервным потом, поскольку надо было проверить до включения — уровень звука и выставить кадр. Тут же они ничего из этого не успевали, и случись накладка — исправить ее сразу уже могли и не успеть.

Сейчас он встал в кадр заранее, поговорил с Москвой. Все было нормально, его слышали, и он слышал студию. До эфира оставалось минут семь, когда опять завыла воздушная тревога. Поляк, вновь севший на пластиковый стул, посмотрел в небо, развел руками, объясняя Сергею, что вой сирены будет слышен в микрофон, может даже перекроет немного его слова, но тут уж ничего не поделаешь.

— Что там у вас? — услышал Сергей в наушнике голос режиссера.

— Воздушная тревога.

— Ого, это опасно? Может обойдемся без прямого включения? — голос был уже другой. Подобное решение мог принимать шеф-редактор выпуска или кто-то рангом повыше.

— Да ладно, прорвемся, — махнул рукой Сергей и почти сразу же услышал голос ведущего из студии, обращавшегося к нему.

Как раз за несколько секунд до этого сирена замолчала, поскольку минута, отведенная на эвакуацию, истекла.

Громов подумал, что наверное так следует учить спортсменов ставить рекорды. Не успел добежать за минуту до бомбоубежища — все, считай, что ты труп. Каждый раз расстояние надо увеличивать и со временем спортсмен за минуту будет пробегать все большую дистанцию. Кажется, он даже видел подобную систему в одном из тележурналов «Ералаш» и называлась она бразильской. Там один мальчик именно так учил своего приятеля стоять на воротах. За его спиной были не настоящие ворота, обтянутые сеткой, а витрина парикмахерской. Пропусти он мяч — тот разобьет витрину. Когда они витрину все-таки разбили, то тут же стали по бразильской системе обучаться бегу.

Поляк с тревогой смотрел на нечто находившееся у Сергея за спиной, в море. Кажется, там что-то происходило. Даже Илья, забыв о камере, смотрел туда же.

Понимая, что это отвлекает от репортажа и, испытывая поэтому раздражение, Громов оглянулся и как раз застал тот момент, когда в море упало две ракеты. В месте падения выросли высокие столбы. Получилось очень эффектно, словно ливанцы положили ракеты точно у него за спиной, поскольку прознали о включении.

То, что ракеты попали в фокус камеры и теперь видны на заднем фоне, можно было не сомневаться. Илья их тоже видел и конечно чуть скорректировал план.

«Только бы режиссеры в студии, как раз сейчас, не перекрыли меня какой-то картинкой», — подумал Громов.

Он чуть изменил текст сообщения, рассказал о ракетах, и это удачно вписалось в новость, которая началась с информации о воздушной тревоге, замолчавшей лишь несколько секунд назад. Теперь все могли увидеть ее причину.

— Будьте осторожны, — напутствовали его из студии.

Збигнев показал большой палец и спросил:

— Все?

— Да.

Громов вытащил пачку сигарет. До эфира он не курил, поскольку из-за этого мог сесть голос. Теперь следовало позволить себе немного расслабиться. Сергей предложил сигареты поляку. Тот отказался.

— Мне сообщили, что в город попало несколько ракет, — сказал поляк.

— Где?

— Точно не знаю.

— Ясно. Спасибо за информацию.

— Что будем дальше делать? — спросил Илья.

Он освободил свою камеру от проводов, соединявших ее с аппаратурой поляков, сложил штатив и был готов к дальнейшим подвигам, но на лице его читалось, что он с большим удовольствием послал бы все очень далеко, а потом отправился слегка заморить червячка.

— Ты же шавермой перекусил, когда я текст писал, — сказал ему Сергей.

— Разве это еда? — ответил Илья.

— А почему бы и нет?

— Понятно. Опять куда-то спешно едем? — обреченно спросил оператор.

— В госпиталь. Надо посмотреть, что там.

В госпиталь их не пустили, оставили за воротами, поскольку никто из них не пострадал, а значит им нечего было делать внутри. Вот если кого-то из них, не дай бог конечно, ранит или они попадут в автомобильную катастрофу или еще что с ним неприятное приключится — тогда добро пожаловать.

Но вовсе не это им говорил офицер, которого поставили охранять ворота госпиталя. На шее у него висело автоматическое ружье М-16. Положив на него руки, офицер мельком взглянул на аккредитации.

— Военная цензура, — сказал он, — мы не хотим, чтобы началась паника. Нельзя внутри снимать.

Он точно извинялся, что не может разрешить войти внутрь.

Какие ужасы там скрываются? Причем, нельзя не признать, что показанные по телевизору развороченные тела своих солдат, настроение жителям страны не поднимают.

— А снаружи? — спросил Громов.

— Если вы не будите заходить за ворота, то можно.

Пострадавших во время обстрела в госпиталь, видимо, уже привезли, сейчас ждали тяжело-раненных с фронта, а там-то действительно идет война. Армия обороны Израиля пересекла ливанскую границу, но встретила сильное сопротивление, и войска продвигаются в час по чайной ложке, неся большие потери. Большие потери — это когда за день убивают десять солдат, но даже если убивают одного — это все равно потеря.

Вертолетные винты заполоскали воздух. На посадку шел транспортный Сикорский, огромный, как морская рыбина, выкрашенная в защитные цвета. На территории госпиталя находилась большая посадочная площадка для вертолетов. Из здания выбежало несколько человек, одетых в светло-голубые халаты, они катили двое носилок. Их предупредили об ожидаемом количестве раненых. Винты вертолета еще не успокоились, врачи придерживали руками шапочки, чтобы их не сорвал ветер.

Илье было видно, что происходит возле вертолета гораздо лучше, чем Сергею. Камера заменяла бинокль, правда, не очень хорошо, но заменяла. Он видел, как бездыханные тела сгрузили на тележки, повезли их в госпиталь. Сергей лишь рассмотрел, что у одного раненого перевязана бинтами грудь, а у другого еще и голова.

Винты вновь заработали, вертолет медленно, точно был перегружен, приподнялся, на мгновение завис над посадочной площадкой, потом полетел к ливанской границе. Вряд ли за новой партией раненных, ведь в него за рейс можно было загрузить не один десяток человек, а привезли всего двоих. Значит, раненых больше не было и вертолет не скоро вернется обратно. Не стоило его здесь ждать. Зато стало понятно, куда надо ехать завтра.