Евгений Козловский - Шанель

Козловский Евгений

Шанель

Евгений Козловский

Шанель

1 Я -- фотограф. Техник-смотретель, как иногда, по аналогии с жэковской должностью, называю себя. Мне несколько засорок. Лет двадцать назад я был человеком довольно эмоциональным, легковозбудимым: радовался, мучился, влюблялся, переживал, совершал, повинуясь первому толчку души, необдуманные, яркие поступки. С годами жизнь вошлав колею, новые варианты всякий раз оказывались едвавидоизмененными старыми я -- успокоился. И вдруг посреди этого покоя наменя обрушилась буквально лавинарезких, почти неправдоподобных в своем стечении, сцеплении обстоятельств, и я, сам от себя такого не ожидавший, сновастал мучиться, переживать, сопереживать, покане выбрал до дналимит эмоций, отпущенных мне наэту жизнь, лимит, о котором я думал, что он выбран давным-давно. Нынешнее мое спокойствие кажется мне уже последним. Нет-нет, все может случиться, я не зарекаюсь, я хорошо помню, что сказал известный принц другу своему Горацио о чудесах и мудрецах, -- но не зарекаюсь, знаете, такю те-о-ре-ти-чес-ки.

Впрочем, речь пойдет не обо мне, не только обо мне. Даже не столько обо мне, сколько о Даше, с которою я познакомился у Юны Модестовны. Данет, конечно, и не о Дашею Ну, в общем, ЮнаМодестовнаю ЮнаМодестовна -- даже нафоне Москвы -- явление в своем роде единственное, уникальное. Онасодержит светский салон с уклоном в неофициальную живопись. У нее огромная по нашим понятиям: комнат в пять или в шесть, с антресолями -- квартирав генеральском доме наСадовом, неподалеку от пионерского клубаЫФакелы1, и все эти комнаты, и все коридоры, соединяющие их, увешаны, уставлены гравюрами, картинами, коллажами, скульптурами, художественными актами, предметными композициями, фотохэппинингами, и я уж не знаю чем там еще. О большинстве авторов этих экстраваганций короче всего можно сказать словами Саади в вольном переводе Пушкина, прочие же числятся сторожами, истопниками, дворниками, инженерами по технике безопасности и время от времени подкармливаются небольшими деньгами, выручаемыми от продажи Юне своих детищ. Юнаже Модестовнаперепродает детищаиностранцам: в ее салоне нередко можно застать какого-нибудь атташе или советника. Покупатели, рассчитывающие по дешевке обзавестись неведомым русским шедевром, приезжая домой, как правило, обнаруживают, что, если шедевр не стыдно повесить в спальне -- хорошо; лучшее же ему место напомойке, и Юне крупно везет, что при постоянно натянутых отношениях с Западом сотрудники посольств достаточно часто меняются, преемникам же своим, не желая быть надутыми в одиночку, информацию о Юне дают самую положительную.

Без Юны не обходится ни один мало-мальски широкий посольский прием, ни один просмотр фильма, ни один концерт или закрытый вернисаж, и (онаживет одна) всякий раз ее сопровождает новый клиент-художник, ато и кто-нибудь из литераторов-полудиссидентов, которых онатоже привечает. По возвращении домой Юнаобычно затаскивает провожатого к себе -- рассказать наночь сказку. Дважды сопровождал Юну и я: во французское посольство наконцерт старинной музыки (прескучнейшее, доложу, развлечение -- разве дармовой аляфуршет в антракте несколько скрасил предприятие) и в американское -- нановую ленту Копполы.

Естественно, никто из посещающих Юну не сомневается, что онаработает наКонтору -- иначе салон не продержался бы и недели, -- но отвращает это слишком немногих. Ну и прекрасно, думаем мы про себя. Ну и превосходно! Ну и пускай себе работает. Главное: иметь сей фактор в виду, двапишем -- семь в уме, тогдаможно извлечь из него некоторую даже прибыль. Говорят, поэт Курский добрую пятилетку вел через Юну замысловатый диалог с Конторою, то есть внешне выглядело, что просто беседовал с Юною по душам о жизни и смерти, о Родине (с большой буквы) и чужбине, и в результате выехал-таки, правда, по израильской визе: не по высшему, так сказать, разряду, -- но в последние годы и это ой как нелегко. Кроме того, у Юны время от времени можно, выпив, закусить продуктом из долларовой ЫБерезкиы. А из долларовой ЫБерезкиы иногдазакусывать надо, чтобы не позабыть, что и такая, оказывается, существует еда.

Я был рекомендован Юне Модестовне как знающий свое дело фотограф. Навязчивая ее идея, не реализованная, впрочем, и по сей день: хорошо изданный цветной каталог коллекции (Юнане только торгует -- онапонемногу и коллекционирует. У нее есть дварабина, несколько целковых, неизвестный, штук восемь зверевых и кое еще что по мелочам). Я сделал слайды накодаке, заплатилаонамне не Бог весть как щедро, зато пригласилабывать в салоне запросто. Предложение по тем временам все еще в каком-то смысле престижное, но поначалу мне было не до того, да, впрочем, и не тянуло: несмотря наналичие художников и иноземцев, скукау Юны обычно стоит такая, что посасывает под ложечкою. Но, когдая разошелся с женою, нежилая пустотасобственного дома, утверждая свою монополию, выталкиваламеня вон, и, как ни странно, местом, где я обнаруживал себя чаще всего, стал именно юнин салон. Вот тогда-то я и познакомился с Дашею.

Случилось это в новогоднюю ночь. Огромный, празднично накрытый стол не собрал вокруг себя и половины приглашенных: народу в Москве с каждым месяцем, с каждым днем убавлялось: Запад, кладбища, местастоль и не столь отдаленные; многие, старея и чувствуя эдакий общий спад атмосферы, уходили в частную жизнь, запирались в квартирах, поигрывая после службы в преферанс по копеечке завист с женами и соседями, ато и пристращались потихоньку к прежде презираемому тиви. Юнанервничала. Кроме того, что -- сами посудите! -- тяжело наблюдать гибель смыслаи славы собственной жизни, -- кроме того, нагорало, надо думать, Юне и от Хозяев. Хотя, если разобраться, Хозяевам, напротив, следовало радоваться, потому что, так или иначе, но это Их стараниями угасал салон, и именно в эту сторону и былапо сути направленаИх скрупулезная, неостановимая, скучная, словно юнины вечера, деятельность. Я понимаю: Хозяевабоялись новых, но Юна-то, Юнабылатут при чем?! -- для уловления новых следовало подыскивать и новую Юну. Мне, впрочем, казалось, что новых -- в том смысле, в каком они могли интересовать Контору, -- что таких новых попросту не существует. Казалось и кажется, и дай-то мне Бог ошибаться!

Итак, Юнанервничала, впадалав тихую истерику -- атут еще предклимакс! -- и в истерической взвинченности придумывалавсякие всякости, чтобы реанимировать салон. Насей раз -- новогодний маскарад: Юнавспомнила, что нечто в этом роде уже проводилалет пятнадцать назад, и получилось тогдаочень весело: дурачился и пел СашаГалич, Володя Войнович смешно представлял Чонкинаю

Само собою понятно, что такая идея моглатолько распугать народ, и как минимум половинаиз пустующих мест былаее следствием. С одной стороны, неудобно просто игнорировать телефонные настояния Юны Модестовны нанепременном костюмировании, тем более, что, отвергнув традиционный метод складчины, все расходы по столу хозяйкавзяланасебя; с другой же -- какой идиот станет сегодня что-то там придумывать, затрачивать фантазию и энергию, чтобы в результате оказаться общим посмешищем? Прошли те легкие, карнавальные времена, карнавальные ночи, и Гурченко сильно постарелаи пишет мемуары. И потом, господа, у нас же не Италия: прокатных гардеробных не-су-ще-ству-ет!

Идиотов, тем не менее, с десяток набралось: во-первых, разумеется, самаинициаторша: обернув вокруг давно уж не соблазнительного телачерную кисею, заколов ее в нескольких местах булавками и брошами и украсив звездами из фольги и всеми, сколько было, бриллиантами, изображалаонаю Ночь; потом -тридцатипятилетний, однако, уже миллионер -- композитор-еврей с русской фамилией: тот вырядился туркою, надев феску, курточку и перетянув необъятный живот широченным красным кушаком, впрочем, возможно, имея в виду и Тартаренаиз Тараскона; женакомпозитора, эссеистка, переводчицаи авторицатекстов, тоже толстая, не поленилась представить негритянку и, подпив, пелапод Эллу Фитцджеральд, кстати, весьмамило пела; двое второстепенных актеров с Таганки, кажется, любовники, довольно похоже костюмировались и загримировались в Ленинаи Сталинаи всё ходили под руку, разговаривая один картаво, другой -- с восточным акцентом, причем время от времени речевыми манерами менялись; подвальный художник без фамилии, по громкому имени Ярополк2, явился в бумажном цилиндре, сплошь усыпанном машинописным текстом, который, когдая попытался его разобрать, оказался не по моим мозгам глубокомысленным и концептуальным; ленинградская поэтесса, недавно отсидевшая год, отделалась папье-машевым носом с усами и очкамию Прочие же гости: известный актер наамплуазлодеев и роковых мужчин, бывший приятель ныне уехавших писателей; модная певичка-гитаристкаАльбинаКороль3; литератор-красавец Эакулевич4, умудряющийся печататься то здесь, то там; трое очень молоденьких и очень неказистых француженок-коммунисточек; еще несколько иностранцев, еще несколько художников и, наконец, я -- мы не нарядились никак, отговорившись кто чем (я, например, тем, что костюмированным не смогу снимать, не разрушая инкогнито, аЮна -- я знал -- страсть как любилаполучать фотографии своих сходок и празднеств, -Хозяева, что ли, требовали?), акто и ничем не отговариваясь.