Натиг Расул-заде - Нонсенс Страница 10

Как-то, примерно в таком состоянии, Кязыма остановил молодой сотрудник ГАИ за то, что Кязым не пристегнулся ремнем. Кязым полными слез глазами посмотрел на автоинспектора.

- Эх, сынок, - произнес он. - Все это суета. Поверь мне - суета, клянусь честью. О душе надо подумать. О душе. О том, что дальше будет, о том, правильно ли живешь на этом свете. О душе, сынок, о душе... - И Кязым, вздыхая и кряхтя, полез в карман и сунул сотруднику автоинспекции десятирублевку.

Очень скоро приезжать на кладбище к своему памятнику сделалось для Кязыма настоятельной необходимостью. Эго явилось для него и отдушиной, когда он полностью становился самим собой, и средством препровождения времени, которое некуда было девать. И уже к концу третьей неделя он не мог и дня прожить без того, чтобы ежедневно, хотя бы часа два, не посидеть в тиши кладбища, под памятником. Он приезжал сюда аккуратно, каждый день, почти так же, как раньше ездил на работу. Он полюбил свои мысли, приходившие в голову именно здесь. Зелень платанов умиротворяюще шелестела над -его головой, нашептывая удивительные, где-то, может, даже бессмертные мысли, записывать которые было лень и ни к чему, так как задолго до Кязыма их высказали в письменной форме на многих языках другие люди. Короче, платаны шелестели, ветерок овевал его и памятник, и Кязым вновь и вновь, как в целительный источник, погружался в свои думы, в думы о том, что все, как есть, останется после него без изменения, но эта мысль не вызывала в нем горечи, только, заметьте, легкую грусть. И ежедневное пребывание у памятника, как ни странно было для подобного места, вливало в него новые, свежие силы, пробуждало его к жизни, где большое место отводилось добру; он теперь жить не мог без своих щемяще-слезоточивых мыслей. Появилась привычка думать о непреходящем. Ни больше, ни меньше. И раз вкусив от этого сладчайшего плода, он уже каждый день хотел его откушать. Через некоторое время Кязым дошел до такого состояния, что, если б что-то помешало ему приехать на кладбище, он мог бы, пожалуй, серьезно захворать от огорчения. Короче, он не мог жить уже без того, чтобы не навещать свой памятник. Хотите верьте, хотите нет. Мое дело сказать. Чтобы потом не было недоразумений.

Эта странность старика вскоре стала известна его знакомым, потом знакомым его знакомых, потом и вовсе не знакомым, коих, как всяких нормальных людей, заинтересовал этот имеющий место факт памятника над надгробьем живого человека, неизвестно даже когда собирающегося умирать. Кязым, кстати, не очень-то старался и скрыть этот факт, потому что не считал это странностью, а только лишь поступком, что необходимо было совершить в силу сложившихся обстоятельств. А то, что он еще жив, - дело только времени... Но люди не понимали его. Особенно усердствовали недруги, к которым под воздействием очищающих мыслей над своей могилой Кязым уже не питал никакой неприязни. Что нельзя было сказать о них, возглавляемых Мамедгусейном.

Мамедгусейн с пеной у рта отстаивал свою, довольно-таки в резкой форме, точку зрения:

- Да он просто сошел с ума! - утверждал Мамедгусейн со знанием дела, будто врач-психиатр, каковым он никогда не был, всю жизнь пребывая в часовых мастерах.

- Уверяю вас, сошел с ума! У этого старого болвана и раньше не все было в порядке с головой.

Салмана и Зарифу эти разговоры (доходившие до них благодаря сердобольным друзьям и родственникам), как и поведение отца, а главное - реакция на это поведение знакомых, очень беспокоили. И на очередном семейном совете по телефону было решено, чтобы Салман поторопился с действиями, пока они благодаря отцу, впавшему, видимо, в маразм, окончательно не сделались посмешищем у всего города. Ранний звонок у двери насторожил Кязыма. Он торопливо поднялся с постели, накинул халат и, подходя к двери, бросил взгляд на часы, висевшие на стене прихожей - было четверть девятого, время не такое уж и раннее, если не учитывать, что Кязым на пенсии, раньше девяти не просыпается и обычно никто к нему в первой половине дня не заходит. Да, впрочем, и во второй половине дня редко кто к нему захаживал. Он подошел к двери, глянул в глазок и, увидя два уродливо вытянутых, макроцефальских молодых лица, быстро начал отпирать многочисленные запоры и задвижки двери.

- Что случилось? - не успев еще как следует распахнуть двери, тревожно спросил Кязым внуков.

- Ничего, - сказал Кямал.

- Все, - сказал Кямиль.

- Проходите, - внимательно вглядываясь в их лица, упавшим голосом пробормотал Кязым. - Вы так меня напугали. Ко мне так рано никто не заходит.

- Мы звонили, но ты не брал трубку, - сказал Кямал.

- Я на ночь отключаю телефон. Садитесь и говорите побыстрей, что произошло. А то я скоро должен ехать... по одному важному делу.

