Лев Гунин - Избранник Страница 10

- Надо попросить, раз уже они нас впустили, сжалились, пусть вызовут и для нас такси.

- Такси не приедет.

- Не приедет! Опять заладил. Вот накаркал...

- Послушайте, они же сейчас вызовут все себе такси. А вдруг у них там будет свободное место - вот мы по двое и уедем.

- У меня нет денег.

- Брось ты, у меня есть.

- Шу-у-ме-ело мо-оре, был рассвет и-и бу-у-ря волны по-о-днимала!

- Саня! Перестань Слышишь?! Нас же сейчас выставят отсюда на дождь.

- Бы-ыл рассве-ет, и бу-у-ря...

- Да перестань ты, ну, перестань, слышишь?

- Ну, перестал, и что?

- Надо отсюда выбираться. Пойду поговорить насчет такси. Может быть...

- Ребятки к ним приближается маленькая, худая, шаркающая ногами по полу старушка, - ну все. Придецц вам выходить. Ни знаю, куда вы пойдете в такую погод, в такой дожж. Ну, ничьо не зделать, родимыя. Закрываем, закрываем, выходиттти. - И они оказываются снова на улице.

Дождь льет вовсю. Струи воды полосой проходят по асфальту - и снова однообразно шуршит и отстукивает вода. Старушка выходит за ними из двери, открывает свой дырявый старый зонт. Дождь скрывает ее за пеленой струй; она словно растворяется в мокром воздухе.

Струи дождя образовывают белые буруны на черном асфальте. На нем, казалось бы, нет уже ни песчинки. Сергей снимает пиджак и накидывает его Наташе на плечи. Саня стоит в своем плаще как бы растерянный, не подумав даже предложить полу плаща Ире. Наконец, он как бы опомнился, и они вдвоем укрываются его плащом. Подъезжает такси. Четверо работниц кафе садятся в него - и такси, рявкнув мотором, скрывается за пеленой дождя, окатив четырех прижавшихся к стене брызгами холодной и прозрачной воды.

Куда им идти? Единственное, самое разумное - в ближайший подъезд, в ближайший двор; там отсидеться, пока дождь не окончится - пусть даже до самого утра.

Подъезжает такси. "Вы такси вызывали?" - "Ну, я же говорил! Вот. Садись, - Саня открывает дверцу перед Ирой и, как ни чем не бывало, закуривает и весело смотрит на них. - Я ведь говорил, что такси придет... А вы..." Они выезжают из-за коричнево-белого дома и поворачивают направо. Такси проезжает улицу с красными кирпичными домами и сворачивает в противоположную от дома Сергея сторону. "Мы сначала девочек развезем, а потом уже сами, - объясняет Саня Сергею. - "Девочек развезем? Что-то это на тебя не похоже... Я тебя не узнаю, Саня. Ты никогда таким не был." "Сергей? Я т е б я не узнаю, - говорит Наташа. - "Девочек развезем? Это меня не устраивает." - "Сергей? - Наташа из-под полуопущенных век смотрит томно и полным глубинной темноты взором. - "Ты меня высадишь здесь." - "Здесь? Пожалуйста... Остановите, пожалуйста, здесь." Сергей выходит из машины. Такси уезжает дальше.

Ванна. Душ. Сергей вытирается полотенцем. Спать, спать... Потом, утром, проанализировать все, что было, все, что случилось. Все, что д о л ж н о было случиться именно так... Почему именно так? 3вонок в дверь. Сергей, еще вытираясь полотенцем, голый, как был, подходит к двери и ждет. "Кто звонит?" Тишина, нарушаемая его собственным дыханьем. "Кто там?!" Сергей ждет, чувствуя холодок коридора. Никто не отозвался. Он идет в ванную, залезает в нижнее белье и затем ложится спать. Потолок, испещренный белыми бликами. Блик наверху стопки книг. Ваза. Игрушечный стульчик с отломанной ножкой. Сергей смотрит пристально в эту полутемную отхлань, являющуюся потолком и, одновременно, границей его напряженного внутреннего взора... Спать... Он ложится, накрываясь одеялом, и его грудь, как гора, выступает под белеющим в полутьме пятном пододеяльника. Дыхание его становится размеренным, он засыпает.

Просыпается он от сильной и резкой боли. Болит все его тело. Он чувствует слабость и под кожей какой-то огонь. Он открывает глаза. Все тот же потолок, испещренный трещинками, но уже не тот, что вчера. Сергей чувствует нахохлившуюся враждебность, источаемую всеми этими стенами. Теперь это не привычное убежище, но безличная кирпичная клетка, затерянная в кишащем людьми, наполненном шевелящимися страстями, городе. Солнечный свет, проникающий полосой из окна, режет глаза, вызывая в них незнакомую боль и покалывание. Сергей хотел бы снова заснуть, уйти из этой комнаты, не видеть ее, забыть обо всем. Он чувствует тупую и давящую, словно пресс на его теле, боль, и вдруг понимает, что болят почки. Мысли уже разбегаются, как всегда при высокой температуре, а глаза блуждают по стенам, не в силах остановить бег взгляда. Во рту него пересохло. Он мучительно хочет проглотить слюну, которой в его горле нет, но не может даже немного напрячь гортань, которая наполнена резкой, режущей болью. Он уже знает, что это болезнь, но какая болезнь? Что с ним? Он внезапно вспоминает, что стоял не менее часа под дождем. Причина? Или мнимая причина, кем-то коварно подсунутая для замещения настоящей? Новый взрыв резкой боли потрясает им, и Сергей понимает, насколько серьезно он заболел.

Он встает, намереваясь приготовить себе завтрак, и только тут замечает, что голова его кружится, а ноги не хотят слушаться и стали как ватные. Огонь во рту снова показывает ему, насколько это серьезно, а предметы плывут куда-то, подергиваясь на мгновение голубой дымкой. Он закрывает глаза. Верчение прекратилось, но каждый удар крови в висках вызывает в глазах, прикрытых веками, как бы красную вспышку, от которой рождаются расходящиеся "молнии" стрел. И он отмечает, что с трудом дышит, ему хочется снова улечься в постель. Он смотрит на часы. Что делать дальше? Все тело болит; комната кружится перед глазами, как заведенная, обои на стенах чуть подрагивают, и Сергей чувствует немую угрозу, затаившуюся за ними. Именно теперь заболеть... Он открывает шкаф на кухне, заглядывает в него и достает таблетки. С помутневшим взглядом, с дрожащими руками, Сергей выдавливает четыре из них и наливает себе воды. Поднося первую таблетку ко рту, он вдруг отводит руку и застывает с этой таблеткой в пальцах. Аптека? Он не дойдет до аптеки; и, ведь может быть, "даже там?" Он чувствует вои железные бицепсы, их твердую застылость кожей. Сейчас в них растворена оль. Ему начинает казаться, что, если бы он не обладал такими мышцами, эта боль была бы уменьшена наполовину... С каждой минутой эта боль растет. Она оказывается коварней, чем казалось, она дергает его тело, как щипцами. По сравнению с этой болью боль, охватившая его в постели в те первые моменты, когда он проснулся, кажется совсем незначительной. Кровь стучит в висках уже молотами, каждая клеточка его тела становится враждебной. И еще враждебней теперь то, что лежит за окном, за дверью, там, снаружи, за пределами его горящих зрачков, его насупившейся квартиры. Сергей садится на табурет, сдавливая лоб руками. Он понимает то, что каждая секунда из уходящих теперь является для него неоценимо важной. "Что делать, что делать?" Мысль, очень редко посещающая его, бьется теперь у него на виске тоненькой жилкой. "Что делать?" Такой сильный, с такой мощной фигурой, человек, как он, который всегда боролся, не задумываясь в общем смысле о том, что ему делать... Сейчас - ... Сергей встает с табуретки, что дается ему с большим трудом, и с трудом подходит к двери. Он прислоняется лбом к дверному косяку и стоит так, чувствуя биение собственного сердца и ощущая холод дерева на своей пылающей коже лба. Подумав и оценив свое положение лихорадочным движением своего воспаленного мозга, он принимает решение и выходит за дверь. Он спускался по лестнице с усилием, не желая, чтобы его кто-нибудь тут увидел, ощущая на губах солоноватый вкус и отмечая, как красные пятна пляшут перед глазами. Он спускался с огромным трудом, делая с усилием каждый шаг и хватаясь рукой за перила. На лбу у него выступили капельки пота; он спустился вниз и направился за угол.

Стараясь не смотреть на прохожих и захваченный только одной мыслью: чтобы никто не успел остановить его, он доходит до телефона-автомата. Войдя в телефонную будку, он прислоняется плечом к стенке и берет трубку. Он понимал, что в поликлинику или в больницу ему сейчас не добраться; единственный с для него сейчас шанс заключается в том, чтобы вызвать домой "Скорую помощь". Он набирает номер, слыша свое хриплое дыхание. Занято. Короткие гудки в трубке смешиваются с пульсированием бьющейся жилки виска. Еще раз тот же номер. После того, как он набирает "ноль", номер "сбрасывает". Он набирает еще и еще. Занято... - длинные гудки, затем сброс... - сброс... - длинные гудки... - никаких гудков... - занято... Ему никогда не дозвониться! Кто-то стоит за этими гудками, кто-то зловещий, и хриплым голосом смеется ему в ухо... "Да! "Скорая помощь" слушает." "Пожалуйста, вызов по адресу..." - "Что случилось?" - "Простуда, очень сильная. Высокая температура. Почки. Очень сильная боль в почках... Почему? Почему не приезжаете?! " - "Мы к тем, у кого простуда, не выезжаем... Идите в поликлинику... Все..." - "Подождите! Постойте! Очень высокая температура. Сорок градусов... до поликлиники не дойдет... Умирает... человек умирает... Примите, пожалуйста, вызов!.. Кто вызывает? Сосед." - "Говорите адрес." Голос в трубке стал каким-то еле слышным... Ватным, приглушенным невидимой подушкой. Ухо его слышит голос в трубке как будто издалека, а между ними журчит вода... Он называет адрес, думая о том, что хорошо бы теперь лежать, и ему вдруг становится легче. Он вдруг чувствует себя так, как будто он не стоит, а лежит в постели. Ему не хочется никуда идти, он закрыл бы сейчас глаза и остался бы стоять в телефонной будке; но он знает, что необходимо идти, он должен идти, идти назад. Он это знает.