Константин Симонов - Четвертый Страница 2

Она. Что – все? Жизнь, к которой ты привык.

Он. И которая мне не так-то просто далась. Ты знаешь это лучше всех.

Она. Я предпочла бы этого не знать.

Он. Мало ли что бы мы предпочли! Рисковать абсолютно всем! Какого черта он пришел именно ко мне?

Она. А разве он не рискует?

Он. Наверно.

Она. Так почему же он все-таки сказал тебе это?

Он. Не знаю.

Она. Может быть, в твоем и в его прошлом было что-то такое, о чем ты не говорил мне, даже когда говорил все?

Он. Я и сейчас говорю тебе все.

Она. Вспомни!

Он. Нет. Просто вместе сидели, а потом вместе бежали, ты знаешь, как…

Она. Это я знаю.

Он. Почему ты так сказала об этом?

Она. Как?

Он. У тебя такие глаза, словно ты упрекаешь меня, что Дик погиб, а я бежал и остался жив. Почему?

Она. Я не упрекаю. Я просто помню, что Дик и те двое других умерли, а вы спаслись.

Он. Дик и те двое сами выбрали это.

Она. Да, конечно, это не делается по приказу.

Он. Я тоже был готов тогда пойти с ними четвертым.

Она. Ты говорил мне об этом.

Он. И ты верила мне. Я знаю, верила!

Она. Когда-то верила. А сейчас нет.

Он. Почему?

Она. Когда человек так долго живет для себя, перестаешь верить, что он был готов умереть за других.

Он. И все-таки это было именно так!

Она. Не верю. Ты по-другому бы жил. И не спрашивал бы меня сейчас, как тебе поступить. Ты бы сам знал это.

Он. А я вот не знаю! Почему ты – как с ножом к горлу, чтобы я сказал: да, да, да… Почему я, в конце концов, не могу просто посидеть и помолчать здесь, хотя бы до самого отлета, раз уж ты пустила меня к себе!

Она. Я ничего от тебя не требую. Сиди и молчи. Ты даже не спросил – удобно ли мне, что ты будешь сидеть у меня до ночи?

Он. А что, у тебя кто-то появился?

Она. Я пробовала, но у меня это плохо выходит.

Он. Что?

Она. Не любить человека и все-таки жить с ним.

Он. А сейчас?

Она. Нет. Хотя я была бы рада сказать тебе: да!

Он. Я не позвонил, потому что ты не разрешила бы мне прийти.

Она. Наверное. Ты только пил и ничего не ел, да?

Он. Да.

Она. Я пойду что-нибудь приготовлю тебе. Сиди, отдыхай. (Идет, останавливается, смотрит на него.) В сущности, это даже храбро, что ты пришел ко мне без звонка… (Выходит.)

Он. Храбрость! Что такое храбрость! Бежать из плена – это тоже что-нибудь да значит! Конечно, Дик и те двое настояли тогда на своем. Они взяли на себя больше, чем я, и поэтому погибли. Но чтобы они сказали сейчас, на моем месте? Она, конечно, считает, что Дик сделал бы это, не раздумывая. Если бы он остался таким, каким был! А я, прожив ту жизнь, что я прожил, уже ни за кого не ручаюсь. Может быть, и Дик, и те двое плюнули бы на все это и сказали: с нас хватит! Пусть все идет, как идет, без нас! Пусть катится в тартарары! Может быть, они как раз так и поглядели бы на это дело? (Закрывает глаза, задумывается.)

Из-за кулис на пустое пространство сцены, очень обыденно, выходят трое людей. Они еще молоды – им лет по двадцать пять, по тридцать. Все трое одеты в потрепанную, обносившуюся военную форму. Они проходят через пустое пространство сцены и останавливаются на границе комнаты. Оглядывают комнату.

Штурман. Разве это он?

Второй пилот. Если это он, то он здорово постарел. Даже странно себе представить, что мы тоже могли бы так постареть!

Дик. Ничего, нам это уже не грозит, так что не расстраивайся. (Громче, чем все, что говорилось до этого.) Слушай, по-моему, ты звал нас?

Он (открывая глаза и глядя на вошедших). Да, Дик, я звал вас.

Дик. Если мы не ослышались, ты позвал нас рассудить тебя с твоей совестью.

Он. Да. Не совсем так, но…

Второй пилот. А мы так и поняли, что у тебя есть и «да» и «но».

Дик. Нам странно, что ты постарел, а тебе, наверно, странно, что мы остались такими, как были? Когда мы снялись в Лондоне перед последним полетом, штурман на карточке выглядел старше нас всех, а мы трое сияли, как три новеньких шиллинга. Никогда б не подумал… Да будь ты тогда таким, как сейчас, тебя просто не взяли бы летать по возрасту!

Второй пилот. И у нас, к нашему счастью, был бы другой радист, не кончавший университетов, но зато знающий свое дело.

Штурман (Ему). Не обращай внимания! У вторых пилотов всегда дрянные характеры.

Второй пилот. Почему?

Штурман. Потому что они вторые, а не первые.

Дик (к Нему). Я вижу, ты разучился улыбаться. Сколько тебе сейчас?

Он. Сорок два. Но не в этом дело.

Дик. А в чем? Иди поближе, поговорим здесь. А то мне как-то неловко заходить в эту комнату без разрешения хозяйки. Ты ведь давно разошелся с ней, чего ж ты пришел к ней сегодня?

Он. Мне больше не к кому было пойти. Меня поймал Тедди Франк и сказал, что наши опять затевают эту проклятую воздушную разведку над Россией. Он знал, что я должен был сегодня ночью лететь в Париж…

Второй пилот. Должен был?

Он. Да.

Второй пилот. А теперь не полетишь?

Он. Не знаю. Он потребовал, чтобы я там, в Париже, сообщил в печать об этом полете.

Дик. Вот как? Значит, Тедди все-таки сделал то, что собирался.

Он. Собирался? Когда собирался?

Дик. Сразу после того, последнего полета. Он говорил нам, что решил помешать этому, если это будет еще раз.

Он. Для меня это было полной неожиданностью. Я никак не мог подумать, что именно он…

Второй пилот. И именно тебе…

Он. Да.

Штурман. А почему он не мог сказать этого именно тебе? Почему ты так плохо думаешь о себе?

Он. Потому что… (Неуверенно.) Потому что…

Второй пилот. А может быть, ему и в самом деле не стоило говорить это именно тебе? Может быть, он не все знает о тебе?

Он. Может быть. Хотя нет. Я думаю, что он знает обо мне все. (Вдруг, с тревогой.) А вы?

Дик. Как тебе сказать? Но мы предпочли бы услышать это от тебя самого, раз уж ты позвал нас. Иначе, согласись, наше свидание не имеет смысла. Так как же, ты сделаешь или не сделаешь это там, в Париже?

Он. Не знаю.

Штурман. Слушай, я знал одного парня, который добровольно пошел в авиацию и летал на одной машине с нами. Это был ты или не ты?

Второй пилот. Это был не он!

Он. Судить другого всегда легко, а вам особенно…

Второй пилот. Почему?

Он. Потому что вы уже… (ищет слова) вам уже…

Второй пилот. Мы уже умерли, и нам ничего не грозит. Да? А ты еще жив и не хочешь портить себе жизнь?

Он. Да.

Дик. А что тебе грозит, по-твоему?

Он. Мне могут не поверить, и это не будет напечатано. А наши потом все равно узнают, что я говорил об этом.

Второй пилот. А почему ты думаешь, что тебе не поверят? У тебя такая дурная слава?

Он. В глазах тех, к кому мне надо будет пойти…

Дик. Все равно напечатают. Люди так не хотят войны, что не побоятся ошибиться в эту сторону. Ты теперь известный человек, и ответственность за твои слова будет лежать на тебе.

Второй пилот. По-моему, он как раз и боится ответственности.

Он. Да, боюсь.

Дик. А чего еще ты боишься? Ну говори же, что ты мнешься? Ты же пришел не в комиссию по расследованию. Наше мнение к чему-то обяжет тебя только в одном случае – если у тебя осталось достаточно совести для этого.

Второй пилот. Интересно, делают ли теперь на земле удачные операции, когда у человека рак совести?

Он. Брось издеваться надо мной!

Дик. Он не издевается над тобой, он просто говорит то, что думает. А ты отвык от этого, и тебе кажется это странным. Но ты тоже попробуй, а?

Он. Если говорить по совести…

Второй пилот. А ты что, собирался обманывать даже мертвых?

Он. Если бы я был твердо убежден, что этот самолет непременно обнаружат, и если бы я знал заранее, что из-за этого непременно будет война…

Второй пилот. Ты бы не колебался?

Он. Да. Я бы сделал это.

Второй пилот. То есть ты предпочел бы расстаться с благополучием, чем с жизнью? Ты просто не дурак, но это не имеет отношения к твоей совести.