Анастасия Цветаева - Сказ о звонаре московском

Цветаева Анастасия

Сказ о звонаре московском

Анастасия Цветаева

Сказ о звонаре московском

"Время раннее, для Москвы необычно тихое, безлюдное... Спасская башня...

И точно в 6 часов 00 минут 00 секунд по московскому времени, когда стрелки часов вытянулись в ровную золотую вертикаль... колокол полоснул тишину своим острым звоном... И опять... И вновь... Поют колокола. расписывая орнаментом звона первые секунды нового дня".

Ю. В. Пухначев. "Загадки звучащего металла".

Пролог

В тихий вечер зимний 1927 года мы сидели за чаем у профессора Алексея Ивановича Яковлева в уютной столовой окнами на храм Христа-Спасителя. (Теперь -- место бассейна у Кропоткинских ворот.)

Алексея Ивановича я знала с детства. Ученик моего отца, тогда доцент, он бывал в нашем доме в Трехпрудном, помнил меня ребенком, и теперь, когда я, овдовев, с сыном-подростком билась за жизнь, он помогал мне с приработком. Служа в библиотеке Музея Изобразительных Искусств, я брала у Яковлева пачки библиотечных каталожных карточек, копировала их. Алексей Иванович где-то заведовал библиотечным отделом.

-- Вы не слышали известного дирижера Сараджева? Константина Соломоновича? -- спросила меня Юлечка, дочь хозяина. -- Котик -- его сын от первого брака. Звонарь. Музыканты считают его гением. Котик Сараджев! Анастасия Ивановна, он может сейчас прийти, -- чтобы вы знали. А то вы не поймете! Ведь он особенный!

Взгляд темных, больших глаз Юлечки полыхнул в волненье рассказа:

-- Котик с двух сторон из необыкновенных семей: об отце я уже сказала, у него талант по наследству: с семи лет -- композитор! А мать -- дочь Филатова, по детским болезням профессора, его имени -- московская детская клиника. Мать давно умерла, Котик еще маленьким был. Он похож на нее, хотя и на отца похож тоже: что-то восточное. Вы сами увидите! Котик заикается. Иногда -- почти чисто говорит, а иногда -- трудно! Но самое главное в нем -это гиперсинестезия слуха, -- спешила сообщить рассказчица, -- он слышит в октаве совершенно отчетливо -- 1701 звук, нарисовал нам схему. Я ее найду, покажу вам! О своих "гармонизациях" рояльных (он так зовет) Котик небрежно говорит. Только колокола признает! Мы на днях собираемся его слушать -пойдемте с нами?

-- А он как, аккомпанирует при церковной службе?

-- Ну да, и он сердится, что в другие часы -- нельзя... Ему мешают церковные службы. Он ведь чудной, Котик... Не понимает! В субботу пойдем, хорошо? А когда в каком-нибудь колоколе ему слышится звук слишком прекрасный, он выпускает из рук все веревки колокольные и... (слово "падает" пропало в звонке из передней -- длинном, настойчивом; нет, не спешном, не нервном -- настоятельном; как бы праздничном). Глава 1

Радостно, как-то торжественно,-- зная ли, что ждут, вышел из передней высокий темноволосый молодой человек в аккуратной, плотной рубашке, подпоясанной ремнем: одергивая ее (как это делают мальчики от застенчивости), но -- не так, не застенчиво, а -- в некой веселой готовности -- предстать. Карие, огромные, по-восточному длинного разреза глаза сияли блеском темным и детским по силе открытости. Голос запинался:

-- Я оп-поздал н-немм- (радостно прорвавшись) --много! Ппп-рости-те...-- кланялся, пожимая руки, смеялся.

"Пожалуй, красив! Волосы волнистые, длиннее положенного. Царь Федор Иоаннович театральный какой-то!" -- подумала я.

-- Мой Источник меня задержал, -- медленно, но словоохотливо пояснял нам он, улыбкой сопровождая слова, -- ему мои сестры сказали -- поздно домой прихожу.

-- Источником он отца называет, -- шепнула мне Юлечка.

Котик вдруг оживился очень:

-- Я вч-ч...-- слово не удавалось ему, -- вче-ра у Глиэра был! -- Он обвел всех нас глазами, сияющими. -- И мне выд-дадут разрешение от Наркомпроса, -- он развел руками широко и радостно, -- ск-колько н-надо мне ккколоколов, в каких н-надо тональностях! Дооборудуют мне мою звонницу! П-пожалуйста, -- он провел рукой по воздуху, как бы перечисляя нас, -п-приходите вы все!

Юлечка усаживала гостя за стол, наливала чай, придвигала хлеб, варенье.

Он ел весело, увлеченно, по-детски. Было удивительно наблюдать эту смесь горечи его от непонятости -- с радостью от колокольной победы.

Он вдруг остановил свой рассказ. Порывисто привстав, потрогал пальцем хрустальную сахарницу.

-- Уддивительно! -- вскричал он пораженно, как будто увидев друга, -тип-пичная сахарница в стиле до 112 бемолей! И он погладил ее, как гладят кота.

-- Да! -- спохватился Котик, извиняясь за то, что отвлекся, -- самое главное: я уж-же оттобрал один маленький колокол -- 1 пуд и 7 фунтов, это на весах, старых, -- вроде бы застеснялся он, -- а другой -- ну, этот побольше будет! -- Он рассмеялся -- еще не вешал его н-на весах, ну, думаю, пудов 5 будет... Вы не представляете себе, какой звук! Этто, как говорится, божественный! В груди -- холодок даже! Я -- даже боюсь... такой звук! Ну, а еще колокол -- уже неподъемный! Только несколько человек его смогут поднять! Ре-диез!

Он отрезал себе серого хлеба и намазал на него слой варенья. -- Какой хлеб вкусный! Он свежий, да? Свежий! Я, впрочем, не обедал сегодня, не было времени! Когда человек не ел долго -- так все ему вкусно кажется, да? Я -заметил...

Что-то сказала мать Юлечке, и та вышла. Но уже забыл Котик, что не обедал, плывя по волнам рассказа о наркомпросовских колоколах, и потому удивился вдруг, увидев тарелку супа в руках Юлечки. Она ставила ее на стол, придвигала, несла еще хлеба.

Котик возликовал, как дитя.

-- Этто очень хороший суп, я вижу! -- объявил он, должно быть, стыдясь, что он один из присутствующих будет есть такое! И, глубоко погрузив ложку в приправленное растительным маслом и луком кушанье, стал молча им наслаждаться.

Я рассматривала Котика со сложным чувством восхищения его талантом и жалости к его затрудненной речи.

Но мне было пора идти. Я встала тихо, боясь помешать ему. Юлечка вышла за мною в переднюю.

-- Необыкновенный, да? -- спросила она, прикрыв дверь. -- Уникальный! Вы знаете, он же другой, чем все! У него есть пассия, -- Юлечка легко употребила уже отжившее слово, видно, в их семье употребляемое. -- Она -балерина. Но это все -- платонически! Ми-Бемоль (сколько бемолей -забыла!). Он ей пишет письма, бывает у них. Понимает ли она в его колоколах -- не знаю, но он ей посвящает свои гармонизации колокольные. Вы услышите, это как целый концерт! Музыка -- удивительная! И сам он удивительный!

Серьезное, мужественное, привлекательное лицо Юлечки, обычно поражавшее волевым началом, было празднично оживлено.

-- Да, довольно потрясающее впечатление, -- ответила я, не найдя еще иного слова. -- Мне он, знаете, кого напомнил? Не знаете? Князя Мышкина!

-- Правда? Ну, это вы... Нет! Вы не думайте, он очень насмешливый: отца прозвал Источником, сестер --Преподобными... Самозащита! Озорство иногда даже! В Мышкине такого не было!

-- Сколько лет ему, Котику?

-- Двадцать семь! Жаль, что уходите.

Обледенелые ступеньки, мороз, ветер. Я иду, спрятав нос в воротник. Сын, наверное, из школы вернулся, надо идти скорее. Позади остался целый мир, волшебный и непонятный, непостижимый, но до жалобности -- реальный. До какого-то неясного стеснения в груди. Глава 2

Котик легко отозвался на приглашение -- в следующую же нашу встречу у Яковлевых. Он придет за мной в субботу перед всенощной.

Сегодня его не будет в их доме, и мне как-то грустно. Вошел в душу.

Сдав пачку каталожных карточек, я задержалась, беседуя с Юлечкой. И тут впервые увидела того, о ком только знала: отца Алексея Ивановича, и я в волнении слежу за размахом маятника жизни. Иван Яковлев. Кто не знает его на его родине! Создатель письменности чувашей, подобно герою народному проложивший людям дорогу -- на века. Но десятилетия прошли -- он живет на покое у сына, потеряв память, забыв величье свое и свой труд. Он проходит, ведомый старушкой-женой, через комнату в ванную, молчаливый, седой остов прошлого, отсутствующий...

О, это чувство, которым содрогается молодость, глядя на зрелище старости, не оно ли незримым серебряным холодком пробегает по волосам юных, подготовляя, будя прислушивание к тому, что должно прийти? Словно над бездной наклонясь, глядела я ему вслед... Труд человека жив, а человек пережил себя...

-- Но, -- скажут мне, -- передержка! Разве все доживают до возраста такой старости, до второго младенчества?

-- Да, да, -- радостно впадаю я в возражение, -- разве не было у создателя чувашской письменности седых лет творчества? Когда несогбенные еще плечи были могучи и широки? (Когда старость еще кралась к ним...) А наш Павлов, для моциона весело в восемьдесят в городки играющий? Толстой, за год до смерти скакавший верхом? Но и они ушли, а творчество их осталось!

-- Значит, в субботу за вами заходит Котик? -- сказала, выйдя за мной в переднюю, Юлечка. -- Только будьте готовы, к вечернему звону нельзя опаздывать, да и он будет уже вне себя от страха, что опоздаем! Ему -знаете, что труднее всего? Вот именно эта точность -- он бы засел на колокольню на сколько хотите часов, он уж пробовал, на него там сердились -обещает только приготовить веревки, развести их все по порядку, чтобы начать, как надо ему, -- и вдруг тронет их, и еще до начала службы раздается звон, легкий, едва слышимый... Не терпится!