Алексей Каплер - Двое из двадцати миллионов

Каплер Алексей

Двое из двадцати миллионов

Алексей Каплер

Двое из двадцати миллионов

Я увидел их в день тридцатилетия Победы - защитников и пленников Аджимушкайских катакомб.

Они сидели на искалеченной Аджимушкайской земле, поминая погибших своих товарищей,

Из многих и многих тысяч остались в живых, чудом уцелели двадцать четыре человека. Каждый год седьмого-восьмого мая они съезжаются в Керчь и несколько дней проводят вместе.

Приезжают и родные погибших в здешних каменоломнях в те страшные сто семьдесят дней и ночей сорок второго.

Ныне один из входов в каменоломни ведет в подземный музей Славы, к братской могиле героев.

Круглый год тянутся сюда люди, приезжают бесчисленные экскурсии со всех концов страны, и плиты братской могилы постоянно завалены горами цветов.

А Девятого мая, каждый год Девятого мая спускаются к подземной братской могиле те двадцать четыре. Они гасят шахтерские лампочки и стоят в темноте, молча поминая погибших.

После поминок, для которых жены живых и вдовы погибших расстелили скатерти прямо на земле и уставили их едой, со мной остался один из живых героев Аджимушкая.

Мы нашли место в тени скалы и уселись там.

Перед нами лежала мертвая, вся в глубоких воронках земля, и даже то, что она давно уже поросла травой, и то, что светило майское солнце и небо было совсем безоблачным не только над Аджимушкаем, но и над всей нашей страной,- даже это не могло умерить ощущение трагизма этих мест: будто лето сорок второго пропитало здесь воздух.

Вблизи Керчи с незапамятных времен, быть может, еще с тех пор, когда Керчь была столицей Боспорского царства, люди добывали камень, и оттого под землей образовались на десятки километров катакомбы - лабиринты, тупики, развилки, из которых, не зная их, в жизни не выберешься...

Я слушал низкий, прокуренный голос своего собеседника и смотрел на старую женщину, медленно шедшую по Аджимушкайской земле.

То была очень-очень старая женщина. Она опиралась о кривую, изогнутую палочку и с трудом спускалась в заросшие травой воронки, с трудом поднималась из них.

Старая женщина, видимо, ничего не искала здесь, она просто шла, низко согнувшись,- то ли старость, то ли болезни, то ли горе так безжалостно пригнули ее к земле.

Весной сорок второго, когда наши войска вынуждены были отступить из Крыма за пролив, когда немцы подошли к Керчи в Аджимушкайских каменоломнях скрылись бойцы, прикрывавшие отход Красной Армии. А вместе с ними и великое множество солдат и командиров, оторванных от своих частей, и только что выпущенные из училища молодые летчики, и бегущие от врага мирные жители женщины, дети, старики - все хлынули сюда, в подземелья Аджимушкая. И госпитали с огромным количеством раненых, которых не удалось эвакуировать, были тоже помещены в каменоломнях.

Все эти тысячи, тысячи людей погибли здесь - кто от взрывов и обвалов, кто от голода, от жажды, кто удушенный фашистскими газами.

Старая женщина остановилась у входа в катакомбы, у одной из щелей полузаваленных обломками скал. Она стояла и смотрела на эту щель. Почему женщина пришла сюда? Может быть, ее близкие погибли в этих каменоломнях, а может быть, она просто слышала о трагедии, которая произошла тут когда-то?..

Первые дни в катакомбах был катастрофический хаос, конец света... Но нашлись волевые командиры - полковник Ягунов и старший батальонный комиссар Парахин,- которые сумели сбить военное ядро, создать боевые части, распределить оружие, объединить продовольствие и воду, наладить раздачу скудных пайков.

Вскоре из катакомб начались вылазки - боевые действия: нападения на немцев, которые окружили район. Иногда таким путем удавалось добыть трофейное оружие и боеприпасы, а главное, во время этих вылазок красноармейцы приносили воду из колодца, что находился невдалеке от одного из входов в каменоломни.

Люди ждали, жили надеждой, что вот-вот, со дня на день Красная Армия ворвется в Крым и освободит их. Готовились ударить тогда немцам в тыл.

Но они не имели понятия о военной обстановке, не знали, что наступление сможет начаться только через полтора года - в ноябре сорок третьего...

Там, где только что была старая женщина, уже никого не осталось. Растворилась, растаяла...

ЛЕТО СОРОК ВТОРОГО

Гремел немецкий военный марш. Пространство над Аджимушкайскими каменоломнями было ограждено колючей проволокой, а вокруг нее - немецкие танки, пулеметные точки на возвышенностях, автоматчики в секретах, наблюдатели в укрытиях.

Стояла жара. Свободные от дежурства немецкие солдаты в чем мать родила грелись на солнце, курили, играли в карты.

Переваливаясь с боку на бок на неровностях почвы, приближался со стороны моря тупорылый грузовик - немецкий радиофургон с раструбами громкоговорителей на крыше.

Советские воины, стоявшие на посту в расщелине катакомб, наблюдали за этим фургоном. То были истощенные, заросшие бородами люди в истлевших гимнастерках.

Фургон остановился. Из его радиорупоров зазвучал женский голос вкрадчивый голос, вроде тех, что мы с вами слышим теперь в международных аэропортах. У этой сирены был небольшой немецкий акцент, но, в общем, она произносила русские слова вполне сносно.

"Обращение командования германской армии к укрывшимся в подземных каменоломнях советским командирам, красноармейцам и гражданским лицам,читала она, и голос ее разносился над мертвой аджимушкайской землей и слышался в катакомбах. - Германское командование обращается к вам с благородным гуманистическим предложением:

вы должны выйти из подземелья, и сдаться. В ответ на это германское командование гарантирует вам жизнь и свободу..."

Вкрадчивый голос доносился до красноармейцев, стоявших на страже с автоматами у полузаваленных обломками скал входов в каменоломни... Голос доносился до умирающих стариков и до детей-скелетиков, плачущих у пустых материнских грудей, до бойцов, чистящих оружие, готовивших его к бою, до госпиталя, забитого ранеными. Здесь голос немецкой сирены смешивался со стонами и тихими просьбами:... пить... пить... пить...

"... ваше положение известно немецкому командованию. Мы знаем, что вы погибаете от жажды и голода, что каждый день вас становится меньше. Мы перекрыли единственный источник воды - колодец у главного входа в каменоломню. Он стал для вас недоступным - установлено круглосуточное наблюдение за ним, и ни одному солдату больше не удастся достать для вас хотя бы каплю воды..."

И в пещере-отсеке, где расположен штаб подземного гарнизона, слышен был этот голос. Командир отправлял в путь разведчиков и совсем не по уставу обнимал каждого перед уходом.

"... германскому командованию известно о вас буквально все: из остатков каких воинских частей состоит ваш подземный гарнизон, знаем, что вами командуют полковник Ягунов и старший батальонный комиссар Парахин. Мы обращаемся к их благоразумию - не губите бессмысленно людей, прекратите сопротивление, прекратите вылазки и атаки, которые ни к чему, кроме потерь, привести не могут. Не посылайте на связь с Красной Армией своих разведчиков: мы их перехватываем и будем перехватывать всех до одного, и никто вам на помощь все равно не придет... Немецкое командование дает вам два часа для выхода и сдачи оружия. Через два часа будет возобновлен обстрел и взрывы на поверхности, а затем мы пустим газы, и вы умрете все без исключения. Командование делает вам это последнее предупреждение".

Невдалеке от входа в каменоломню, заваленного обломками скал, стоял колодец. Все пространство вокруг него было изрыто минами. Там лежали десятки убитых воинов, которые пытались подобраться к воде, добыть воду. Там валялись превращенные автоматными очередями в решето ведра и канистры, в которых несли воду эти солдаты. Там лежал упавший на спину белокурый богатырь - юный красноармеец с открытыми глазами, наполненными, как слезами, дождевой водой.

Почему же не пытались люди вырваться из подземелий, не пытались хотя бы пробиться в леса к старокрымским партизанам или к проливу, а там оплавь?.. Какая-то часть, может быть, и прорвалась бы, ну, а другие... другие хоть погибли бы в бою, а не задохнулись в этой каменной могиле... Споры про то были, и большие споры, но Павел Михайлович - полковник Ягунов - сказал только одно слово: "Раненые",- и спорщики замолчали. Тяжелораненых были сотни, а пожалуй, что и более тысячи. Как можно бросить их? "Да мы не имели бы права жить после этого",- сказал комиссар Парахин. И как ни ужасно было положение, но все же крохотная надежда оставалась - доберется кто-нибудь из разведчиков до наших, узнают, выручат...

Подземный госпиталь тускло освещался лучинами и каганцами Язычки пламени вздрагивали всякий раз, как сюда доносились отзвуки взрывов.

Раненые лежали в тесноте на сохранившихся койках, на каменных уступах и в проходах. Медикам приходилось переступать через лежащих. Слышались стоны и мольба: "Пить... пить...". Как фантастическая нелепость звучал здесь вперемешку со взрывами дребезжащий голос: