Николай Лейкин - В гостях у турок Страница 10

— Николай! Вообрази, и чай-то не по русски заваренъ, а по англійски, скипеченъ. Точь въ точь такой, что намъ въ Парижѣ въ гостинницахъ подавали. Ну, что-жъ это такое! Даже чаю напиться настоящимъ манеромъ въ славянскомъ городѣ невозможно!

Слуга стоялъ и смотрѣлъ совсѣмъ растерянно.

— Кипятокъ есть? Вода горячая есть? спрашивала у него Глафира Семеновна. — Понимаешь, горячая теплая вода.

— Топла вода? Ина… поклонился слуга.

— Ну, такъ вотъ тебѣ чайникъ и принеси сейчасъ его полный кипяткомъ.

Глафира Семеновна подала ему свой дорожный металическій чайникъ.

— Да тащи скорѣй сюда бифштексы! прибавилъ Николай Ивановичъ.

Слуга кисло улыбнулся и сказалъ:

— Нема бифштексы.

— Какъ нема? Ахъ, ты разбойникъ! Да что-же мы будемъ ѣсть? Ясти-то что мы будемъ?

— Нема, нема… твердилъ слуга, разводя руками, и началъ что-то доказывать супругамъ, скороговоркой бормоча по сербски.

— Не болтай, не болтай… Все равно ничего не понимаю! махнулъ ему рукой Николай Ивановичъ и спросилъ:- Что-же у васъ есть намъ поѣсть? Ясти… Понимаешь, ясти!

— Овече мясо има… отвѣчалъ слуга.

— Только? А кокошъ? Есть у тебя кокошъ жареный? Это по нашему курица. Печене кокошъ?

— Кокошъ? Нема кокошъ.

— И кокошъ нема? Ну, просадъ тогда. Вотъ тутъ стоитъ какой-то просадъ, ткнулъ Николай Ивановичъ пальцемъ въ карту кушаній.

— Просадъ? Нема просадъ, отрицательно по трясъ головой слуга.

— Да у васъ, у чертей, ничего нѣтъ! Ловко. Рыба по крайней мѣрѣ есть-ли?

— Нема риба.

— Ну, скажите на милость, и рыбы нѣтъ! Рѣшительно ничего нѣтъ. Что-же мы ѣсть-то будемъ?

— Изъ своей провизіи развѣ что-нибудь поѣсть? отвѣчала Глафира Семеновна. — Но ветчину я въ таможнѣ кинула. Впрочемъ, сыръ есть и икра есть. Спроси, Николай, яицъ и хлѣба. Яйца ужъ навѣрное есть. Яицъ и хлѣба. Да хлѣба-то побольше, обратилась она къ мужу.

— Ахъ, вы несчастные, несчастные! покачалъ головой Николай Ивановичъ.

— Вечеръ, господине, ночь, господине… разводилъ руками слуга, ссылаясь на то, что теперь поздно. — Единаесты саатъ (одинадцатый часъ), прибавилъ онъ.

— Ну, слушай, братушка. Яйца ужъ навѣрное у васъ есть. Яѣ…

— Яѣ? Има… Есте, есте.

— Ну, такъ принеси десятокъ яицъ въ врутую или въ смятку, какъ хочешь. Десять яѣ! И хлѣба. Да побольше хлѣба. Понимаешь, что такое хлѣбъ?

— Хлѣбъ? Есте.

— Ну, слава Богу. Да кипятку вотъ въ этотъ чайникъ… И двѣ порціи овечьяго мяса.

— Овечье мясо? Есте.

— И десятокъ яицъ.

Николай Ивановичъ растопырилъ передъ слугой всѣ десять пальцевъ обѣихъ рукъ и прибавилъ: «Только скорѣй».

— Нѣтъ, какова славянская земелька! воскликнулъ онъ. — Въ столичномъ городѣ Бѣлградѣ, въ лучшей гостинницѣ не имѣютъ самовара и въ одиннадцать часовъ вечера изъ буфета ужъ ничего получить нельзя!

Но супруговъ ждало еще большее разочарованіе. Вскорѣ слуга вернулся и хотя принесъ, что отъ него требовали, но овечье мясо оказалось холодное, яйца были сырыя, хлѣбъ какой-то полубѣлый и черствый, а вмѣсто кипятку въ чайникѣ была только чуть теплая вода. Онъ началъ пространно говорить что-то въ свое оправданіе, но Николай Ивановичъ вспылилъ и выгналъ его вонъ.

— Дѣлать нечего! Придется чайничать такъ, какъ въ Парижѣ чайничали! вздохнула Глафира Семеновна вынула изъ сакъ-вояжа дорожный спиртовой таганъ, бутылку со спиртомъ и принялась кипятить воду въ своемъ металическомъ чайникѣ.

Въ комнату вошла заспанная горничная съ цѣлой копной волосъ на головѣ, принялась стлать чистое бѣлье на постели, остановилась и въ удивленіи стала смотрѣть на хозяйничанье Глафиры Семеновны.

— Чего смотришь? Чего ротъ разинула? сказала ей та. — У дикая! прибавила она и улыбнулась.

XI

Утромъ супруги Ивановы долго-бы еще спали, но раздался стукъ въ дверь. Глафира Семеновна проснулась первая и стала будить мужа. Тотъ не просыпался. Стукъ усиливался.

— Николай! Кто-то стучитъ изъ корридора. Ужъ не случилось-ли чего? Встань, пожалуйста, и посмотри, что такое… крикнула она. — Можетъ быть, пожаръ.

При словѣ «пожаръ» Николай Ивановичъ горохомъ скатился съ постели и бросился къ двери.

— Это тамъ? Что надо? кричалъ онъ.

За дверью кто-то бормоталъ что-то по сербски. Николай Ивановичъ пріотворилъ дверь и выглянулъ въ корридоръ. Передъ нимъ стоялъ вчерашній черномазый малецъ въ опанкахъ и подавалъ выставленные съ вечера для чистки сапоги Николая Ивановича, а сзади мальца лежала маленькая вязанка коротенькихъ дубовыхъ дровъ.

— И изъ-за сапоговъ ты смѣешь насъ будить! закричалъ на него Николай Ивановичъ, схвативъ сапоги. — Благодари Бога, что я раздѣтъ и мнѣ нельзя выскочить въ корридоръ, а то я задалъ-бы тебѣ, косматому, трепку! Чертъ! Не могъ поставить вычищенные сапоги у дверей!

Малецъ испуганно попятился, но указывая на вязанку дровъ, продолжалъ бормотать. Слышались слова: «дрова… студено…»

— Вонъ! крикнулъ на него Николай Ивановичъ и, захлопнулъ дверь, щелкнувъ замкомъ. — Вообрази, вчерашній черномазый малецъ принесъ сапоги и дрова и лѣзетъ къ намъ топить печь, сказалъ онъ

— Смѣетъ будить, каналья, когда его не просили! Глафира Семеновна потягивалась на постели.

— Да порядки-то здѣсь, посмотрю я, какъ у насъ въ глухой провинціи на постоялыхъ дворахъ. Помнишь, въ Тихвинъ на богомолье ѣздили и остановились на постояломъ дворѣ?

— Въ Тихвинѣ на постояломъ дворѣ насъ хоть кормили отлично. Мы также пріѣхали вечеромъ и сейчасъ-же намъ дали жирныхъ горячихъ щей къ ужину и жаренаго поросенка съ вашей, отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — А здѣсь въ Бѣлградѣ вчера, кромѣ холодной баранины и сырыхъ ницъ, ничего не нашлось для насъ. Тамъ въ Тихвинѣ, дѣйствительно, подняли насъ утромъ въ шесть часовъ, но шумѣли постояльцы, а не прислуга.

