Сулейман Рагимов - Сачлы (Книга 1) Страница 10

Разъяренная Ханум ворвалась без стука.

От неожиданности Рухсара вздрогнула, выронила книгу.

— Где же он? — пронзительно завела Ханум, и высокая грудь ее содрогнулась. — Если дохтур настоящий мужчина, то почему он прячется?

— Здравствуйте! — Девушка поднялась. — Это вы о чем, Ханум-хала? Не понимаю.

— Сейчас поймешь, — отрезала Ханум и с протяжным стоном нагнулась, заглянула под кровать. — Куда же он ушел, а? Где этот жеребчик, этот восемнадцатилетний шалун? Го-во-ри скорее, подлая!

Сачлы побледнела, всхлипнула.

А благоразумная Гюлейша, разумеется, в комнату не вошла, но притаилась в темном коридоре, дабы все слышать, а в скандал не ввязываться.

— Чего вы здесь ищете, Ханум? — жалобным голоском спросила девушка. — Да объясните вы мне толком!

— Сейчас объясню! — успокоила ее Ханум, тряся щеками.

Не прикидывайся наивной, не смотри на меня, будто на сошедшего с небес ангела!.. Если у тебя, кралечка, косы длинные, так не хочешь ли ты их обмотать вокруг шеи и задушить меня?..

Приехала в район — лечи больных, исцеляй недуги! А ты зачем сбиваешь с пути истины человека, который тебе в отцы годится? Ты для чего разрушаешь мой очаг, обрекаешь детей-сироток на нищету?

— Ханум-хала, — взмолилась Сачлы, — да вы о чем? Что я вам плохого сделала?

И так трогательно прозвучал ее нежный голос, что даже сердце черствой Гюлейши дрогнуло.

Но Ханум теснила испуганную девушку, словно взбешенная буйволица:

— А! Попридержи своего коня! Не то я на уздечку бубенцов понавешаю — весь мир услышит! До звезд эхом перезвон долетит! Я тебя втисну в игольное ушко!.. Есть ли у тебя в Баку старшие? Мать жива? Напишу — приезжай, старая, полюбоваться своей гуленой.

Девушка заметалась по комнатке, как бы ища спасения от этой всклокоченной ведьмы, и, закрыв лицо руками, рухнула на узкую железную койку, забилась в рыданиях.

— Шельма! Смотрите, люди добрые, глядите, честные женщины, какой ярочкой прикидывается! — взвыла Ханум. А в коридоре мстительно улыбалась Гюлейша.

Ранним росистым утром доктор, получивший накануне изрядную встрепку от супруги, выскользнул из постели, затаив дыхание, молниеносно оделся, то и дело с ужасом косясь на храпевшую Ханум, полетел сломя голову в кабинет.

Лишь там, трижды повернув ключ в скважине, он почувствовал себя в безопасности, облекся в белый халат, нахлобучил на голову тоже белый колпачок и, оседлав переносицу очками в светлой металлической оправе, погрузился в мрачные раздумья.

Жизнь представлялась ему теперь безотрадной.

Зимою из столицы в район прибил и молодые врачи, но Баладжаеву удалось двух направить в отдаленные аулы, на фельдшерские пункты, якобы в целях улучшения медицинского обслуживания деревни, а третьего сплавить на шестимесячные курсы повышения квалификаций.

Так что Баладжаеву опять удалось сохранить в своих руках единоличную власть и над больницей и над здравотделом, и он верил, что его авторитет незыблем.

Но ведь больных-то все-таки нужно принимать ежедневно.

Попробуй откажи в приеме хоть единому страдальцу, так тут такое начнется, поднимется настоящее столпотворение, темные тучи задернут небо, из окон брызнут мелкими осколками стекла, гром загремит, будто артиллерийская канонада, и блеск молний ослепит глаза!..

Баладжаев был тихого нрава, превыше всего ценил спокойствие, ну и высокий оклад, он не выносил дрязг, любил строгую тишину вверенного ему медицинского учреждения.

И вот лелеемый и бережно охраняемый столько лет авторитет Баладжаева, его честь, его медицинская слава, его зарплата, — все может рухнуть, рассыпаться, как мякина, от необузданного гнева и ярой ревности супруги.

Понятно, что доктор был в смятении…

В дверь осторожно, чуть слышно постучали. Так вкрадчиво стучалась только Гюлейша, она, словно ласковая кошечка, царапалась коготком.

Баладжаев с досадой скривился…….

А ведь было время, когда он, заслышав это царапанье, это постукивание, резво вскакивал с кресла, опускал плотную штору, отмыкал дверь и принимал в объятия дородную красавицу, даже не задумываясь, скольким мужчинам до него она дарила свою благосклонность.

— Ну, чего там? — заныл он, впуская в кабинет Гюлейшу, но штору на окне не опустил.

Та сделала вид, что не заметила сей роковой перемены в поведении доктора.

— Ай, Беюк-киши, не будь вчера меня, так Ханум-баджи опозорила бы и себя, и эту бедняжку Сачлы, и тебя, самое главное — тебя! — замурлыкала Гюлейша. Ну, какие у нее основания? Скажи!.. Мнительность все это, женские нервы! Не скрою, Сачлы сразу в тебя втюрилась. Еще бы, — мужчина бравый, бычок, ну вправду бычок в полном соку! Знаменитый доктор! Чего ж удивляться, что у девицы закружилась голова?

— Тшшш! Молчи-и-и! — зашипел Баладжаев, вертясь в кресле — Что было прошло… Как говорится в народе: и хата наша, и тайна наша!

— Ай, доктор, меня ли тебе опасаться? — Гюлейша обиженно поджала свои губки. — Каждое словечко твое словно камень, прошенный в глухой колодец.

— Ладно, ладно, потише!

Но Гюлейше захотелось еще громче стучать по дну пустого ведра, чтобы окончательно смирить перетрусившего Беюк-киши.

— Надо бы все-таки отправить девицу куда-нибудь подальше, — начала она строго. — В самую отдаленную деревню! Не приведи бог, повторится скандал… Вся вина обрушится на твою шею, миленький. До сих пор Сачлы нежилась на солнцепеке, только и знала, что расчесывала свои косы, — гляди, гляди, как бы они не превратились в ядовитых змей!..

Доктор в страхе зажмурился.

— Пусть в горах спустит жирок буржуйская дочка! — продолжала с требовательным видом Гюлейша. — А тем временем ты здесь зальешь водою пламя, рвущееся из уст Ханум. Иначе молва докатится до Баку, до наркома здравоохранения! И враг выскочит из засады, приставит кинжал к твой груди. Значит, посылай девицу в горы!

— Это не так легко, — пробормотал доктор, чувствуя, что язык его прилип к гортани. — Валлах, это не легко!..

— Легче легкого! — отмахнулась от его доводов Гадлей-ша. — Иначе Ханум-баджи станет посылать телеграмму за телеграммой в Москву. Разве ты не знаешь, какая она дура?

Беюк-киши кивнул: дескать, знаю…

— Ты бы хоть ее подучил на курсах ликвидации безграмотности, посоветовала неотвязная Гюлейша. — А Сачлы — в деревню! И все, вессалам!

— Дай ты мне хоть опомниться, ай, гыз (Гыз — девушка — ред.), Гюлейша, взмолился доктор.

… Все скамейки в приемной у дверей, на крыльце были уже заняты больными. При беглом взгляде можно было заметить на их лицах печать неизгладимых страданий. Но если бы понаблюдать за ними более внимательно, то через минуту стало бы ясно, что собрались здесь спозаранку больные, привыкшие аккуратно, постоянно лечиться, находящие в самом курсе лечения неизъяснимое наслаждение. Все они отлично знали друг друга, еще на больничном дворе приветливо здоровались, спешили поделиться свеженькими городскими сплетнями. В разговоре они воздавали похвалы мышьяковым уколам, но решительно браковали все возможные пилюли. Из карманов они вытаскивали целые пачки старых рецептов. Всячески прославляя доктора Баладжаева, они под страшным секретом сообщали друг другу адреса знахарей.

Каждый из этих больных где-то служил или, во всяком случае, получал зарплату, а посему делал вид, что спешит в свое учреждение, и норовил протолкаться без очереди.

— Вот-вот и Кеса ударит в колокол!

— Ох-ох, столько работы, а вот приходится здесь торчать без малого весь день!

— Да-а, хуже этого нет — ходить по докторам! Едва в открытые окна донесся протяжный тугой звон сигнального колокола, как в приемной закипела ссора.

— Товарищ, сядьте на свое место!

— Это и есть мое место.

— Сын мой, твоя очередь у двери.

— Я — ответственный работник, без моей подписи не отправят телеграмму в Баку!

— Очень нужны там твои телеграммы…

— Потише, потише, знай, с кем разговариваешь, невежа! Мой муж…

— Ай, ногу отдавили!

Доктор Баладжаев в этот момент решил отправиться домой, проведать добродетельную супругу — не затевается ли там новый скандал? Но все пациенты, завидев любимого доктора, повскакали с мест, загородили ему путь.

— Ради бога, почтеннейший!

— Если бы не работа, то разве я стал бы приставать к вам, благодетель?

— Мы — люди служащие, подчиненные…

Приложив в знак повиновения руку к правому глазу, доктор вздохнул и вернулся в кабинет. Угнетало его и полнейшее неведение относительно сегодняшних намерений супруги, и то, что Сачлы передала через сиделку: больна, на утренний прием не выйдет… Взглянув с ненавистью на удовлетворенно улыбавшуюся Гюлейшу, доктор крикнул:

— Ну, чья очередь? Заходите!

В приемной забурлил водоворот, словно в перехваченной плотиной горной речке, — все толкались, спорили, ругались, норовили оттолкнуть друг друга от двери.