Сергей Семенов - Бабы

Сергей Терентьевич Семенов

Бабы

I

В понедельник на Фоминой рано утром Влас Мигушкин вышел из своей избы. Это был мужик лет тридцати, среднего роста, прямой и крепкий, с светло-русой бородой и чистым взглядом голубых глаз. Помолившись на четыре стороны, он не спеша надел на голову картуз и пошел от своего двора вниз по селу, к речке, отделяющей их владения от наделов других деревень. В одной руке его было железное ведро, и он, слегка погромыхивая им и помахивая другой рукой, спускался под гору.

Было настолько рано, что на улице стояла полная тишина, только на одном дворе слышалось мычанье коров, просивших корма, да в крайнем окне последней избы виднелись огоньки затопляющейся печи. Но Влас ни на что не обращал внимания, он был очень озабочен, и эта забота охватывала все его существо. С пасхой кончилась гулевая пора, нужно было покидать избу и выходить на волю -- ко двору, на усадьбу, в поле. Дело это было очень обыкновенное. Но прошлой осенью у них умерла мать, которая, бывало, оставалась дома, копалась у печки и "пестала" их ребятишек, и ее заменять приходилось его Иринье. На место же Ириньи поступал новый человек: они наняли работницу. Это случилось первый раз во всей их жизни, и эта-то новость озабочивала Власа.

Заботу Власа разделяла и Иринья. Оба они немало поволновались, прежде чем нанимать кого-нибудь. Они соображали, кого лучше взять: старуху, девочку или заправскую "батрачку". Заправская пугала тем, что при плохом урожае она могла прийти внаклад. У Мигушкиных все доходы были только от полей. Правда, они работали старательно; Влас вина почти не пил, притом в Хохлове было много земли. Их бывший помещик, умирая, отказал им на общество, кроме надела, триста десятин, но все-таки… Просудивши весь пост, Мигушкины решили нанять заправскую, с которой все бы можно было спросить, и они наняли одну бабу-солдатку из деревни другого прихода.

Большаком в доме считался Влас, но нанимать работницу ходила Иринья. Влас как-то не умел обходиться с бабами. Он рос один сын, не видал вокруг себя ни невесток, ни сестер. Еще будучи холостым, он водился только с соседскими ребятами и к девкам испытывал врожденную робость. Когда его собирались женить, то Влас испытывал такие муки, точно шел на пытку. Для него страшно трудно было вести разговоры с невестой в рукобитье, с гостинцами и в самую свадьбу, и когда он собирался ехать туда, то чуть не плакал. Когда же кончилась свадьба, он понемногу привык к своей жене, привязался довольно крепко и, помимо ее, ни на какую бабу глядеть не хотел. С другими бабами он не умел, как следует, говорить и плохо понимал. Мысль, что должна прожить у них в доме целое лето другая баба, даже пугала его, и он не знал, как ему примириться с ней.

Работница должна была прийти сегодня, и сегодняшнюю ночь Влас даже плохо спал… Обдумывая, как они с женой ее встретят, как будут обходиться, Влас прошел село и очутился за околицей. Река была недалеко, и над ней густым паром поднималась обильная роса. Вода, еще мутноватая от распускавшейся земли, наполняла всю речку и, струясь мелкой рябью, образовала на середке струю, как девичью косу. На повороте было заметно, как быстро вода стремилась вниз. Откуда-то доносилось глухое журчанье ее. Росший на другом берегу смешанный лесок стоял точно облитый от росы; в нем кое-где белел снег, и роса от него шла еще гуще. Влас подошел к речке, размахнул воду и, почерпнув ведро, вытянул его и тотчас же зашагал обратно. Когда он пришел в избу, Иринья, высокая, худощавая, немного сутуловатая, с начинающим морщиться, но все еще миловидным лицом, хлопотала около печки. Она тоже, как и Влас, казалась озабоченною. Принявши от мужа воду, она проговорила:

– - Сейчас, что ли, самовар-то ставить или подождать?

– - Ставь сейчас, небось и она скоро придет.

Действительно, только поспел самовар и Влас поставил его на стол, как в избу вошла работница. Она была высокая, плотная, с окутанной дешевой линючей шалью головой, в поношенной карусетовой кофте и новой, домотканой, полубумажной юбке, которая еще совсем не обносилась и сбегала к подолу прямушкой, неохотно сгибаясь на складках. На ногах ее были большие нескладные сапоги; из-под платка светились темные глаза. Войдя в избу, работница помолилась, поклонилась хозяевам и спросила:

– - Здесь мои хозяева-то живут?

– - Здесь, здесь! -- высовывая из-за угла печки лицо и ласково улыбаясь, проговорила Иринья. -- Ишь ты, как позаботилась, как раз к чаю; вот и славно… раздевайся-ка.

– - Позаботишься… -- сказала работница приятным грудным голосом. -- Нанялся человек -- продался; надо дела делать.

