Константин Симонов - Четвертый

Константин Симонов

Четвертый

Драма

Действующие лица

Он.

Женщина, которую он любил.

Человек, которого он давно не видел.

Люди, возникающие в его памяти.

Дик.

Второй пилот.

Штурман.

Он – сам, такой, каким он бывал в разные годы своей жизни.

Женщина, которую он любил.

Женщина, на которой он женился.

Джек Уиллер.

Бен Кроу.

Чарльз Говард.

Вандеккер.

Бонар.

Гвиччарди.

Тедди Франк.

Человек с автоматом.

В зале темнеет[1]. Перед занавесом появляется белое пятно прожектора.

Пока что в этом пятне никого нет.

Голос Автора. Это случилось с ним вечером, в большом городе, на том, другом континенте. До этого все в его жизни шло более или менее нормально. По крайней мере, так он приучил себя считать. В юности он работал в левой газете. Не в самой левой, но в левой. И даже писал в нее из республиканской Испании. Во время войны он летал радистом на бомбардировщике. Его сбили над Германией. Он попал в плен и бежал из лагеря. Некоторые при этом погибли, но он уцелел. После войны он переменил несколько газет, слева – направо. Говорили, что его несколько раз вызывали в разные комиссии по расследованию. Говорили, что на войне он вел себя храбрей, чем там. Он не любил говорить о том, что творилось у него на душе, и, кажется, даже не любил думать об этом. Вчера ему исполнилось сорок два. Сегодня с утра у него болела голова, а ночью ему надо было лететь в Европу. В шесть часов вечера он возвращался из редакции. Его остановил человек, которого он давно не видел.

Пройдя через сцену, Он входит в пятно прожектора. И в эту секунду его окликает из темноты Другой человек.

Он. Вот уж кого не ожидал! Столько не видеться, и вдруг…

Другой (с нетерпеливым жестом). Я тебя караулил. У меня мало времени, и лучше, чтоб нас не видели вместе. Ты летишь сегодня ночью в Париж?

Он (настороженно). Да.

Другой. Я через час уезжаю сам далеко и надолго, и то, что я скажу, мне некому сказать, кроме тебя. Я принял решение: люди должны об этом узнать! Я ловлю тебя с утра, с тех пор, как узнал, что ты ночью летишь в Европу. Ты должен там это сделать!

Он. Что?

Другой. Послезавтра, в пять утра по европейскому времени, из Регенсбурга в Германии вылетит наш новый высотный самолет. Он пройдет над Россией на высоте тридцати тысяч и сядет в Пакистане. Наши считают, что на этот раз благодаря новым противорадарным установкам он не будет зафиксирован русскими.

Он. Прекрати. Я не желаю этого знать!

Другой. А я не желаю, чтобы он летел. Если он будет зафиксирован – может начаться война. Если он не будет зафиксирован – полеты продолжатся, пока их не зафиксируют. И в конце концов от всех нас останутся только кишки на проводах. И проводов тоже не будет. Я не хочу, чтоб русские его сбили, но я не желаю, чтоб он летел.

Он. А ты совершенно уверен…

Другой (перебивая). Я знал и о первых полетах, но тогда я еще не пришел к решению. К сожалению, я сам ничего не могу сделать. Я не пойду в русское посольство, потому что я не шпион. И вообще, если я через час не уеду туда, куда мне приказали, – за мной начнут следить. Но ты должен там, за границей, прямо с аэродрома пойти в редакцию газеты, которая это наверняка напечатает, и сделать заявление, ссылаясь на абсолютно надежный источник. Если они это напечатают – полета не будет. Во всяком случае, – этого. И войны не будет. По крайней мере, на этот раз. Ты обязан это сделать, ты ничем особенным не рискуешь там, в Европе.

Он (оглушенно). Не рискую?

Другой. Испорченная карьера – вот и весь твой риск! Я рискую куда большим. Я бы никогда не пошел на это, если бы не знал совершенно точно, гораздо точней, чем все вы, чем будет эта война, если она будет. Я не до конца уверен в тебе, но у меня нет выбора. Ты когда-то был радистом. Ты помнишь этот сигнал? (Пальцем в тишине выстукивает несколько точек и тире азбуки Морзе.)

Он. Спасите наши души?

Другой. Да, спасите наши души! Помни, я подал его тебе! И будь ты проклят, если ты не передашь его дальше! Что ты молчишь? Ты что, хочешь войны?

В темноте кто-то проходит, слышны шаги. Другой отступает еще глубже в темноту. Теперь его совсем не видно. Слышен короткий стук закрываемой дверцы и звук отъезжающей машины.

Он. Боже мой! Конечно, я не хочу ее. Нет, нет и нет! Но почему я? Почему из всех людей именно я? (Прислушиваясь.) Кто это прошел?

Сопровождаемый лучом прожектора, Он медленно идет вдоль сцены. Прожектор гаснет. Раздвигается занавес. В глубине сцены задняя стена обыкновенной комнаты. У стены и перед нею стоят несколько предметов, обычных для такой обыкновенной комнаты. Впереди, слева и справа от всего этого, – пустое пространство сцены, В комнате Женщина. Ей тридцать пять, а на вид еще меньше, и она красива. На столе – ужин, который она, кажется, привыкла есть одна. Она ужинает, рассеянно выполняя эту неинтересную обязанность перед самой собой, и читает газету. Пауза.

Он (распахивая дверь и поспешно входя). А я так боялся тебя не застать.

Она (вскакивая). Ты!

Он. Как я боялся не застать тебя! (Ставит чемодан на пол.)

Она (вдруг бросившись к Нему, обняв Его и после долгого объятия резко оторвавшись от Него). Уходи.

Он (как глухой). Со мной случилось огромное несчастье. Я попал в мышеловку.

Она. Все равно – уходи.

Он (как глухой). Зачем я это узнал? Зачем мне это нужно? Зачем он сказал мне, а не кому-то другому?

Она. Зачем ты пришел ко мне?

Он (словно впервые услыхав ее). А к кому же? И потом, ты сказала: если будет очень нужно…

Она. Я сказала это пять лет назад.

Он (очень искренне). Мне не было нужно, а сейчас мне нужно.

Она (спокойно). Садись. (Взглянув на чемодан.) Что это значит? Тебя бросила жена?

Он. Чепуха. Со мной правда случилось огромное несчастье. Час назад меня поймал человек, которого я давно не видел. Он связан с таким делом, что лучше подальше от таких, как он. Правда, мы когда-то вместе сидели в немецком лагере и вместе бежали, но это было бог знает когда! Почему ему понадобился именно я? И откуда он узнал, что я лечу в Париж?

Она. Это напечатано в газетах. Что ты и другие корреспонденты летят на сессию НАТО.

Он. Я и другие. Но почему он явился именно ко мне? В конце концов, он даже не имеет оснований доверять мне.

Она. Я тоже не имею оснований доверять тебе. Но, может, это нужно, чтобы человек доверял человеку? Хотя бы иногда, (Внимательно взглянув на Него.) Ты, кажется, выпил?

Он. Да, чтобы успокоиться. Он сказал мне… (Останавливается, словно вдруг не решаясь сказать ей то, что собирался.)

Она (заметив это). Может, ты все-таки уйдешь?

Он. Он сказал мне, что послезавтра над Россией пройдет еще один наш самолет, и если русские… В общем, страшно даже подумать. Он сказал, чтобы я, прилетев в Париж, сообщил об этом в газеты, ссылаясь на достоверный источник. Хорошо, я сошлюсь… я сошлюсь прямо на него, будь он проклят! Пусть пропадает вместе со мной!

Она. Я знаю его?

Он. Нет. Когда мы жили с тобой, он вообще исчезал в каких-то секретных местах. Ты только слышала о нем от меня. Это Тедди Франк.

Она (поражена). Но ведь он много лет только и делал…

Он. Да! А теперь он говорит мне, что не хочет новой войны и ради этого готов на все! (Неожиданно.) А вдруг они провоцируют меня?

Она. Зачем? Разве ты не заслужил их доверия? Разве ты не сделал для этого все, что мог? Даже бросил одну и женился на другой? Прости, что мне пришлось вспомнить о ней. (После паузы.) Значит, тебе надо лететь в Европу, и там…

Он. Не знаю! В конце концов, я не обязан. Пусть разбираются сами…

Она. А война?

Он. Перед той войной тоже многие не хотели, чтобы она была, и все-таки она была.

Она. Ты решил промолчать и ищешь себе оправданий?

Он (после молчания). Я не знаю, полетит он или не полетит, увидят его или не увидят, собьют или не собьют. Я не знаю, что будет после этого. Но я твердо знаю одно: если я заикнусь об этом – для меня все будет кончено.