Борис Можаев - Мужики и бабы

Можаев Борис

Мужики и бабы

Борис Можаев

Мужики и бабы

Памяти родителей моих Марии Васильевны

и Андрея Ивановича посвящаю

Да ведают потомки православных

Земли родной минувшую судьбу.

Пушкин

С отрадой, многим незнакомой,

Я вижу полное гумно,

Избу, покрытую соломой,

С резными ставнями окно...

Лермонтов

КНИГА ПЕРВАЯ

1

У Андрея Ивановича Бородина накануне Вознесения угнали кобылу. Никто не мог сказать, когда это в точности произошло. Кони паслись вольно в табунах уже недели две. Отгоняли их на дальние заливные луга сразу после сева, и до самой Троицы отдыхали кони, нагуливались так, что дичали. Бывало, пригонят их из лугов - они ушами прядают, а тело лоснится, инда яблоки проступают на крупе. За эти долгие недели только единожды пригоняли их на день, на два: проса ломать.

Раскалывались проса на девятый, а то и на десятый день после посева, да и то ежели в теплой воде семена мыты. Ходили смотрели - как они набутили? Ежели белые корешки показались, уж тут не моргай - ломай без оглядки, паши да боронуй, чтобы дружнее взялись да ровнее, раньше травы взошли. Не то прозеваешь - пустит "ухо" просо, то есть росток поверху, тогда пиши пропало. Замучаются бабы на прополке.

Вот и приспело - на самое Вознесение ломать проса. Ушли мужики за лошадьми в ночь: пятнадцать верст до тихановских лугов за час не отмахаешь. А там еще табуны найти надо. Они тоже на месте не стоят. Ищи их, свищи. Луга-то растянулись вдоль Прокоши до самой Оки верст на тридцать, да в верховья верст на полтораста, аж до Дикого поля, да в ширину верст на пять, а то и на десять, да еще за рекой не менее десяти верст, считай до Брехова. Есть где погулять...

Тихановские табуны паслись под Липовой горой возле озера Падского. Там, как рассказывают старики, Стенька Разин стоял с отрядом на самой горе, а в том озере затопил баржу с персидским золотом. Озеро это будто бы в старину соединялось с рекой, и в нем нашли медный якорь, который перелили потом в колокол.

У подола горы, на лесной опушке держал пчельник дед Ваня Демин, по прозвищу "Мрач". Он со своим пчельником кочевал по лугам, как цыган с табором. Посадят его с первесны на телегу, мешок сухарей кинут ему, гороху да пшена, а на другие подводы улья поставят... И прощевай дед Иван до самой сенокосной поры. Ныне на Липовое везут, в прошлом году на Черемуховое отвозили, а на будущий год куда-нибудь в Мотки забросят. Когда дед Иван бегал еще, побойчее был, сам глядел за мельницей, - он и пчельник держал поближе к селу, сразу за выгоном, чтоб мельница на виду была. Бывало, только ветер разыграется, тучи нагонит - он уже бежит через выгон и орет на все Большие Бочаги: "Федо-от, станови мельницу - мрач идет! Федо-от, ай не слышишь? Мамушка моя, туды ее в тютельку мать... Федо-от! Мрач идет..." Так и прозвали его Мрачем. К нему-то и завернул на зорьке Бородин.

Старик стоял возле плетневого омшаника и долго из-под ладони всматривался в ходока.

- Никак, Андрей Иванович! - оживился наконец дед Ваня. - Откуда тебя вынесло? Мамушка моя, туды ее в тютельку мать... Да ты мокрый по самую ширинку. Ай с лешаками в прятки играл?

Андрей Иванович приподнял кепку, поздоровался:

- Ивану Дементьевичу мое почтение.

Старик подал руку, заботливо заглядывая гостю в лицо:

- Ты чего такой смурной? Ай беда стряслась?

Андрей Иванович сел у костра, кинул с плеча оброть, достал кисет, скрутил цигарку, протянул табак старику.

- Да ты и в самом деле смурной! - удивился старик. - Я ж не курю!

Бородин отрешенно сунул кисет в карман:

- Как знаешь...

Дед Ваня достал свою табакерку берестяную, захватанную до лоска, с ременной пупочкой на крышке; поглядывая на раннего гостя, на его темные мокрые онучи, на разбухшие и сильно врезавшиеся в них оборы, на маслено-желтые от росы головашки лаптей, подумал: "Э-э, брат, много ты на заре искрестил лугов-то". Вталкивая щепоть табаку в ноздри, изрек:

- Ноги ты не жалеешь, Андрей Иванович. Они, чай, не казенные. Вон лошадей сколько ходит... Бери любую и катай.

- Угу... так и сделали, - отозвался Андрей Иванович, прикуривая от головешки. - Взяли и укатали. Кобылу у меня угнали.

- Какую кобылу? Не рыжую ли?!

- Ее, - выдыхнул Андрей Иванович.

- Ах, мамушка моя, туды ее в тютельку мать! А-ап-чхи! Чхи!.. Кхе-хе! старик затрясся в кашле и замахал руками.

У старика рыхлый, распухший от нюхательного табака красный нос; когда он кашлял и чихал, пыхтя и надуваясь, как кузнечный мех, нос его становился лиловым, похожим на вареную свеклу. Под конец своей понюшки старик прослезился... Потом высморкался в подол суровой рубахи, выругался и спросил:

- Кто те сказал, что кобылу угнали?

- Кто мне сказал? С вечера пришли за лошадьми проса ломать... Ну, мужики разобрали своих да уехали. А я целую ночь ходил... Все табуны обошел - нет кобылы...

- А жеребята?

- Жеребята в табуне... И третьяк, и стриган, и Белобокая... Все там.

- Может, и кобыла найдется?

- Нет... Кобылу угнали. Сама она от жеребят не уйдет. - Андрей Иванович бросил окурок, оправил привычным движением правой руки пышные черные усы и задумался, глядя в костер.

- Ну чего ты отчаялся? И на Белобокой пахать можно. Гони, ломай проса-то, - сказал старик.

- Плевать мне теперь на просо! Я этого гада сперва сломаю, - Андрей Иванович скрипнул зубами, и его глубоко посаженные темные глаза нехорошо заблестели. - Я с ними посчитаюсь! - он пристукнул кулаком по коленке.

- А ты что, знаешь его?

- Я узнаю... - он в упор, с вызовом поглядел на старика. - Вася Белоногий не навещал тебя, случаем?

- Да что ты, Андрей Иванович, не гневи бога! - Дед Ваня засуетился, стал оправлять костер, подкидывать в огонь обгоревшие чурки. - Он уж с двадцать второго года не промышляет лошадьми. Как только власть окрепла, так и он отшатнулся!

- Власть окрепла!.. Знаем, почему он отшатнулся. В Желудевке приятеля его сожгли, а Белоногий деру дал...

- Не греши, Андрей Иванович, - упрашивал старик. - Это Митьку Савина хотели в костер-то бросить. А Васю не трогали. Он с теми конокрадами не якшался. В ту пору он больше по амбарам промышлял. Яблоки у попа увез... Это было... А теперь он при деле. В селькове [СельККОВ - сельское крестьянское кооперативное общество взаимопомощи] сидит. И чтоб лошадь у тебя угнать? Ты ж ему не чужой.

- Дак он у тебя, у родного дяди, амбар обчистил! - взорвался опять Бородин.

- И это было, - склонил лысую голову дед Ваня. - Но учти такую прокламацию... Это ж при старом режиме было! А теперь он в селькове сидит, инвентарем снабжает...

- Не знаю, кого он там снабжает. Но что воры ему все известны наперечет, в этом я уверен.

- Это очень даже способно, - закивал дед Ваня. - Насщет того, кто украл, он, черт, сквозь землю видит. Это ж промзель. Я что тебе посоветую: заобротай Белобокую и поезжай к Васе в Агишево. Авось он поможет тебе. У него сама милиция останавливается. Истинный бог, правда!

- К Васе - не к Васе, а ехать искать надо, - примирительно сказал Андрей Иванович.

- Во-во! - подхватил старик. - До Агишева двадцать верст. И все лугами... просквозишь всю плесу. Может, чего и отыщешь. Земля слухом полнится.

- Пожалуй, и в самом деле к Васе поеду.

- Имянно, имянно! А я тебе логун меду нацежу - воронка. Отвезешь Васе. Выпьете... Авось и сойдетесь с ним. Поезжай, поезжай...

Рыжая кобыла, прозванная Веселкой, была и опорой и отрадой Андрея Ивановича. Высокая, подтянутая как струна, за холку схватишь - звенит. Грива светлая, волнистая, как шелковая, - из рук течет. Что твой оренбургский платок... Хоть накрывайся ей. Ноги сухие, золотистые, а бабки белые... Как в носочках. Храп тонкий, сквозной, на солнце алеет, будто кровь кипит... На лбу звездочка белая, по крупу кофейные яблоки лоснятся, словно атласные... Красавица! Десять жеребят принесла и телом не спала. Берег ее Андрей Иванович и в работе и в гоньбе. Каждого подрастающего жеребенка-третьяка передерживал на год, - объезжал и впрягал в работу. Продавал только на пятом году, когда новый третьяк лошадью становился, а там стриган подпирал, сосун большим вымахивал... И так в зиму по четыре головы лошадей одних пускал. Жеребята не работники, одна видимость лошадей, но едоки хорошие. И сено крупное есть не станут, им что помельче дай. "Лучше бы двух коров пустили", - говорила Надежда. "Тебе и от одной молока девать некуда", - возражал Андрей Иванович. "От коровы и масло и мясо... А что за польза от этих стригунов? Только сено в навоз перегоняют", - горячилась Надежда. "Не ты его косила, а я... Чего ж ты переживаешь?" - невозмутимо отвечал Андрей Иванович. "Да ты прикинь сколько сена съест твой жеребенок за три года! И что ты получишь за него? Где выгода?" - "Не одной выгодой жив человек..." - "Я знаю, что тебе втемяшилось... Породу разводишь?" - "Развожу". - "А где она, твоя порода? Вон Зорьку в Прудки продал - ее обезвечили, она пузо по земле таскает. Набата в Брехове запалили, говорят, водовозом стал..." - "Я за других не ответчик, а своих в обиду не дам". - "Ну возьми, растопырься над ними... Ухажер кобылий".