Ирина Кудесова - Циники

Кудесова Ирина

Циники

Ирина Кудесова

Циники

История любви

Ирина Кудесова родилась в Москве. Окончила Историко-архивный институт (ныне РГГУ) и Литературный институт им. Горького. Переводит с французского стихи и прозу (П. Элюар, Ф. Саган, Н. Саррот и др.). Работает в журнале "Только ты" (Издательский дом "Крестьянка").Настоящая публикация - дебют автора в прозе.

- "...Что, устав от поднятой веком пыли, русский глаз отдохнет на эстонском шпиле". Как мило с его стороны, что он переписал мне Бродского. Петер пишет с потрясающей регулярностью. В среду я знаю, что назавтра в почтовом ящике обнаружу его письмо. Это очень удобно.

- Ты уедешь в Таллинн?

Я пожимаю плечами.

- Почему бы и нет?

- Что делать там будешь?

- А что я здесь делаю? Устроюсь фотокорреспондентом в какую-нибудь газетенку. По вечерам буду пить пиво и пялиться на Финский залив... в лучах заката.

- А еще готовить Петеру ужины и стирать носки.

- Тебя заедает?

- Меня? Да нет. Ревновать тебя к Петеру было бы в высшей степени тупо. У вас куда более долгая история. И к тому же ты почти его жена.

- Я вышла бы за тебя - но ты несвободен.

- Знаешь, Демьянова, я на тебе никогда бы не женился, извини. Развестись я всегда могу. Но не для того, чтобы связаться с тобой. Ты же чокнутая.

- А-а... Что же ты любишь чокнутую-то?

- За то и люблю.

Он наклоняется надо мной. Горячие губы; привкус кофе. Падаю в поцелуй: закрыв глаза, распахнув руки, лечу в бездну. Он показал мне, как может смеяться плоть. Уже не желаю иного. Никого иного.

- Мне не забыть тебя.

Хотела добавить: никогда. Но этот мелодраматичный тон не идет мне.

- Забудешь.

- Никогда!

"Не дождешься!" - и то звучало бы не так вызывающе.

- Скоро поедешь?

Не ожидаю подвоха.

- Скоро. Петеру легче встретить меня в выходной - с работы не надо отпрашиваться. Уеду в какую-нибудь пятницу или субботу. Уже виза есть. Хочешь, покажу?

Он рассматривает тошнотворного цвета вклейку в загранпаспорт. Еще неделю назад мне казалось, что она благородного бледно-зеленого оттенка. Иван листает странички паспорта.

- Я рад за тебя. Вы месяца три уж как не виделись?

- Два. С половиной, - отвечаю замогильным голосом. Балашов сияет: не к добру.

- Да это же замечательно! Вы из постели трое суток вылезать не будете.

Больше не скажу ему: "Мне не забыть тебя". Пусть хоть пулю себе в лоб пустит.

- Ошибаешься. У меня будет отдельная комната. У них в семье с этим строго.

- Станете встречаться тайком. Даже романтично. Тогда и забудешь меня.

В его словах - ни нотки ревности или хотя бы досады. Я отворачиваюсь.

- Это же здорово, Демьянова! Ты что, разве не любишь своего будущего мужа?

Зарываюсь лицом в подушку. Какое все же одиночество.

- Ну-ка, ну-ка, посмотри на меня! Ты еще и лицемерка? В придачу ко всем твоим "достоинствам"?

Он разворачивает мое послушное тело.

- Я даже готов заступиться за честь Петера. Что ты себе позволяешь?

Я чуть пугаюсь. Таким тоном разговаривают с описавшимся щеном. Перехватываю взгляд: ну вот, это лишь игра. Сейчас он "заступится за честь Петера" - бедный Петер! - горячие губы легкой волной побегут по вздрагивающему телу (на спину уже брызнули мурашки); руки прижмут к одеялу безвольные плечи; и вот уже плоть затоплена прозрачным теплом, от которого хмелеешь и хочется петь. Я тихонько вскрикиваю. Но им - там, за стенкой - должно быть, слышно. Пускай задохнутся от злобы и зависти - жалкие царьки этой прокаженной коммуналки.

* * *

- Даша, вы опять приводите мужчин.

- Это не "мужчины". Это друг детства.

- Мы вчера слышали, какой это друг детства. Кроме всего прочего, он не захлопнул входную дверь. У нас в прихожей дорогие вещи. Вы что, дали ему ключ?

- Я живу здесь так же, как и вы.

- Да нет, миленькая, не так же. Вот я позвоню вашей тетушке и растолкую ей, чем вы тут занимаетесь. Между прочим, у меня двенадцатилетняя дочь. Какой пример вы ей показываете!

- Ваша дочь сама кому хочешь пример покажет. Она уже обтерла все углы одним местом.

- Надо же, какая нахалка! Мало того, что у самой совести нет, еще достает наглости огрызаться! Алексей, что ты там сидишь! Твою семью унижает какая-то... пигалица, а ты даже выйти не желаешь!

Значит, пигалица. Сказать "блядь" духу не хватило. А как хотелось. По лицу видно.

Пауза. Затем - чем-то неуловимо отвратительный шорох нащупываемых тапок, шарканье. Еще один борец за нравственность. А задвижку в ванной, никак, сам выкорчевал. Пускай только рот откроет. Я ему напомню, как он ворвался ко мне в ванную в своих отвратных семейных трусах - и требовал "заняться этим". С тех пор, когда в душ иду, ставлю у двери таз с ледяной водой. Пускай закаляется, потаскун.

Из недр соседской комнаты выплывает помятая морда.

- Драть таких надо.

- Алексей Гаврилович, а вы задвижку в ванной еще не починили? А может, вы... это... сами ее и... простите... того?

- Это еще зачем мне? - морда растеряна, запугана, озлоблена.

- А девочек молоденьких посмотреть.

Катерина Васильевна становится похожей на вскипевший чайник со свистком.

- Алексей! Убери эту циничную хамку сейчас же! Я за себя не отвечаю!

Шныряю в свою комнату, щелкаю замком. Черт знает этих психов.

Катерину Васильевну жалко. Жизнь так и утекла: в двухкомнатной коммуналке, нос к носу с ублюдком-мужем и дочерью, которая то и дело заявляет ей "заткнись" и "пошла вон". Вместо "какой пример вы показываете..." лучше надавала бы этой дуре затрещин. Мы могли бы стать друзьями; сообщницами; заговорщицами. Но - нет: она же на службе. На страже интересов убогонького семейства. Она разучилась: дружить, шептаться, дышать.

Сквозь дверь доносятся редкие всхлипы. Не мне их утишать. Я сама бы всплакнула, но для этого я слишком цинична.

* * *

- Расскажи мне о Таллинне. О Петере.

- Таллинн разный. Есть старый город - он будто игрушечный. Там мощеные мостовые - как у нас на Красной площади. Крохотные магазинчики, в них чистенькие вещички, музыка играет. Так смешно: они говорят по радио "реклаам". Сразу чувствуешь себя в гостях.

- А ты хочешь там поселиться.

- Наверно, и в гостях можно жить. Еще там миллион барчиков: через каждые десять шагов. Мы как-то поздно вечером попали с Петером под дождь, под проливной дождь. Бежали по глянцевой мостовой, мимо блестящих машин... там, знаешь, одни иномарки... я почему-то запомнила ярко-красный "вольвешник" в круглых каплях. И еще золотые фары в темноте. Так вот, мы нырнули в первый попавшийся подвальчик. Там была узенькая витая лесенка... Представляешь, десять ступенек - и ты окунаешься в другой мир... будто выключили дождь, лупивший по мостовой, вообще выключили всю жизнь за пределами этого оранжевого мирка... Там стены были оранжевыми. Или мне так кажется. Картиночки... столики дубовые. Бармен в белой рубашке с бабочкой. Петер говорил с ним по-эстонски. Ой, так забавно: они гласные тянут, а на согласных, наоборот, спотыкаются. Будто мячик прыгает.

- А Петер по-русски с акцентом говорит?

- Вообще-то да, но немножко. Мама-то у него русская. Такая, знаешь... хлопотушка. По выходным пироги печет.

- ...И ты будешь печь.

- Не буду.

- Будешь.

- Тебя это не касается. И не коснется.

- Да уж это точно. Что у нас осталось? Среда, четверг, пятница. Если ты уедешь в субботу.

- Не раньше. Так я и упущу последнюю ночь, как же.

- Петер-то ждет.

- Подождет. А ты когда - за женой?

- Тогда же. Посажу тебя на поезд и - в Дмитров. Внучка так удолбает дедушку с бабушкой за четыре дня, что появиться надо бы с бутылью валерьянки. Кот зашуган уже так, что из-под дивана вылезает только ночью.

- Ах, вот для кого - валерьянка! Мол, выпьем, котенька, за светлое будущее...

- А мы? Выпьем за светлое будущее?

Рубиновая жидкость рвется вон из узкого матового горлышка. В углу уже стоят три бутылки кагора. Пустые.

- Выпьем, Балашов. За то, чтобы будущего не было.

- Ух ты. С чего это вдруг? Тебя, кажется, ждет католическое венчание. С любимым человеком. Меня - любимые женщина и ребенок. Неплохое будущее. Правда, в нем не будет...

- ...тебя.

- И тебя.

Мы дружно смеемся: снова говорим хором. Вообще, мы часто отвечаем одинаково. Так сладко: в эти мгновения кажется, что никого ближе нет. Роднее. Я сказала: "...тебя". А он: "И тебя". И затем мы, не сговариваясь, вместе: "Переживем".

Никого нет ближе.

* * *

... - Дашка, работа есть.

Откинула одеяло. С закрытыми глазами села на постели.

- Знаю я вашу работу. Школьников фотографировать.

Посмотрела на часы. Это форменное издевательство: только половина десятого. Звонят ни свет ни заря, как к себе домой.

- На сборы тебе полчаса. Репортаж надо сделать. Срочно.

- Ой, Юль, а ехать-то куда?

- "Речной вокзал", первый вагон из центра. Там тебя подхватят. Они на машине.

- Кто "они"? Куда мы поедем?

- Ну, наши ребята. Фотографу прозвониться не можем, а материал срочный. Тринадцатилетняя девочка утонула. Что-то насчет неразделенной любви. Где-то за городом. Ты пошевелись, без десяти одиннадцать они будут на "Речном". Опаздывать не советую.