Елка для взрослых - Константин Михайлович Станюкович

Константин Михайлович Станюкович

ЕЛКА ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ

I

Лев Сергеевич Озорнин только что закончил утренний туалет основательной отделкой ногтей, удовлетворенно взглянул на свои красивые смугловатые большие руки с длинными пальцами и стал пробегать газету, отхлебывая маленькими глотками чай из стакана и попыхивая папироской.

Когда часы на письменном столе пробили десять, он поднялся с кресла и легкой походкой вышел из своего небольшого, недурно обставленного кабинета, весело напевая какой-то мотив и, по-видимому, находясь в том хорошем расположении духа, в каком бывают люди, которым жизнь улыбается.

Это был высокий, статный, красивый брюнет лет тридцати с коротко остриженными волосами и небольшой остроконечной бородкой, свежий, цветущий и элегантный в своем щегольски сшитом темно-синем вестоне[1] с ослепительно белыми стоячими воротничками, загнутыми у горла, и в мягких ботинках без каблуков.

В гостиной, убранной не без претензий на роскошь, к Озорнину подбежал хорошенький мальчик лет пяти с распущенными по плечам волнистыми волосами и весело воскликнул:

— А елку уж принесли, папа!

— Принесли? — улыбнулся Озорнин и, приподнимая ребенка, поцеловал в его обе пухлые щеки.

— Она в кухне. Няня видела… Мама говорила, что завтра ее зажгут…

— Завтра, Володя. И она будет очень красивая, когда ее уберут, — отвечал Озорнин.

И, опустив мальчика на пол, он обратился к молодой пригожей няне в большом белом, с закинутыми назад лентами, чепце, какие носят парижские бонны, и внушительным, слегка строгим тоном, каким Озорнин говорил обыкновенно с прислугой, спросил, скользнув взглядом по хорошо развитому, крепкому бюсту свежей и румяной няни:

— Барыня встала?

— Встали-с. Сейчас выйдут! — отвечала няня и вся вдруг вспыхнула и потупила свои бойкие и лукавые карие глаза.

Озорнин приблизился к опущенной портьере и, раздвинув ее, постучал в двери.

— Можно! — раздался из-за дверей необыкновенно мягкий, нежный и слегка певучий голос, низкий и грудной.

Лев Сергеевич вошел в уютную, устланную ковром комнату, убранную с тонким вкусом и изящным кокетством женщины, любящей комфорт и хорошо понимающей значение и обаяние уютного женского гнездышка.

Расписанные по белому фону атласа цветами низенькие изящные ширмочки, скрывавшие пышную двуспальную кровать, комод, умывальник и маленький киот с образами, отделяли роскошный кабинет-будуар с мягкой мебелью, обитой шелком нежно-голубого цвета, с массой дорогих безделок на этажерке, письменном столике, на нарядном туалете, с фонариком и несколькими пейзажами на стенах.

В комнате было свежо и пахло какими-то вкусными духами.

— Это ты, Лева?

С этими словами маленькая женщина с роскошными белокурыми, отливавшими золотом волосами, надевавшая у туалета блестящие кольца на тонкие пальцы своих маленьких белых рук, повернула головку и улыбнулась, открывая ряд мелких жемчужных зубов, нежной и в то же время властной улыбкой женщины, сознающей свою обаятельность. Улыбались и эти большие голубые глаза под густыми, искусно подведенными бровями, глаза с тем светлым, кротким и будто загадочным взглядом, который называется «ангельским» и служит источником многих заблуждений, — улыбалось и это свежее лицо с ослепительной белизной кожи рыжеватой блондинки, отливавшее нежным, розоватым румянцем и дышавшее здоровьем.

— Здравствуй, Лина…

— Здравствуй, Лева…

Она поднялась с табуретки — молодая, стройная, грациозная, хорошо сложенная, с тонкой талией и с роскошными формами груди, вырисовывающимися из-под шерстяной ткани безукоризненно сидевшего платья, — вся свежая, выхоленная, благоухающая, — протягивая свои алые, сочные и пышные губы.

Муж поцеловал сперва маленькую руку, душистую и атласную, и затем поцеловал жену в губы.

— Экая ты хорошенькая, Лина! — проговорил он, оглядывая жену, и прибавил: — Недаром ты всем так нравишься!

— Будто уж и всем? — улыбнулась маленькая женщина, видимо довольная комплиментом, и снова поцеловала мужа долгим поцелуем.

Назвать ее красивой было нельзя, — черты лица Лины были неправильны: вздернутый нос не отличался красотой, лоб был мал, губы слишком крупны, — но и в этом лице, и во всей ее роскошной фигурке было что-то привлекательное, что-то вызывающее и чувственное, несмотря на ее «ангельские» глаза и сдержанно-строгий вид, и она нравилась мужчинам, особенно юнцам и господам «второй» молодости. Ей было двадцать восемь лет, что, впрочем, тщательно скрывалось, тем более что на вид ей можно было дать не более двадцати двух-трех.

Маленькая женщина отлично понимала исключительный характер своей красоты и своего обаяния на мужчин и недаром холила свое тело, возведя заботу о нем в какой-то культ и предусмотрительно заботясь о сохранении своих чар на возможно долгое время. Она решительно отказалась иметь детей, кроме единственного своего первенца, и соблюдала строжайший режим жизни: брала ежедневно ванну, гуляла каждый день пешком, избегала есть мучное и сладкое, чтобы не пополнеть, и не любила засиживаться поздно.

— А ты вчера, Лева, верно, поздно вернулся?

— Поздно, Лина, в третьем часу.

— У Волковых был?

— Да, в карты играл… Вернулся и не хотел тебя будить, чтобы поделиться приятным известием… Ты так сладко спала…

— Каким известием?..

— Я получил вчера наградные деньги.

При слове «деньги» лицо Лины вдруг приняло серьезное, деловое выражение, и она с живостью спросила:

— Сколько ты получил?

— Много, Лина… Я и не ожидал: четыреста рублей.

— Очень рада за тебя, Лева! — радостно промолвила Лина. — Твою службу, значит, ценят.

Озорнин едва заметно улыбнулся глазами и шутливо промолвил:

— Ну, милая, служба тут ни при чем…

— Как ни при чем?.. Ты ведь такой усердный чиновник…

— Положим, работаю, как и другие… Но все-таки… спасибо Ветвицкому… и твоим прелестным глазкам… Ведь из-за них, Лина, мне дали такую награду.

— Ты вздор говоришь! — промолвила, краснея, жена. — При чем тут мои глаза? Ветвицкий просто расположен к нам: и к тебе и ко мне одинаково.

— Ну, ну, не сердись, Линочка… Ведь я шучу…

— Глупые шутки!

— Не буду больше, моя хорошенькая женушка! — с виноватым видом промолвил Левушка, целуя руку жены. — Ведь я знаю, что Ветвицкий… ну, одним словом… я нисколько не ревную тебя к нашему директору.

— Еще бы ревновать к такому уроду! — весело рассмеялась Лина, глядя на своего красивого молодого мужа нежным взглядом. — Пусть ходит к нам изредка… Знакомство с ним для тебя же полезно…

— Да разве я что-нибудь говорю? Конечно, пусть ходит… Было бы совсем глупо его не принимать… Он такой милый, Иван Александрович… Ну, получай деньги, моя хозяюшка. Вот тебе триста рублей, а сто я оставлю себе.

— Оставь себе двести, Лева… Мне довольно двухсот… Я справлюсь.

— Справишься?! Что ж, я очень рад… Спасибо тебе… Ты у меня просто золото… Самый настоящий министр финансов! — говорил Озорнин, пряча в бумажник две сотенные бумажки. — Я только восхищаюсь