Андрей Юрьев - Те, кого ждут Страница 10

- Представляете, народ, что мне приснилось? Я вхожу в храм, а в нем собрались все, кого я когда-либо знала. Вернее, все, с кем я когда-либо дружила. Многих даже успела забыть, и очень удивилась - что им здесь надо? Все смотрят на меня жадными глазами и чего-то ждут. Обступили кольцом и ждут. Смотрю вдруг, а я в подвенечном платье и с венчальной короной. И как только я поняла, что коронована, так сразу из солнечного сплетения стали крохотные кровавые капельки сквозь платье просачиваться. Потом все больше, больше, я уже обессилела и только шепчу: "Возьмите, мне же не жалко, берите". Все так прихлебывают из лужицы между делом, а сами о чем-то переговариваются и не обращают на меня никакого внимания. Я попыталась живот рукой зажать, только через пальцы прямо струи начали хлестать. Тут мне стыдно стало, я подумала, что оскверняю святое место и надо бы уйти. А пошевелиться сил нет. Тут Вадим выходит и говорит: "Переоденься, позорница!" - а сам под мою реку бокал подставляет. Я совсем растерялась, говорю: "Вадичек, что ты?!" - а тут вдруг из-под купола спустился огненный шар, и он живой, как человек, только не ясно, то ли это старик, то ли мальчишка, но такой знакомый, будто я его всю жизнь знала. Вадим его не видит, сам меня переодевает, а все без толку, платья одно за одним намокают. Тут шар стал приближаться, а мне страшно до жути, я кричу и отбиваюсь, а Вадим ничего понять не может, и начал меня забинтовывать, только опять без толку. И тут вдруг до меня дошло, что как только шар начинает приближаться, так я замираю и немею, и хочу только одного, чтобы он во мне оказался. Тут я опять пугаюсь, ведь вдруг он меня изнутри взорвет? Говорю: "Не смей! Остановись!" - и он затихает на месте, и виновато так переливается, а я ничего с собой поделать не могу, кровь уже стынет, и так хочется огня! Вадим хвать корону! Сорвал с головы, сам скрипит сквозь зубы: "С кем венчаешься, стерва? С кем?". Как сверкнуло! И вижу - я родилась. Я родила и я же родилась. Зеленоглазая златовласка у меня на руках, кивает на этот зеленый огонь и говорит: "Я в нем, а он во мне". Вадим с меня платье сорвал и давай прямо им полосовать! Я чувствую, что все, исчезаю, разваливаюсь на молекулы, и все мои крупинки в эту новорожденную Зою уходят. Сама радуюсь, и сама в отчаянии: "Как же так? Все, что прожила - все напрасно? Ради чего?". И вдруг замечаю, что родилась-то... Как сказать? Не совсем девочка. Хватит хохотать! Я в том смысле, что не только девочка. Как будто пол совсем ни при чем. Родилось светящееся, сияющее существо. Я вдруг поняла, что вся моя жизнь теперь в нем. И во мне осталась последняя капелька, и я, как свеча, погасла. Вот. Очнулась, смотрю - дома полный срач, дети плачут: "Мамочка, ты у нас как Жанна д'Арк", - за шшш... Так. Все. Что это могло быть? К чему все это?

Пока вокруг шелестят хмыки и нуки, я, не обернувшись, - все равно я веки прикрыл и вживаюсь в твой сон, - я, тихо и ясно:

- Ничто не случается зачем, но все случается почему, и человек способен выбрать ради чего. Основной инстинкт - властолюбие, расщепляемое на желание власти и желание любви. Любовь безжизненна без обладания, и противно властвовать ненавистными. Вы каждый день становитесь жертвой для окружающих, потому что всегда идете на уступки, потому что боитесь увидеть недовольство на их лицах, потому что боитесь, что вас признают никчемной, бесцветной, безвкусной. Вы надрываетесь ради мнимых оценщиков, ради тех, кто перебирает людей в поисках самой яркой игрушки, вы отдаете им свою жизнь, а они считают это слишком естественным и необходимым. Вы жаждете благодарности, можете даже не спорить, жаждете, и вы устали от жизни, превратившейся в барщину и поденщину. Устройте себе отпуск и отдохните где-нибудь под бешеным солнцем. И вот что еще. Позволите поцеловать вам руку?

- Не позволю.

Хорошо, что лишние додумались выйти, потому что про слияние с огнем и второе рождение знать не всем положено.

Я помню, как ты подалась вперед, вцепившись в расшатанный стульчик, и хрупкие суставы хрустнули, побелев, когда я переспросил: "Откуда я все знаю? Мой дед, Владислав Михайлович, был колдуном". Ты все еще попыталась быть остроглазой лисичкой, но сигареты уже не брала из пачки, а схватывала с моей ладони, потому что я прибавил, улыбаясь: "Я это, я, Охтин я".

Да, я Охтин, я Владов внук, и какой тут аппетит, когда есть Сашины стихи, у Саши будет книжка, да, когда есть знамя памяти, когда есть сладкое молдавское вино. Мы много пили - Молдавия, наверняка, озолотилась. Потому что с вином все становится теплым, все уже зыбко, можно забыть, что у тебя ладошки отмозолены каждодневными стирками, что вечные сумерки выели мне глаза и я уже не выношу солнечного света, что надо только успевать швырять шматы мяса в кипящее масло, потому что Вадим опять приперся с оравой, и можно забыть, что я ушел от Марины с Новалисом и Ницше, и надо стонать и твердить "еще-еще", и надо было дробить и бурить, пока Марину не прорвет, и надо молчать, когда искры из глаз, чтобы дети не проснулись и не стали ненавидеть отца, и всем все надо, а ждать никто не любит.

По коридору прошуршала комета.

- Ребята, вы Данилевича видели? Зеленый весь! Наверх! Всех! Всех до единого! Мигом!

Зоя присела отдышаться.

Нет, не пойду, опять начнется: кто пил, с кем пил - каждый день одно и то же. Владимировна, ты чего - остаешься? Я звонка дожидаюсь, у Вадима отъезд намечается. Хоть оторвусь. Надоело под аусвайс-контролем ходить. Смотри, Владов, дождешься выговора. Владов и Владимировна - сладкая парочка. Бровь приподняла. Владов не шелохнулся. Перед глазами журнальные страницы мелькают, все, готово, закрываем номер, звоню в типографию. Кто парочка? У вас в глазах двоится. Ладно, конспираторы.

Телефон-фон-фон. Зоя взвилась:

- Клав... ааа... Конечно, конечно. Владов, тебя.

Ненавижу телефон. Говоришь не с человеком, а с Государственным народным хором.

- Даниил Андреевич, трудолюбивый вы наш, потрудитесь подняться. Нет, не перетруждайтесь, поздно, работать над журналом вам уже не придется, по-видимому.

Где-то кто-то заикал. Владов, бросив трубку, вцеловался в потеплевшую ладошку:

- Когда?

- Еще не время. Жди.

- После твоих поцелуев я не хочу осквернять себя водой. Я не хочу омываться водой. Я хочу омываться твоими слезами.

- Вот о чем ты мечтаешь, дракулит проклятый! Я и так уже вся исплакалась по тебе. Иди же, не подставляй меня...

В зале заседаний, как всегда, не хватает стульев. Ничего, постою.

- Зря торопились, Даниил Андреевич, - Данилевич переломил карандаш. Все теперь в сборе? Для начала я хотел бы... Или мы акционируемся, или Шпагин нас закроет.

За громадным, во всю стену, окном ползет по простыни неба кровавое пятно. Далеко внизу шевелят усами троллейбусы, смахивающие на медлительных тараканов. Перед Данилевичем стопка исцифренных листов. Второй месяц нет дождя. Данилевич в черном костюме и при галстуке. Борода блестит.

- Мы не сможем собрать такую сумму. Все свободны. Даниил Андреевич, чего вы ждете? Вы свободны. Совсем свободны.

Охтин грыз ногти.

Данилевич порылся в ящике стола. Встал, постучал ногтем по крышке стола. Хрясть! - пинком по ножке стола. Царапнул ногтем столешницу стола.

- Не ломайте мебель, пожалуйста, господин художественный редактор. Мои условия. Контрольный пакет акций со всеми вытекающими последствиями. Право первого голоса при обсуждении любого проекта. Право накладывать вето на любой проект. Пока достаточно. Подробности обсудим позднее.

- Вы обсмотрелись "Крестного отца", Даниил Андреевич, - Данилевич смотрит в окно, а за окном даже птицам небо опостылело. - Откуда у вас деньги? Бутылки сдадите? - Данилевич выглянул в коридор. - Я наслышан о ваших знакомствах. - Данилевич открыл фрамугу и попытался выглянуть наверх. - Но не с дьяволом же, в конце концов, вы дружите. - Данилевич обогнул столы и в холодильнике нашел бутылку мерзлой водки. - Деньги нужны через неделю.

- Завтра я подготовлю новое штатное расписание.

"Умно. Правда, умно. Первым делом издать альбом акварелей - это умно. Очень умно", - пробормотала Зоя и даже не взглянула на подаренный браслетик. - "Милош уклоняется от выплаты налогов, Данилевич продолжает заниматься любимым делом, у Вадима рассеиваются последние подозрения. Подозрения, говорю. Я говорю - исчезнут вопросы: почему я каждое утро мчусь в "Славию", как на пожар". При чем здесь ум?

Теперь я могу делать то, что хочу, а не то, что мне предлагают пузатые дядьки с не всегда полным кошельком. Теперь я могу напиваться до тех пор, пока не потянет домой, пока не потянет опять провалиться в черную мглу, в которой я летаю, ничего не освещая и никого не грея. Теперь по утрам, когда я пуст и легок, я могу не выбираться из-под одеяла, иначе меня унесет приблудным сквозняком. Теперь ты знаешь, где я нахожусь от звонка до звонка. Теперь ты знаешь, в каком месте земного шара сложена горка чувств по имени Владов, ожидающий, когда нагрянет ураган по имени Зоя.