А. Шерман - Белый яд. Русская наркотическая проза первой трети ХХ века (сборник) Страница 10

— Вы говорите только о себе. Следовало бы подумать и о танцовщице. Ей, я думаю, безразличны все ваши выводы. Да и вам, пожалуй, они приносят мало пользы.

— Напротив! Вы знаете, я занимаюсь делами? Я думал, что настроение, в которое я прихожу от двух до четырех часов ежедневно, после разговора у вас с балериной, помешает моей работе. Но вышло не так. Это настроение мне помогает. Я делаюсь ясновидящим. Я предчувствую повышение и падение бумаг, покупаю их, продаю, и всегда наживаю. За несколько дней я удвоил состояние.

— Хорошее настроение! Но что будете вы делать, если любимая вами женщина заболеет? Бросьте! Денег у вас и так достаточно.

— Тут дело не в деньгах, — неуверенным голосом ответил раджа и замолк.

В Нью-Йорке Вера Георгиевна пользовалась в театре все время огромным успехом, и по окончании каждого спектакля аплодисменты и вызовы долго не смолкали.

Каждое утро танцовщица получала корзины цветов от многочисленных поклонников, и каждое утро посланный раджи вручал ей какой-нибудь подарок.

Подарки были настолько ценны, что смущали Веру Георгиевну. Она стала задумываться, сильно похудела и, несмотря на кажущиеся веселость и бодрость, чувствовала себя плохо.

Мистер Джонс, бывший в числе ее лучших друзей, скоро заметил это и решил, не предупреждая раджу, принять меры, чтобы избавить знаменитую танцовщицу от его влияния. По соглашению с друзьями Веры Георгиевны, мистер Джонс заказал каюту на первом отбывающем в Европу пароходе и настоял, чтобы балерина уехала.

— Читал я про это, Джонс, — сказал Филипс своему другу, встретившись с ним в кафе, — но так как сам никогда вторых душ не видел, то и не верю в их существование. Хотя внушить человеку, что у него есть вторая душа и что он ее будет на время лишаться, конечно, возможно.

— Вы правы, дорогой мой, но раджа уверял меня, что именно вторая душа танцовщицы, приходя к нему, делает его ясновидящим и помогает ему в делах. Теперь балерина уехала. Надо бы разузнать, помогает ли ему и теперь эта вторая душа.

— Не нравится мне эта история! По-моему, вы поступили неосторожно, что отправили балерину из Нью-Йорка, не заставив раджу снять с нее эти чары.

— Доктор говорил мне, что когда танцовщица уедет, внушение будет постепенно ослабевать и пропадет бесследно.

— Правда или неправда то, что раджа говорил вам про существование вторых душ, но здоровье этой бедной русской действительно пострадало. Заметили вы, какая она стала бледная?

— Побледнеешь, если тебя начнет покидать душа, хотя бы и вторая.

— Вы, кажется, иронизируете?

— Напротив, говорю совершенно серьезно. Я уверен, что индус говорил правду, и, сопоставляя разные происшествия, мысли и воспоминания, прихожу к убеждению, что для отрицания существования второй души нет достаточных оснований.

— Вы говорите, конечно, о бессознательном начале в человеке. Я с вами согласен, но вряд ли мы разберемся в этих вопросах, если до сих пор в них еще не разобралась наука. По-моему, индус, пользуясь необыкновенной силой воли, сделал гадость. Злоупотреблять своей силой во вред другому человеку безнаказанно нельзя, и раджа получит своевременно по заслугам.

— Возмездие? Ну, его-то не существует.

— Я в него я верю с детства, Джонс.

— Поживем — увидим. А! Вот и наш герой! Как дела, почтенный магараджа?

— Блестящи! Пользуясь своим настроением, купил громадное число новых каменноугольных акций, а сегодня они уже вдвое. Однако, до свиданья! Надо что-нибудь наскоро выпить и бежать.

— Какой он здесь энергичный; совсем не похож на раджу, — сказал Филипс, когда индус отошел.

— За деньгами бегают люди и получше его. Удивительно, — неожиданно вскрикнул мистер Джонс. — Совсем забыл сказать вам. Вчера, закрывая контору, я вспомнил про балерину. Мне почему-то показалось, что ее последние слова, сказанные мне при прощании: «будьте счастливы», не были пустой фразой. Кроме искреннего чувства, в них слышалась такая горячая благодарность, что я был вполне убежден, что при случае эта женщина придет мне на помощь. Почему-то у меня мелькнула мысль о бирже и о новых каменноугольных… Я решил испытать обещанное счастье и тотчас же телеграфировал маклеру, чтобы он купил мне большую партию этих акций.

— У вас их и так много. Я бы не рискнул на покупку, тем более что в том районе теперь дожди.

— Ну, вы известный трус. А я приказал купить их ровно столько же, сколько имел.

— Странно, что воспоминанием вам была навеяна та же мысль, что и радже: хотя, до известной степени, это объяснимо. За последние дни здесь, на бирже, только и говорят, что про эти акции. Что это все заволновались? Глядите, Гоф вскочил и куда-то бежит. Вероятно, что-нибудь случилось? Эй, стюард, узнайте, в чем дело? Смотрите, сюда летит ваш маклер. Эй! Ридер! Фюйть, фюйть. Сюда. Кого вы ищете?

— Конечно, мистера Джонса! Здравствуйте. Ну и голова же у вас! Откуда это вы узнали? А? Еле успел исполнить ваше поручение.

— Что там случилось? Все так волнуются.

— Еще бы! Закупились каменноугольными.

— Ну та что же?

— Как что же? Ведь все копи затоплены водою. Убытки громадны. Полное разорение.

Мистер Джонс побледнел.

— Неужели у вас еще есть акции? — спросил маклер. — Все, что вы приказали продать, я продал и по очень хорошей цене. Почти по высшему курсу.

— Продали?!..

— А то как же, хотя, признаться, был очень удивлен вашим приказом. Ну и делец же вы, мистер Джонс Примите мои поздравления.

— А телеграмма при вас? Дайте взглянуть!

— Вот она! Читайте!..

— Да, все верно. Я боялся, нет ли ошибки. Ну, спасибо. Идете уже? До свиданья! Пора и нам. Эй, стюард, сколько? Ничего не понимаю. Филипс, едемте немедленно в контору. Я приказал Ридеру купить акции, а не продать. Надо посмотреть копию телеграммы.

— Если вы, действительно, по ошибке приказали акции продать вместо того, чтобы купить, то я, пожалуй, допущу существование и третьей души у человека.

В конторе патрона встретили поздравлениями.

В начале сезона Вера Георгиевна вернулась в столицу. Ее ждали давно и, понятно, все билеты на первое представление, в котором она должна была участвовать, были разобраны. Публика встретила ее очень радушно, и после каждой исполненной вариации громкие рукоплескания свидетельствовали о том, что любовь к ней знатоков балета не остыла.

Однако, во втором акте поведение зрителей сделалось более сдержанным, и на многих лицах заметно было недоумение. Вера Георгиевна танцевала без увлечения. Движения ее, по-прежнему грациозные, обнаруживающие в каждой мелочи большую школу и знание, были вялы. Заметили, что танцовщица быстро утомлялась.

Третий акт прошел еще хуже, Вера Георгиевна, как лунатик, двигалась по сцене.

Публика стала расходиться до конца представления, а знатоки с разочарованием говорили о неудавшемся выступлении балерины.

Закончив с большим трудом роль, Вера Георгиевна в полном изнеможении бросилась в уборной на диван и погрузилась в непонятное для окружающих ее подруг оцепенение.

Послали за доктором.

Но когда он вошел к балерине, она уже весело болтала.

— Что с вами? Вы нас всех напугали. Мне показалось, что вы танцуете в бессознательном состоянии, — сказал врач, входя в уборную.

— Что вы? Это все нервы! Да и осенняя сырость на меня плохо действует..

Узнав о том, что случилось с женой в театре, муж Веры Георгиевны пригласил к ней лучших врачей в столице.

Они установили, что Вера Георгиевна ничем не страдает, а появляющийся по вечерам упадок сил объяснили так же, как и она, переутомлением и влиянием сырости.

— Позаймитесь танцами с недельку, все и наладится, — сказал, прощаясь, театральный врач. — Сцена у нас не та, что в Америке. Отвыкли немного.

Через две недели балерина снова выступила, но произведенное ею впечатление осталось прежним. Аплодисментов, к которым она привыкла, не было. Неудача так на нее подействовала, что она решила больше не танцевать до тех пор, пока к ней не вернулся прежние силы.

Она ежедневно вспоминала индуса и даже думала, что на нее действует его заклинание. Но, придя к убеждению, что этого быть не может, она стала внимательно следить за здоровьем.

Она сидела по вечерам дома. Но быть в столице и не видеть совершенно сцены для нее было немыслимым. Каждое воскресенье она появлялась в театре среди зрителей, а чтобы не встречать знакомых, забиралась в самый верхний ярус и с жадностью глядела на танцы.

Однажды, к концу спектакля, она почувствовала себя совсем разбитой.

Публика расходилась, а она, чтобы избежать толкотни, осталась на месте.

Театр опустел.

Погасли люстры, и громадный зал, в котором только что были тысячи людей, погрузился в мрак и полнейшую тишину.