— Такъ-то оно такъ, но на самомъ дѣлѣ ужъ пора и вставать. Десятый часъ, проговорила Глафира Семеновна и стала одѣваться.

Одѣвался и Николай Ивановичъ и говорилъ:

— Придется ужъ по утрамъ кофей пить, какъ въ нѣмецкихъ городахъ. Очевидно, о настоящемъ чаѣ и здѣсь мечтать нечего. Самовара въ славянской землѣ не знаютъ! негодовалъ онъ. — Ахъ черти!

Надѣвъ сапоги и панталоны, онъ подошелъ къ электрическому звонку, чтобъ позвонить прислугу и приказать подать кофе съ хлѣбомъ и остановился передъ надписью надъ звонкомъ, сдѣланною по сербски и по нѣмецки и гласящею, кого изъ прислуги сколькими звонками вызывать.

— Ну-ка, будемъ начинать учиться по сербски, сказалъ онъ. — Есть рукописочка. Вотъ вчерашній черномазый слуга, не могшій схлопотать намъ даже бифштексовъ къ ужину, по сербски также называется, какъ и по нѣмецки — келнеръ. Разница только, что мягкаго знака нѣтъ. А дѣвушка — медхенъ по нѣмецки — по сербски ужъ совѣмъ иначе: «собарица».

— Какъ? спросила Глафира Семеновна.

— Собарица. Запомни, Глаша.

— Собарица, собарица… повторила Глафира Ceменовна. — Ну, да я потомъ запишу.

— А вотъ малецъ въ опанкахъ, что сейчасъ насъ разбудилъ, называется: «покутарь». Запомни: «покутарь»… Его надо вызывать тремя звонками, собарицу — двумя, а келнера — однимъ. «Ѣданъ путъ»… Ейнъ маль, по нѣмецки, а по русски: одинъ разъ. Будемъ звонить келнера…

И Николай Ивановичъ, прижавъ пуговку электрическаго звонка, позвонилъ одинъ разъ.

— Погоди. Дай-же мнѣ одѣться настоящимъ манеромъ, сказала Глафира Семеновна, накидывая на себя юбку. — Вѣдь ты зовешь мужчину.

— Повѣрь, что три раза успѣешь одѣться, пока онъ придетъ на звонокъ.

Николай Ивановичъ не ошибся. Глафира Семеновна умылась и надѣла на себя ночную кофточку съ кружевами и прошивками, а «келнеръ» все еще не являлся. Пришлось звонить вторично. Николай Ивановичъ подошелъ къ окну, выходившему на улицу. Улица была пустынна, хотя передъ окномъ на противоположной сторонѣ были два магазина съ вывѣшанными на нихъ шерстяными и бумажными матеріями. Только прикащикъ въ пиджакѣ и шляпѣ котелкомъ мелъ тротуаръ передъ лавкой, да прошла баранья шапка въ курткѣ и опанкахъ, съ коромысломъ на плечѣ, по концамъ котораго висѣли внизъ головами привязанныя за боги живыя утки и куры.

— Посмотри, посмотри, Глаша, живыхъ птицъ, привязанныхъ за ноги, тащатъ! крикнулъ Николай Ивановичъ женѣ и прибавилъ:- Вотъ гдѣ обществу-то покровительства животнымъ надо смотрѣть!

— Ахъ, варвары! воскликнула Глафира Семеновна, подойдя къ окну.

— Да, по всему видно, что это сѣрый, не полированный народъ. — Нy, убей ихъ, а потомъ и тащи. А то безъ нужды мучить птицъ! Однако, кельнеръ-то не показывается.

Николай Ивановичъ позвонилъ въ третій разъ. Явилась черноглазая горничная съ копной волосъ на головѣ, та самая, что вчера стлала бѣлье на постель.

— Собарица? спросилъ ее Николай Ивановичъ.

— Собарица, кивнула та. — Што вамъ е по воли? Заповедите. (То есть: что вамъ угодно? Прикажите).