Сергей Довлатов - Письма Ефимову Страница 10

Кажется, ничего не забыл. Сердечные приветы всем вашим от меня и Марины, всегда

Ваш И.

О Бродском для «Серебряного века» напишу и вышлю на днях.

Довлатов — Ефимову

17 января 1980 года

Дорогой Игорь! Спасибо за текст, безупречный, как все, что Вы пишете. Поляк кланяется и благодарит.

Жизнь завертелась — чистое кино.

На курсах у меня обнаружили могучее прикладное дарование. Перевели из ремесленной в творческую группу. Воспитывают сурово, как юного Паганини. Шеф Милтон (дед его работал у Фаберже) произнес такую загадочную фразу:

— Ты обязан лепить даже во сне.

Все это меня несколько тяготит. Поскольку газета уже в наборе. И я не способен полностью отдаться моделированию клипсов.

Газету набираем. В первый же номер засажена громадная реклама «Ардиса». О вас и о Карле скоро напишу.

«Буржуя» я перечитал. С увлечением читает мама.

Теперь, что касается адресатов. У Гриши их мало. В основном, библиотеки и университеты. У Меттера (газета) — тысячи четыре. Но вроде бы не в руках, а через кого-то. Может, через Кухарца. В общем, если пришлете свою рекламу, я обещаю, что мы ее сунем в каждую бандероль первого номера.

Идея торговать книжками «Ардиса» не заглохла. Как только газета стабилизируется, я Вам напишу и все устроим.

Понимаете, очень мало времени. Радио «Либерти», наконец, после года унижений заказало мне цикл передач. Не смейтесь — о рабочем классе. Тема хорошая, поскольку бесконечная. Также я участвую в рубрике «Писатель у микрофона». (Параллельно с безумцем Аркашей Львовым.) В моей заявке есть «Ардис» и конкретно — Вы.

Шлю Вам копию моего ответа Перельману. (У него чистая ебанашь по сексуальной линии.) Шлю не как худ. произведение, а как свидетельство моей уравновешенности. И Марине покажите.

Когда Вы (вы) приедете? У нас огр. комната пустует. Не пугайтесь, что сравнительно далеко от центра. У соседей — автомобили. Подвезут.

Обнимаю вас всех и люблю.

ПИСЬМО ДОВЛАТОВА ПЕРЕЛЬМАНУ от 14 января 1980 года

Дорогой Виктор!

Юля Тролль передала мне Ваше «Печатать его не будем». Я ужасно расстроился. Объясняю, в чем дело.

Откровенно говоря, в русских публикациях я сейчас не заинтересован. Не именно у Вас, а где бы то ни было. Да и печатать мне, в общем, нечего. Надо дописывать роман. Надо что-то зарабатывать. Надо делать газету. Реставрировать личную жизнь. И т. д.

Так что, ощущение странное. Как будто от незнакомого человека получил записку: «Прошу на мой юбилей не являться!»

Что же меня так расстроило (расТроило)?

Вы меня печатали неоднократно. Рассказы мои при оценке журнала неоднократно упоминались в положительном смысле. И вдруг «печатать не будем».

Чтобы написать такое, редактор должен быть лично и глубоко уязвлен.

Что значит — «печатать не будем». А если я напишу «Белые ночи»?

Значит, дело в личной обиде.

Эмигрантский круг тесен. Сплетников полно. Уже и Седыху что-то шептали, но он пренебрег. И Марку Поповскому. Ладно…

Я признаю за собой некоторую устную беспечность. Однако решительно не припомню, чтобы где-то, когда-либо допускал в Ваш адрес унизительные или враждебные акции. Разрешите Вас в этом торжественно заверить.

Я знаю, в каких условиях делается ежемесячный несубсидируемый журнал. Допускаю, что у Вас есть недоброжелатели. Догадываюсь о каких-то личных и творческих комплексах — удел всякого нормального человека.

И все-таки. Вы оттолкнули талантливейших Каганскую и Рубинштейн, Люду Штерн, знаменитую как раз тем, что за всю жизнь она не испортила отношений ни с одним человеком…

А приобрели, сами знаете что…

Подумайте. Вы же редактор, а не бубновый валет…

Журнал мне по-прежнему нравится. Ваш энтузиазм и мастерство по-прежнему вызывают во мне глубокое и дружеское уважение.

От души, поверьте, желаю Вам и Вашему журналу успеха и процветания.

Ваш С. Довлатов.

Довлатов — Ефимову

17 января 1980 года

Дорогой Игорь!

Сегодня утром отправил Вам письмо. (В котором благодарил за отрывок, полученный накануне.) Вечером читаю новую записку. С обещанием прислать что-нибудь о Бродском… «Сплошная мистика», как говаривал один беллетрист, заметив в транспорте доступную женщину.

«Бледный огонь» — черт с ним. Это Гришины дела. Проклятий не дождетесь.

А вот от Марамзина я получил довольно бестактную записку. (Может, уже жаловался, не помню.) Он пишет:

«Прозы у «Эха» на три года вперед. Нужны статьи…»

Я ему ответил: «Прозы и у меня на три года вперед. Статью же рекомендую заказать Абраму Терцу».

За аналогию «Бродский — Цветков» извините. Даже не знаю, как это вырвалось. Фотография же моя с Иосифом послана как отчасти юмористическая.

Госпоже Брейтбарт напишу сегодня же. Сошлюсь на Вас. Попрошу у нее рецензию на Вас. Но если больше 4-х страниц, то худо. Тогда надо делать целую полосу. А это не по-газетному. (Рецензия на целую полосу.) У нас всего две полосы — чисто литературных. Посмотрим…

Про Вас я обязательно напишу. И про Карла. Как вы думаете, не обидится, если это будет не вполне серьезно?

Когда Вы приедете? За всю жизнь я только с двумя людьми мог беседовать, не выпивая. С Вами и Лешей. И оба далеко.

Команда у нас в газете довольна яркая. Схема — из «Золотого теленка».

Боря Метгер — типичный Остап. Женя Рубин — Пониковский. Я — Шура Балаганов. Леша Орлов — Козлевич.

Помните Лешу Орлова? Это приятель Марамзина из «Строительного рабочего». Метгер его удачно назвал «Толпа из одного человека». Мы без конца ругаемся. А Метгер с Рубиным даже подрались, шумно и неумело. После чего у обоих распухли щеки.

Денег у нас (вернее — у них) — тридцать тысяч, как я уже писал. Есть надежда получить еще.

Газету сразу же вышлю.

Всех обнимаю

С.Д.

Довлатов — Ефимову

Январь 1980 года

Дорогой Игорь!

Пишу отрывисто, в спешке и даже — безумии. Газета появится 8-го февраля. 24 полосы, 5-го будет наше объявление у Седыха. А затем — в среду, четверг и пятницу. В пятницу же и выйдет первый номер.

Я сделал полосу об «Ардисе». То есть — фото, рекламное клише и байка про Карла. Из-за нее Вас и беспокою. Прочтите. Если Вам покажется, что Карл может обидеться — сообщите. Идет полоса в 3-м или 4-м номере. Так что успеем предотвратить. Если же Вам покажется, что нормально, то Карлу давать не стоит. Пусть увидит всю полосу. Скелет ее такой: [начерчен макет полосы].

Игорь! Про Вас я обязательно напишу. И рекламку дадим на «Метаполитику» и «Буржуя». Это не долг, а потребность. Просто нет времени. Про Карла оказалось легче. Мы бегаем с 8 утра до часу ночи. Доставка (будущая), материалы деловые, вся терминология набора и печати — чужая. Вся техника газеты — незнакомая. И еще надо править. Все пишут очень плохо. Или длинно. Иди вообще не пишут, как Шарымова, а только звонят и мучают. Сегодня Женя Рубин упал в обморок в наборном цехе. У него язва, а он целый день не ест, мы все гоняемся за рекламой и т. д. Боря Меттер дважды побил машину, он плохо водит, а наши читатели аж в Бруклине, надо договариваться с распространителями…

Приехали Серманы. В пятницу вечером я к ним заеду. Т. е. — завтра.

Я вас обнимаю.

С.

P.S. Как только выйдет 1-й номер, Гриша Поляк займется организацией книжного магазина.

ВОСПОМИНАНИЕ С ЛЕГКИМ АКЦЕНТОМ

В жизни я перенес немало горьких разочарований. Расскажу о самом мучительном.

Зимой 78 года я узнал, что в Ленинграде находится Карл Проффер. Знаменитый Карл Проффер. Глава крупнейшего издательства русской литературы на Западе.

Выяснилось, что я могу его повидать.

Я не просто волновался. Я вибрировал. Я перестал есть. И более того пить… Я ждал.

Ведь это был мой первый издатель. После шестнадцати лет ожидания.

Я готовился. Я репетировал. Я просто-таки слышал его низкий доброжелательный голос:

— Ах, вот ты какой! Ну прямо вылитый Хемингуэй!.. Встреча состоялась. Он ждал меня. И я вошел… На диване сидел вялый мужчина в «приличном» костюме. Он дремал.

— Здравствуйте, — сказал я.

Мужчина с заметным усилием приподнял веки. Затем опустил их.

— Вы издаете мою книгу? — спросил я. Проффер кивнул. Точнее, слегка качнулся в мою сторону. И снова замер, обессилев полностью.

— Когда она выйдет? — спросил я.

— Не знаю, — сказал он.

— От чего это зависит?

Ответ прозвучал туманно, но компетентно:

— В России так много неопубликованных книг…

Наступила тягостная пауза.

Внезапно Проффер чуть напрягся и спросил:

— Вы — Ерофеев?

— К сожалению — нет, — ответил я.

— А кто? — слегка удивился Проффер. Я назвал себя. Я сказал: