Анатолий Хулин - Дедлайн (фрагмент)

Хулин Анатолий

Дедлайн (фрагмент)

Анатолий Хулин

Дедлайн (фрагмент романа)

1. Сам и сел. Кусок первый.

Ну, что тут скажешь? Сидишь, как старый еврей или молодой пидор - и стучишь. Да еще и вздыхаешь самодовольно - дескать, как тяжело. Можно подумать, кому-нибудь это надо, кроме тебя самого. Все эти буквенные штампы - плюс на крови, да плюс под наркотой. Даже если и не под наркотой - можно ведь запросто и не вспомнить, кому это вообще может быть интересно? Букеру, разве что - да и то, пошел он на хер. Раз уж тебе самому нужен хороший роман - так, значит, сам и сел. Букв не экономить, короче.

Что лучше - стоять, хотя бы с почти убитым маячком, на границе небытия, посмеиваться, наблюдая толпу свиней, совершающих медленный недоуменный оверштаг у обрыва, а ты поплевываешь себе за спину, прихлебываешь пивцо и горланишь песняки - или лучше быть одной из этих свиней? Человеку, к сожалению, выбирать не приходится. Его просто туда пододвигают - и все, а если не встанешь в полный рост с бутылочкой, почти убитым маячком, и как следует поплевав за оба плеча, встанешь во весь нечеловеческий буддистский рост - сметут и даже не заметят. Потому что для них-то, для свиней, и обрыва-то никакого нет. А для тебя он - единственная реальность. Так и было всегда - чего об этом набивать лишний раз? Мастеров хватает. Ты, сам, дескать, давай - чего знаешь и как надо. На то тебе и фамилия такая досталась - чего ж теперь поделать, кроме самого-самого наиглавненаиглавнейшего? Наинаглейшего. С лучшей стороны. Без оговорок!

- Да, - вздыхаешь снова, - Возможно, что и не получится. Сик, как говорится, транзит. Общее переутомление от приспособленчества к глупой сансаре...

Нет - ну не мудило ли? А еще - суперэго, суперэго...

Ладно. Начнем, например, с сегодняшнего телефонного разговора с моим так называемым издателем. Итак - четверг, ранняя осень, бесконечно паскудный христианский миллениум. Сижу в конторе на Пятницкой, заведую отделом информационного планирования центральной псевдополитической радиостанции "Русь". Выборы давно кончились - а нас, которые при кремлевском штабе, все никак не разгонят. Доскребаем бабки по сусекам - думаем, куда бы поспокойней отвалить. В стране бардак - так что идей никаких. Да и с деньгами наверняка всех уже кинули - за ними станется. За что я их еще слегка по-человечески воспринимаю? Геббельсы из Урюпинска. Да нет, нет гнева никакого - какой там может быть гнев? Смиренье, разве что.

"Да... - думаю сам собой, - Пора, братишка, в творчество обратно возвращаться. В его большие формы. Вневременные, так сказать. Хэмингуевина, там, тарковщина. Апокалипсис нау..."

Тут спецкорр Кокоткин, тупо пьяный третьи сутки, спрашивает:

- А ты чего, Толька, пригорюнился? В Чечню, никак, собрался? А, Хулин?

Вот урод!

- Типун тебе на язык, - говорю ему после паузы и с усмешкой, - Тебя, Вася, как при Бендерах контузило, так лучше бы ты рта не открывал. Опять, небось, свой "Букет Молдавии" хлестал, без закуси? Филолог из астрала...

- С фэ-эс-бэшниками, - подтверждает Вася, - Какая у них закусь, кроме самого черта?! Кстати о "Букете Молдавии"... Ты знаешь, я все больше перехожу на красный... Сам не знаю, почему. Минуя розовый, заметь, старик! Почему бы это?

- Будешь переходить на красный, долго не проживешь... - говорю я ему и утыкаюсь в монитор. Надо найти этот хренов последний вариант концепции указа об информационной безопасности. Обложили, черти - ни в сказке сказать, ни пером описать неохота. Вот ты какой, похмелье свободы - даже с Кокоткиным болтать не охота.

- Наш-то куда собрался, знаешь? - нехитро читает мысли бывший боевой репортер.

- В Чечню, - говорю без интереса, - К Ахмад шаху Масуду. За отделение Крыма потолковать...

- Во-во. Так кто поедет? Неужто снова я? Мне после прошлой кампании ломки никаким Форосом уже не снять. Третий спиногрыз на носу, к тому же... А у тебя - двое всего.

- Я помоложе, - говорю, - Если шеф скомандует, поеду. думаешь, сильно хочу? Чего пристал с этой Чечней?

- А то не видно, что хочешь... - улыбается Вася, - Чеченский синдром называется. Эх, хорошо, что я из него сухим вылез. Ладно, давай. Мне в бар пора. Я поеду. Мне не в падлу водки слегка попить...

- Разберемся, - говорю я, - Иди. Солдат удачи недобитый.

Он уходит в бар. Остаюсь один - шеф в Белом доме, Люська где-то на Охотном своих думцев кадрит. Вот, блин! Да где этот чертов последний вариант концепции указа об информационной безопасности?

Тут-то и раздается телефонный звонок моего так называемого издателя. Ясное дело, что все совсем не с этого дурацкого звонка началось - и уж конечно не с Кокоткина - но как-то этот звонок сдетонировал, что-ли. Само собой разумеется, никакой уверенности нет - что еще за часовой механизм там в голове окопался? Но ведь не бред же какой-то?

Поднимаю трубку - и чуствую сразу, что это он. Магомед. Давно не слышались, не бухали мы с ним. Он во Франкфурт на книжную ярмарку вроде собирался - или просто в запое был, одно из двух.

- Штаб вооруженного восстания, - говорю, - Двери наших вагонов автоматические.

- Гвардейцам мандалы - от капитана Ахава! - кричит Магомед в свою далекую мобильную трубу, - Кто тебя бил? Кто? Кредиторы? Где посмели? И как теперь твои упражнения с инсталляциями? Как поживают лавры Салмана Рушди? Есть секретные материалы?

- Ты мой главный материал, - говорю, - Хай, десантура. Приземлился?

- Франкфурт - закачаешься... - говорит Магомед, - Хулин! Нам надо срочно нажраться и обкуриться и обдолбаться чем-нибудь!

- Ничего другого я от тебя не ожидал, - говорю я, - Вообще я в перманентном завязе, но ради братьев по оружию...

- Ты даже не понимаешь, как ты прав насчет того, что я тебе привез! Ладно, при встрече. Через полчаса буду у тебя. Еду прямо на такси от самолета, скот неблагодарный! Слышишь, как трещит?! У немцев вообще для нас никакого роуминга, я оттуда не мог с тобой шнапсом чекаться, придурь! Лево, лево, черт!!! Все, конец связи...

Он вырубается. Куда его занесло, что он там мне везет? Что за пьяные базары про Салмана Рушди? Да нет, все ясно. Опять Чечня, небось. Опять синхронистичность. Он достаточно груб, этот Мага - мой приятель, не умеющий дружить, как положено. Он, кстати, русский - просто Магомедов папа, служа во флоте, был как-то на учениях смыт ночью за борт своего краснознаменного тральщика исторически зрелой холодной балтийской волной. Выжил, конечно, папа - но вахтенного, который бросил ему что положено в таких случаях, звали Магомедом. Был он аварец из под Махачкалы. Завязалась дружба. Когда у спасенного папы родился первенец - он стал папой Магомеда. В смысле - моего так называемого издателя. Простейшая для советских лет история. Не совсем обычная - но, в целом, не такая уж абсурдная.

Потом Магомед вырос, натренировался боксом - папа служил в милиции - и отправился воевать спецназовцем в Афганистан. И там, наверное, как раз душевно опустился до патриаршей уверенности во всем вокруг. А может - уже в наши дни, от кокаина, когда мы с ним как раз и познакомились. В смысле - я с Магомедом. Он употреблял уже более трех лет - с тех пор, как подсел в Афганистане на опиаты. "Все мне стало не в кайф, вот и слез, - рассказывал Магомед, - А как поднялся, так на кокс подсел. Ну, бог даст - слезу. Не трава, все-таки - ее то уж хрен бросишь."

От всей этой жизни Магомед, по его собственным словам, "заморочился вскрытыми неврозами, перешедшими в фазу стойких перинатальных психозов". Ничего не читавший ни до Афгана, ни во время перестройки, он так жадно набросился на сочинения Карла Густава Юнга - без базы, с нуля, упорно, будто Мартин Иден - а затем вообще перечел всю философскую классику, когда отлеживался в различных реабилитационных центрах - что не встретиться в этой жизни мы с ним уже не могли. Лет пять назад Магомед просто забредил доктором Станиславом Грофом - даже летал к нему в Северную Америку, поскольку хотел открыть у нас в Москве точно такой же центр реабилитации ветеранов горячих точек. Даже в префектуре умудрился объяснить отличия эффектов галатропного дыхания от примитивного приема ЛСД. Однако довольно быстро пробухал пятидесятитысячный зеленый фондовый кредит. Проторчал, короче, три недели вместе с инициативной группой - резко зануждавшейся после всего реально произошедшего в еще более незамедлительной реабилитацией. В конце концов, "на почве этого мизерного скандальчика", Магомед швырнул в лицо одному авторитетному ветерану-афганцу свой членский билет, вырубил его хуком слева - определив это на суде "личным девиантным поведением на почве посттравматической зависимости от насилия" - и был скручен бывшими товарищами по оружию. О своей "перинатальной матрице" он говорить не стал и вообще был слегка на взводе. Все закончилось мировым соглашением, а после суда ему сказали в том смысле, что давно уже знают наизусть все его примочки. И попросили когда-нибудь начать отдавать кредит хотя бы понарошку. Мир был восстановлен, но в деловых кругах он стал маргиналом. Оттого и подался в издательский бизнес. А, соответственно, колобродить начал не в бандитских шалманах, а в цивильных творческих малинах. Тут то и познакомился, естественно, со мной - подающим надежды боевым наркотическим талантом.