Алексей Каплер - Двое из двадцати миллионов Страница 2

Утомленное солнце

Нежно с морем прощалось.

В этот час ты призналась,

Что нет любви...

Вращалась на патефоне полустертая, хрипящая пластинка. Рядом, на каменных "нарах", лежал хозяин инструмента с забинтованной, казавшейся гигантскою головой и слушал - в сотый, вероятно, раз - свою единственную пластинку.

В это танго вплетались взрывы, стрельба, стоны раненых и безнадежные голоса:

- ... пить... пить...

Отсек в глубине пещеры освещался шипящим и трещащим куском провода.

Раненые - кто мог еще передвигаться - собрались здесь вокруг умирающего комиссара.

Его глаза горячечно блестели на стянутом, обросшем бородой лице. Комиссар то бредил, то приходил в себя.

Солдатик с самодельным костылем держал руку умирающего и уговаривал его..

- Не надо, товарищ комиссар, не надо говорить, доктор сказал слыхали - нельзя вам говорить, опять кровь хлынет...

Но комиссар не слышал его и пытался подняться на локте:

- ... шахматы сбросить только... и сначала, сначала играй...

У соседней койки черная от копоти девчонка в истрепанной гимнастерке санинструктор Ковалева - перевязывала окровавленную, разбитую ногу лейтенанта, который метался в бреду. Маша прислушивалась к голосу комиссара.

- ... нет, не получается...- бормотал он,- не переиграешь... нет, нет, нет...

И затих.

Солдат положил его руку на грудь.

В отсек вошел хирург - сам едва живой, он остановился у койки комиссара, постоял вместе со всеми молча над умершим. Потом отошел к раненому лейтенанту.

- Так же все, без сознания,- сказала Ковалева. Раненый лейтенант стонал и метался в беспамятстве. Хирург наклонился над его ногой.

- Лейтенант,- сказал он, рассматривая рану,- лейтенант Иванов, ты слышишь меня? Ампутировать придется ногу... Ты слышишь, Сергей?

- Слышу,- неожиданно внятно ответил лейтенант.

- И сам знаешь - наркоза нет. Вытерпишь? Надо жить. Недаром же тебя Маша из-под огня тащила...

- А что, Яша, никак нельзя?..

- Нет, друг, нельзя. И ждать нельзя. Дело твое плохо. Очень плохо.

- Ну что ж, валяй...

- Черт,- сказал хирург.- Попробую все-таки почистить.

Вертелось "Утомленное солнце".

Шла операция.

Лейтенант лежал на операционном столе, и санинструктор Ковалева держала его. А он впился руками в ее плечи, скрипел зубами и смотрел в искаженное болью и сочувствием Машино лицо.

Случается, что взгляд человека встретится с другим взглядом в такое решающее жизнь мгновение и так соединят глаза - их мука и сочувствие,- так спаяют, что превратят вдруг чужих вчера людей в самые на свете близкие существа.

Сквозь адову, непереносимую боль лейтенант хрипел:

- Ну, чего ты... чего ты...- Потом он потерял сознание от боли.

И тогда Маша, все продолжая держать его, заплакала. Слезы оставляли на ее закопченном лице две светлые дорожки.

Закончив операцию, хирург опустился на каменный выступ, вытер лицо и сказал:

- Посмотрим... черт, посмотрим...

Сергей лежал снова на своей койке.

Он открыл глаза, приходя в себя, осматривался, не сознавал еще, где он. Взгляд блуждал по подземелью, по рядам коек, по лежащим на земле раненым.

Вот операционный стол, склонившийся уже над кем-то другим хирург...

И дальше, дальше скользил взгляд Сергея, пока не встретился с Машиными глазами - она стояла у его изголовья.

- Яков Осипович только почистил ногу,- сказала Маша.

- Еще, значит, потанцуем с тобой... А ты чего ревела?

- Я?.. И не думала.

Сергей усмехнулся: промытые слезами дорожки на Машином лице выдавали ее.

- Дай лапу.

Маша протянула руку, Сергей взял ее, закрыл глаза.

- Очень больно? - спросила Маша. Сергей кивнул, не открывая глаз.

- Пусти, я сейчас...- Маша мягко освободила руку, отошла и вернулась с пузырьком.

- Выпей,- сказала.

- Что это? - взял пузырек, понюхал Сергей.- Спирт? Откуда?

Он вдруг сморщился, скрючился от приступа боли. И боль его тотчас отразилась в огромных на худеньком Машином личике глазах.

- Пей, пей, скорее...

Сергей выпил и снова, закрыв глаза, протянул открытую ладонь. Маша вложила в нее руку, села рядом.

В подземном аду, на краю смерти родилась эта любовь, как если бы тут, в катакомбах, без воздуха и света вдруг вырос и распустился цветок... Они стали для других лучиком надежды - Маша и Сергей. Она выхаживала его, дни и ночи не отходила от него и выходила - Сергей стал поправляться... Да только положение в подземелье становилось все хуже и хуже. Немцы начали производить на поверхности взрывы, в катакомбах обрушивалась кровля, и под завалами гибли люди. Продовольствие кончилось, наступил голод.

Когда-то вначале забивали спущенных в катакомбы лошадей и питались кониной. Теперь стали откапывать зарытые шкуры, копыта и варили их.

И все же подземный гарнизон держался. Несмотря на все лишения, продолжались боевые вылазки, разведчики уходили на связь с Красной Армией, солдаты чистили оружие, охраняли входы, проводились политзанятия.

Отряды "слухачей" улавливали на слух места, где немцы готовили взрывы на поверхности и удаляли оттуда людей. Однако потери становились все больше и больше, особенно когда не стало воды. Это было самым страшным. Вылазки к колодцу стали невозможны. Фашисты держали подступы к нему день и ночь на прицеле пулемета.

Командование организовало отряды "сосунов" - они высасывали капли жидкости из каменных стен там, где они были хоть немного влажными. За сутки удавалось таким образом набрать полфляги или флягу - для раненых. Но пришлось прекратить и это: вместе с каплями влаги в горло, в легкие попадали мелкие частицы камня. "Сосуны" заболевали туберкулезом и умирали. Да и что значила какая-нибудь фляга воды для тысячи людей...

Лежа на койке, Сергей следил взглядом за Машей. Она обходила раненых, пробираясь между лежащими на земле. Здесь были не только взрослые, но и дети.

- Тетечка, водички... Дай глоточек...- просил мальчуган с забинтованной головой, лежавший в углу на земле.

- Пить... пить...- неслось с разных сторон. Иные раненые, обессилев, молчали.

В глубине пещеры возник шум борьбы, слышались выкрики:

- Нет! Нет! Нет! Не дам! Не смеете!

- Держи его!

- Попался!

- Пустите! Не дам! Нет, не отдам!.. Не смеете, не имеете права!

Трое раненых держали старика санитара и вырывали у него из рук металлическую банку - нечто вроде небольшого бидона.

Подошел хирург.

- Что здесь происходит?..

- Прятал... прятал, гад... Заначка у него... Врач сказал:

- Раздать воду раненым. И отошел.

- Пустите меня! - крикнул старик и рванулся вперед.

Банка вылетела из его рук, упала, опрокинулась. Вода растеклась по земле.

Раненые - и те, кто держал старика, и те, кто находился вблизи,бросились на землю и стали жадно хватать губами разлитую воду.

Но вода тотчас ушла, оставив только влажный след.

Старик стоял неподвижно, глядя на ползающих людей. Затем нагнулся, схватил пустую банку, засмеялся и побежал.

Он несся по полутемным подземным коридорам, расталкивая людей, размахивая банкой и... пел:

Там-там-тарара

Там-там-тарара

У расщелины, ведущей из подземелья наружу, автоматчик крикнул "Стой!" и дал предупредительный выстрел в воздух.

Но старик проскочил мимо него и выбежал на ослепительно залитую солнцем, заросшую травой полянку.

Простучала пулеметная очередь. Старика подбросило на бегу, он упал...

В госпитале все вращалась пластинка с "Утомленным солнцем". Хозяин патефона лежал, откинув забинтованную голову, неподвижно глядя вверх, и, казалось, улыбался.

- ...Пить, сестрица,- хрипел раненый паренек, протягивая к Маше высохшие руки.

- ...Тес... слышите, ребята...- шептал, приподнимаясь и обводя безумным взглядом соседей, матрос в рваной тельняшке,- пьется... льется... прячут от нас, гады проклятые... Товарищ генерал, прикажите дать воду. - Не мучайте, дайте водицы,- слышалось.- Пить... пить... пить... Родненькие, попить дайте... помираю... пить... Иные лежали молча. За них творили глаза... Лихорадочно воспаленные, молящие глаза.

У всех людей здесь в катакомбах, живыми, горячечно живыми оставались глаза. И оттого, что иссохшими скелетами стали люди, глаза их были огромными, неправдоподобно огромными, в пол-лица, как, на старинных иконах. Безумными они казались у иных, эти распахнутые, последним блеском мерцающие глаза...

- Пить... пить... пить... пить...

- Мамочка, пить...- умолял раненый мальчик.

- Не могу, не могу больше...- упала на колени возле Сергея Маша.- Не могу больше, Сережа.. 1 не могу...

Сергей молчал. Пересохшие, растрескавшиеся губы шевелились. Он был без сознания.

- Пить...- едва. слышно. бормотал Сергей,- пить... Маша встала, пошла из госпиталя.

- Ты куда?- вслед ей крикнула другая сестра. Не ответив, Маша ушла. "Утомленное солнце" кончилось, но пластинка продолжала, хрипя и щелкая, вращаться. Остановить патефон было некому - его хозяин был мертв.