Антон Чехов - Том 21. Письма 1888-1889 Страница 10

Если опять говорить по совести, то я еще не начинал своей литерат<урной> деятельности, хотя и получил премию. У меня в голове томятся сюжеты для пяти повестей и двух романов. Один из романов задуман уже давно*, так что некоторые из действующих лиц уже устарели, не успев быть написаны. В голове у меня целая армия людей, просящихся наружу и ждущих команды. Всё, что я писал до сих пор, ерунда в сравнении с тем, что я хотел бы написать и что писал бы с восторгом. Для меня безразлично — писать ли «Именины», или «Огни», или водевиль, или письмо к приятелю, — всё это скучно, машинально, вяло, и мне бывает досадно за того критика, который придает значение, наприм<ер>, «Огням», мне кажется, что я его обманываю своими произведениями, как обманываю многих своим серьезным или веселым не в меру лицом… Мне не нравится, что я имею успех; те сюжеты, которые сидят в голове, досадливо ревнуют к уже написанному; обидно, что чепуха уже сделана, а хорошее валяется в складе, как книжный хлам. Конечно, в этом вопле много преувеличенного, многое мне только кажется, но доля правды есть, и большая доля. Что я называю хорошим? Те образы, которые кажутся мне наилучшими, которые я люблю и ревниво берегу, чтоб не потратить и не зарезать к срочным «Именинам»… Если моя любовь ошибается, то я неправ, но ведь возможно же, что она не ошибается! Я дурак и самонадеянный человек или же в самом деле я организм, способный быть хорошим писателем; всё, что теперь пишется, не нравится мне и нагоняет скуку, всё же, что сидит у меня в голове, интересует меня, трогает и волнует — и из этого я вывожу, что все делают не то, что нужно, а я один только знаю секрет, как надо делать. Вероятнее всего, что все пишущие так думают. Впрочем, сам чёрт сломает шею в этих вопросах…

В решении, как мне быть и что делать, деньги не помогут. Лишняя тысяча рублей не решит вопроса, а сто тысяч — на небе вилами писаны. К тому же, когда у меня бывают деньги (быть может, это от непривычки, не знаю), я становлюсь крайне беспечен и ленив: мне тогда море по колено… Мне нужно одиночество и время.

Простите, что я занимаю Ваше внимание своей особой. Сорвалось с пера. Почему-то я теперь не работаю.

Спасибо, что помещаете мои статейки*. Ради создателя, не церемоньтесь с ними: сокращайте, удлиняйте, видоизменяйте, бросайте и делайте, что хотите. Даю Вам, как говорит Корш, карт-блянш. Я буду рад, если мои статьи не будут занимать чужого места.

Прочтите в «Стоглаве» почтовые правила — об отсылке денежных пакетов. Это Алексей Алексеевич сочиняет такие правила. Его медицинский отдел* ниже всякой критики — можете передать ему это мнение специалиста!

Напишите мне, как по-латыни называется глазная болезнь Анны Ивановны. Я Вам напишу, серьезно это или нет. Если ей прописан атропин, то серьезно, хотя не безусловно. А у Насти что? Если думаете вылечиться в Москве от скуки, то напрасно: скучища страшная. Арестовано много литераторов, в том числе и всюду сующийся Гольцев, автор «Девятой симфонии»*. За одного из них хлопочет В. С. Мамышев*, который был сегодня у меня.

Поклон всем Вашим.

Ваш А. Чехов.

У меня в комнате летает комар. Откуда он взялся?

Благодарю за глазастые объявления о моих книгах.

Киселевой М. В., 2 ноября 1888*

516. М. В. КИСЕЛЕВОЙ

2 ноября 1888 г. Москва.

2 ноября.

Уважаемая Мария Владимировна! Маша получила от Вас письмо* и вкратце рассказала мне его содержание. Ваше душевное состояние вынуждает меня говорить с Вами серьезно и прямо, и я серьезно, честным словом уверяю Вас, что Сережа совершенно здоров, весел, не кашляет, что он по-прежнему хороший мальчуган, учится недурно и — короче говоря — ни в его здоровье, ни в поведении, ни в образе жизни ничего не замечается такого, что могло бы внушать хотя бы даже маленькие подозрения или опасения. Честное слово — повторяю. Он по-прежнему ходит на голове, ласков, искренен, грустит по Бабкине и жадно ждет санного пути, когда Вы приедете к нам, и Рождества, когда мы приедем к Вам.

Я обещаю, что если случится что-нибудь, немедленно, ничего не утаивая, уведомить Вас. Ведь Вы знаете отлично, что я не имею права скрывать от Вас и от Алексея Сергеевича ничего, что может так или иначе угрожать Сергею.

Каждое утро, лежа в постели, я слышу, как что-то громоздкое кубарем катится вниз по лестнице и чей-то крик ужаса: это Сережа идет в гимназию, а Ольга провожает его. Каждый полдень я вижу в окно, как он в длинном пальто и с товарным вагоном на спине, улыбающийся и розовый, идет из гимназии. Вижу, как он обедает, как занимается, как шалит, и до сих пор не видел и тени такого, что могло бы заставить меня призадуматься серьезно насчет его здоровья или чего-нибудь другого.

Вот и всё.

Всё у нас обстоит благополучно. Денег нет, но жду из Питера около тысячи рублей и получу ее скоро. Немножко практикую. Удалось мне написать глупый водевиль, который, благодаря тому, что он глуп, имеет удивительный успех*. Васильев в «Моск<овских> вед<омостях>» обругал*, остальные же и публика — на седьмом небе*. В театре сплошной хохот. Вот и пойми тут, чем угодить!

Отчего Вы не пишете в «Роднике»*? Писанье — отличное отвлекающее средство при мерлехлюндии.

Будьте здоровы и приезжайте при малейшей возможности: будем рады Вас видеть.

Поклон Барину* и Василисе, Михаилу Петровичу и Елизавете Александровне.

Сердечно преданный

А. Чехов.

Леонтьеву (Щеглову) И. Л., 2 ноября 1888*

517. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ)

2 ноября 1888 г. Москва.

2 ноябрь.

Милая Жанушка! Спасибо Вам за Ваши хлопоты*. В долгу я у Вас по самую глотку, а когда мы поквитаемся, одному только небу ведомо.

Теперь о «Медведе». Соловцов играл феноменально, Рыбчинская была прилична и мила. В театре стоял непрерывный хохот; монологи обрывались аплодисментами. В 1-е и 2-е представление вызывали и актеров и автора. Все газетчики, кроме Васильева, расхвалили…* Но, душа моя, играют Соловцов и Рыбч<инская> не артистически, без оттенков, дуют в одну ноту, трусят и проч. Игра топорная.

После первого представления случилось несчастье. Кофейник убил моего медведя. Рыбчинская пила кофе, кофейник лопнул от пара и обварил ей всё лицо. Второй раз играла Глама*, очень прилично. Теперь Глама уехала в Питер, и, таким образом, мой пушной зверь поневоле издох, не прожив и трех дней. Рыбчинская обещает выздороветь к воскресенью.

Теперь о Вас. Что касается «Театрального воробья»*, то он, кажется, пойдет. О нем был у меня разговор с Коршем, с Соловцовым же буду еще говорить, выбрав для сего наиболее благоприятную минуту.

С «Дачным мужем» не торопитесь*. Успокойте свои щеглиные нервы. Если Вы в самом деле пришли к убеждению, что III акт не нужен, то так тому и быть, но если этого убеждения нет, то зачем идти на уступки? Пусть лучше пьеса лежит в архиве, чем идти на уступки… Ведь если раз уступите, то Ваши нервы будут уступать без конца… Побольше железа!

По-моему, лучше написать две новые пьесы, чем один раз уступить. Это покойнее, выгоднее и легче. Не торопитесь, голубушка…

Я сделаюсь популярным водевилистом? Эка, хватили! Если во всю свою жизнь я с грехом пополам нацарапаю с десяток сценических безделиц, то и на том спасибо. Для сцены у меня нет любви. «Силу гипнотизма» я напишу летом* — теперь не хочется. В этот сезон напишу один водевильчик* и на этом успокоюсь до лета. Разве это труд? Разве тут страсть?

Видаюсь с Тихоновым*. Он советует послать «Медведя» в Александринку.

Все наши здравствуют и шлют Вам свой поклон. Будьте здоровы и не хандрите.

Ваш Antoine.

Сысоевой Е. А., 2 ноября 1888*

518. Е. А. СЫСОЕВОЙ

2 ноября 1888 г. Москва.

2 ноябрь.

Уважаемая Екатерина Алексеевна!

Простите, что я запаздываю ответом на Ваше письмо. В последнее время у меня было много нелитературных хлопот, так что всё, имеющее отношение к литературе, пришлось отложить недели на две.

Я не сдержал свое обещание — не прислал в «Родник» рассказ — по причинам, от меня не зависящим. Как мне ни грустно сознаться, но я сознаюсь: моя голова отяжелела и бедна сюжетами. За полгода я никак не мог придумать подходящего сюжета, а давать в детский журнал обычную поденщину, дебютировать с этого, мне не хотелось и не хочется. Говорю это искренно и уверяю Вас, что о нежелании моем работать у Вас не может быть и речи. Всё лето я путешествовал, теперь спешу отработать авансы. Когда я почувствую себя свободным от долгов — их немного, — я стану придумывать сюжет для «Родника», теперь же прошу у Вас прощения и снисхождения.