- Знаем мы твое важное дело, - заухмылялся Кямиль. - Зонтик только захвати, дождь обещали. Промокнешь.

- Что такое?! Что ты мелешь? Что он мелет, Кямал? Клянусь честью...

- Успокойся, дед, - сказал Кямал, - об этом уже все знают. Ты каждый день ездишь в село, на кладбище.

- К своему памятнику, - добавил Кямиль и, не сдержавшись, прыснул.

- Помолчи, щенок, - нахмурился Кязым, - много ты понимаешь...

- Да уж много, не много, а то, что над тобой издеваются, понять нетрудно. Все знакомые только и говорят о твоей странности, даже незнакомые говорят... От наших родственников проходу нет - только о тебе и спрашивают: выздоровел ли?

- Выздоровел? - удивился Кязым.

- Думают, что ты того... - Кямиль покрутил пальцем у виска. - Что спятил, короче говоря.

Кязым посмотрел на Кямала.

- Да, дед, это так, - подтвердил Кямал слова брата.

- Вот что... - проговорил задумчиво Кязым, помолчал немного и потом уже более беспечным тоном прибавил: - Этого следовало ожидать. Разве все растолкуешь людям? А, да ладно, бог с ними. Вы чаю хотите?

- Нет, - сказал Кямал, - никакого чаю...

- Мы в институт опаздываем, - прибавил Кямиль, - ты вот что, дед...

- Постой, я скажу, - прервал его Кямал. - Слушай, дед, мы пришли сказать тебе, что против тебя что-то затевается. Что именно, не знаем.

- Тебе готовят какую-то пакость, - сказал Кямиль. - Мама с дядей Салманом несколько раз говорили по телефону, что надо принять меры против...

- Против твоего сумасшествия. Вот именно так и воспринимают твое чудачество...

- Это не чудачество, - устало произнес Кязым. - Вовсе не чудачество, клянусь честью.

- Не имеет значения, - сказал Кямал.

- Неважно, - сказал Кямиль. - Главное - мы знаем, что против тебя что-то замышляют.

- Узнаем конкретно - сообщим.

- А ты, в общем, будь готов.

- К чему? - не поднимая безвольно опущенной головы, спросил Кязым.

- Ко всему, - сказал Кямал.

- То есть ко всему неожиданному, - уточнил Кямиль. - Чтобы тебя не застали врасплох.

- Зачем? - Кязым пожал плечами, улыбнулся мальчикам. - Жизнь полна неожиданностей, тем и интересна.

- Это когда неожиданности радостные, - сказал Кямал.

- Ладно, - сказал Кямиль. - Хватит философствовать. Мы на занятия опоздаем.

- Да, дед, мы побежали.

- Я вас довезу, - сказал Кязым. - Подождите одну минутку, я вас отвезу, оденусь только.

- Нет, нет, это долго будет, - сказал Кямиль, - пока ты оденешься, умоешься...

- Я не буду умываться.

- Нет, мы на такси доедем быстрее. Будь здоров, дед, - Кямал легонько хлопнул Кязыма по плечу. - Будь здоров и будь готов.

Кязым поцеловал мальчиков, отпер дверь.

- Осторожнее на улицах, - сказал он, - сейчас все ездят как сумасшедшие...

- Когда ты нам купишь машины, мы тоже будем ездить, как сумасшедшие, пообещал Кямиль.

- Знаю, - кивнул Кязым, - поэтому я и не покупал вам машины. Хотя... Скажу вам откровенно... Когда же еще придется сказать, повесть-то уже почти кончается? (Тут он вопросительно глянул на меня со страницы, но я промолчал, к чему заранее раскрываться?) Скажу откровенно только вам одним. Денег-то у меня не так уж и много, как кажется вашей матери... Теперь, пожалуй, всех моих денег даже на одну машину не хватит, клянусь честью...

- Все на памятник ухнул? - Кямиль хитро подмигнул деду. - Ух ты, мот... Хотя это нас не волнует - скажу тебе тоже откровенно...

- Нас это не волнует, - повторил Кямал. - Ты, дед, смотри, если что. Короче, сказал уже - будь готов.

Лифт, вызванный Кямалом, подполз к лестничной площадке. Кязыму хотелось сказать им что-то очень важное, но что именно, он не мог вспомнить, это беспокоило и тревожило его; и сейчас он лихорадочно старался вспомнить за оставшиеся мгновения, искал в закоулках памяти это важное, пока внуки не покинули его, но вспомнил лишь тогда (оказалось, не там искать начал: не в памяти надо было ковыряться, а искать в душе), когда лифт плавно поехал вниз, с громко о чем-то заспорившими в кабинке внуками. Он торопливо подошел к решетке лифта и крикнул вниз:

- Вы очень добрые ребята!

В ответ снизу раздалось жеребячье ржание, гоготание и мяукание, видно, ребятам было неловко выглядеть так откровенно добрыми. Кязым, улыбаясь, поплелся к своей двери, когда на первом этаже, подобно взрыву, грохнула дверь лифта и раздался крик Кямала: