Александр Куприн - Звезда Соломона Страница 10

- Эх, где уж нам, дуракам, чай пить. Первое ваше пожелание, если и сбудется, то разве лет через пять. Да и то надо, чтобы слетел или умер кто-нибудь из начальников в округе, ну, а я зла никому не желаю. А второе - увы мне, чадо мое! - также для меня невероятно, как сделаться китайским богдыханом. Вам-то я, дорогой господин Цвет, признаюсь с полным доверием. Есть тут одна... в Стародубе... звать Клавдушкой...

Поразила она меня в самое сердце. На Рождество я танцевал с ней и даже успел объясниться. Но - куда! Отец - лесопромышленник, богатеющий человек. Одними деньгами дает за Клавдушкой приданого три тысячи, не считая того, что вещами. Что я ей за партия? Однако мое объяснение приняла благосклонно. Сказала: "Потерпите, может быть, и удастся повлиять на папашу. Подождите, сказала, я вас извещу". Но вот и апрель кончается... Понятное дело, забыла. Девичья память коротка. Эх, завей горе веревочкой. Однако пожелаю счастливого пути... Всего вам наилучшего... Бегу, бегу.

Иван Степанович вошел в вагон. Окно в купе было закрыто. Опуская его, Цвет заметил как раз напротив себя, в открытом окне стоявшего встречного поезда, в трех шагах расстояния, очаровательную женскую фигуру. Темный фон сзади нее мягко и рельефно, как на картинке, выделял нарядную весеннюю белую шляпку, с розовыми цветами, светло-серое шелковое пальто, розовое, цветущее, нежное, прелестное лицо и огромный букет свежей, едва распустившейся, только этим утром сорванной сирени, который женщина держала обеими руками.

"Как хороша! - подумал Цвет, не сводя с нее восторженных глаз. Сколько нежности, чистоты, ума, доброты, изящества. Нигде в целом свете нет подобной ей! Есть много красавиц, но она - единственная, ни на кого не похожая, неповторимая. Ах, она улыбается!"

Правда. Она улыбалась, но только чуть-чуть, одними глазами, и в этой тонкой улыбке было и невинное кокетство, и ласка, и радость своему здоровью и весеннему дню, и молодое проказливое веселье. Она погрузила нос, губы и подбородок в гроздья цветов, время от времени, будто мимоходом, соединяла свои темные, живые глаза с восхищенными глазами Ивана Степановича.

Но вот поезд Цвета медленно поплыл вправо. Однако через секунду стало ясно, что это только мираж, столь обычный на железных дорогах: шел поезд красавицы, а его поезд еще не двигался. "Хоть бы один цветок мне!"

- мысленно воскликнул Цвет. И тотчас же прекрасная женщина с необыкновенной быстротой и с поразительной ловкостью бросила прямо в открытое окно Цвета букет. Он умудрился поймать его и еще поспел, высунувшись в окно, несколько раз картинно прижать его к губам. Но красавица, рассмеявшись так весело, что ее зубы засверкали в блеске весеннего полудня, наклонила голову в знак прощания и быстро скрылась в окне. А там ее вагон запестрел, помутнел, слился в линии других вагонов и исчез.

Тронулся и вагон Цвета. В ту же секунду загремела отодвигаемая дверь. В купе ворвался все тот же почтальон, Василий Василье вич. Шапка у него слезла совсем на затылок, рьгжие кудри горели пожаром, лицо было красно и сияло блаженством. В сильном возбуждении принялся он тискать руки Ивана Степановича.

- Дорогой мой... если бы вы знали... Что? Поезд идет? Э, наплевать на корреспондентов. Попили моего пота... Подождут один день... Провожу вас до первой станции... Такой день никогда не повторится... Если бы вы знали! Да нет, вы воистину маг, волшебник, чародей и прорицатель. Вы, точно как в старых сказках, какой-то чудесный добрый колдун...

- Милый Василий Васильевич, пожалуйста, выскажитесь толком. Ничего не понимаю.

- Да как же! Послушайте только! Прощаясь, вы мне говорили:

желаю вам сделаться начальником почтового отделения. Так? Помните?

- Помню.

- И дальше. Желаю вам успеха у одной прекрасной барышни, которая , и так далее... Верно?

- Ну да.

- И вот, представьте себе... как по щучьему велению?... Принимаю мешок, а он уж старый и трухлый и вдруг расползся. Целая гора писем вылезла наружу. Я их подбираю. И вдруг вижу сразу два, и оба мне.

Поглядите, поглядите только.

Он совал в руки Цвета два конверта. Один - казенный, большой, серый, другой - маленький, фиолетовый, с милыми каракулями. Цвет заметил деликатно:

Может быть, в этих письмах что-нибудь такое... что мне не удобно знать?...

- Вам? Вам? Вам все дозволено! Вы - мой благодетель. Смотрите!

Читайте!

Цвет прочитал. Первый пакет был от округа. В нем разъездной почтальон Василий Васильевич Модестов действительно назначался исполняющим должность начальника почтово -телеграфного отделения в местечко Сабурово, в заместители тяжело заболевшего почмей-стера. А в фиолетовом письме, на зеленой бумаге, с двумя целующимися налепными голубыми голубками на первой странице, а левом верхнем углу, было старательно выведено полудетским, катящимся вниз почерком пять строк без обращения, продиктованные бесхитростной надеждой и наивным ободрением, и кстати, с тридцатью грамматическими ошибками.

- И прекрасно, - сказал ласково Цвет, возвращая письма. - Сердечно рад за вас.

- И я безмерно счастлив! - ликовал почтальон. - Эх, теперь бы на радостях дернуть какого-нибудь кагорцу. Угостил бы я охотно милого друга-приятеля на последнюю пятерку. Господин волшебник, как бы нам соорудить?

- Что же. И я бы не прочь, - отозвался Цвет. И в тот же миг в дверь постучались. Появился в синей куртке с золотыми пуговицами официант с карточкой в руке.

- Завтракать будете?

- Вот что, - уверенно ответил Цвет. - Завтракать мы, конечно, будем.

А пока подайте-ка нам... - Он задумался, но всего лишь на секунду. Подайте нам сюда бутылку шампанского и на закуску икры получше и маринованных грибов.

- Слушаю-с, - ответил почтительно, с едва лишь уловимым оттенком насмешки официант и скрылся.

- Я вам говорил, что вы кудесник, - обрадовался почтальон. - Если вы захотите сейчас музыку, то будет и музыка. Прикажите, пожалуйста. Ведь каждое ваше желание исполняется.

Цвет вдруг побледнел. Сердце его сжалось от какого-то томитель-яого тайного страха.

И он произнес слабым, дрожащим голосом.

- Хорошо. Пусть будет музыка.

Сладкий гитарный ритурнель послышался в коридоре. Два горловых, сиплых, но очень приятных и верных голоса, мужской и женский, запели итальянскую песенку: "О solo mio..." (О единственный мой...)

Модестов выглянул из купе.

- Бродячие музыканты! - доложил он. - Ну, однако, вам и везет.

|Прямо волшебство.

Цвет не ответил ему. Он вдруг в каком-то озарении, с ужасом спомнил весь нынешний день, с самого утра. Правду сказал почтальон - всякое его желание исполнялось почти мгновенно. Проснувшись, он захотел чаю - сторож принес чай. Он подумал - и то мимолетно, - что хорошо бы было развязаться с усадьбой, - получилась телеграмма от Тоффеля. Захотел ехать - Василий Васильевич предложил повозку и лошадей. Шутя сказал:

"Дарю хронометр" - и вынул из кармана неизвестно чьи, дорогие, старинные золотые часы. Влюбившись мгновенно в красавицу из вагонного окна, захотел получить цветок из ее букета - и получил так мило и неожиданно весь букет, с воздушным поцелуем и обольстительной улыбкой в придачу.

Случайно, из простой любезности, посулил Василию Васильевичу повышение по службе и желанную свадьбу, и судьба уже потворствует его капризу. И сейчас, в вагоне, два пустячных случая подряд... Что-то нехорошее заключено в этой послушной торопливости случая.... И главное - самое главное и самое тяжелое - то, что все эти явления так неизбежно, столь легко и так просто зависят от какой-то новой стороны в душе самого Цвета, что в них даже нет ничего удивительного.

Цвет сразу заскучал, омрачнел и как бы ожесточел сердцем. Теплое шапманское с икрой показалось ему противным. А в вагоне-ресторане ему неожиданно надоел рыжий почтальон: показался вдруг чересчур размякшим, болтливым, приторным и фамильярным. В этот момент они ели рыбу. Василий Васильевич, пронзив ножом добрый кусок судачьего филея, уже подносил его к открытому рту, когда Цвет лениво подумал про себя:

"А убрался бы ты куда-нибудь к черту". Модестов, быстро лязгнув зубами, закрыл рот, положил нож с рыбой на тарелку, позеленел в лице, покорно встал, сказал: "Извините, я на секунду" - и вышел из вагона. И уже больше совсем не возвращался. Заснул ли он где-нибудь в служебном отделении, или сорвался с поезда - этого Цвет никогда не узнал. Да, по правде сказать, никогда и не заинтересовался этим.

Вернувшись после завтрака к себе в вагон, он еще несколько раз пробовал проверить свою новую, исключительную, таинственную способность повелевать случаем. Однажды ему показалось, что поезд слишком медленно тащится на подъем. "А, ну-ка, пошибче!" - приказал Цвет. Вероятно, как раз в этот момент, поезд уже преодолел гору, но вышло так, что, будто подчиняясь повелению, он сразу застучал колесами, засуетился и поддал ходу. "И еще! И еще! А ну-ка еще!" - продолжал погонять Цвет. Вскоре телеграфные столбы замелькали в окне со скоростью сначала трех, потом двух, потом полугора секунд; вагоны, как пьяные, зашатались с бока на бок и, казалось, стремились перескочить с разбега друг через друга, точно в чехарде; задребезжали стекла, завизжали стяжки, загрохотали буфера. В коридоре и в соседних купе послышались тревожные голоса мужчин и крики женщин.