Она оглянула избу, отыскивая место, куда бы ей положить свой узел, и сунула его на полати. Потом она сняла платок и кофточку и тоже убрала их. Влас и только что проснувшиеся и забравшиеся за стол ребятишки, восьмилетний Мишутка, здоровый, красивый, похожий лицом на отца, и четырехлетняя Дунька, глядели на нее во все глаза. По лицу ей можно было дать лет двадцать пять. Оно было довольно правильное и налитое, как яблоко. Красные, без морщин губы, дрожащие тонкие ноздри. На низком гладком лбу красиво поднимались черные брови. Из-под ситцевой прямой накидки обрисовывалась высокая грудь, но Власу она не понравилась. "Больно мешковата, -- подумал он, -- верно, неповоротень". Однако постарался быть с ней поласковей и проговорил:

– - Ну, как звать-то тебя?

– - Сидора.

– - Эко имечко-то! -- невольно усмехнулся Влас.

– - Какое поп дал.

– - Ну, Сидора, не ходи близко забора, садись за стол, -- пошутил Влас.

Сидора усмехнулась как-то одним боком и проговорила:

– - Нанималась работать, а как пришла, так прямо за стол, словно бы это не дело.

– - Ну и работы дадим, небось, -- погрозил Влас.

– - Я работы не боюсь, -- совсем просто, без всякой хвастливости проговорила Сидора и села за стол.

– - Да без череду и не заставим, -- как бы желая ее успокоить, тоже подсаживаясь к столу, проговорила Иринья. -- Что люди, то и ты; во всякий след бегать не придется. Лошадей в стадо свесть у нас есть вон малый; попить в поле он тоже принесет; коров я сама дою и дома и на полднях.

– - На полдни-то и я схожу, -- сказала Сидора, наливая в блюдечко чай.

– - Нет, зачем же! Нешто что не поздоровится, сохрани бог, а то у меня ног, что ль, нет; я ведь не старуха; мне всего тридцатый год. А тебе какой?

– - Мне двадцать девятый.

Влас и Иринья в одно время взглянули в лицо работницы: их удивило то, что Сидоре двадцать девятый год: по виду ей было с чем-нибудь за двадцать. Иринья сравнила ее с собой и невольно вздохнула: она позавидовала ее здоровью и свежести.

– - Сколько ж ты годов замужем? -- спросила она.

– - Пятый год.

– - Муж-то, стало быть, моложе тебя?

– - На четыре года моложе.

– - Он ничего, что ты вот старше-то?

– - А что ж ему?

– - Ты еще не рожала?

– - Ни разу.

Иринья вздохнула опять.

– - А мы-то с первых годов начали, вот от того-то скоро и состарились.

– - Ну, ты, старуха! -- пошутил Влас и опять перевел глаза на работницу.

Он следил, как она принимается за чай, кусает сахар. Хотя она и сразу налила себе чашку, но пила его без видимого удовольствия. "А может, она есть хочет", -- мелькнуло вдруг в голове Власа, и он проговорил:

– - Ты бы закусить чего дала!

– - Я не знаю чего.

– - Хоть свининки солененькой.

– - Пожалуй, принесу.

Работница не выказала особого удовольствия и при еде. Она всех вперед накрыла чашку и полезла из-за стола.

– - Что ж ты, пей!..

– - Не хочется…

И она, взявши в руки полотенце, сейчас же стала перемывать посуду; спросила, когда у них выносят поросятам, чем поят телят, когда будут запахивать. Ей это объяснили. Убравши посуду, Сидора оправила платок на голове и проговорила:

– - Ну, теперь что делать?

– - Пойдем дрова рубить.

– - Ну, так пойдем, -- сказала Сидора и стала одеваться.

II

День обещал быть ясным. Солнце поднималось на безоблачное небо и распаривало влажную землю. От земли поднимались испарения и стояли в низких местах легким туманом. На высоких местах воздух дрожал, и в глубине его заливались жаворонки; сверкали, чирикая, недавно прилетевшие ласточки; кишели вызванные теплом толкушечки; гудели пчелы, пытаясь взять первую взятку с покрытых золотистым пухом вербочных барашков и на распустившихся шишечках срубленной ольхи, лежавшей в куче дров, -- на ветлах. Дышалось так легко, и теплота ласкала со всех сторон. Никогда с таким удовольствием не делалось дело. Влас, сверкая топором, рубил дрова проворно и ловко. Сидора не отставала от него. Она сбросила шаль и кофту и, легко взмахивая топором, ловко перерубала толстые сучья. Влас работал сначала молчком. Он не любил бабьих разговоров и удивлялся, как это они всегда находили материал для бесед; ему гораздо приятнее было что-нибудь думать про себя. На этот раз ему пришлось изменить своему обыкновению и завести разговор. Ему неловко было на первых порах быть букой перед Сидорой: он боялся, чтобы она не сочла его очень нелюдимым, и он спросил ее: