Алексей Никитин - Окно на базар Страница 10

Я по-прежнему снимал полусгнившую дачку на восьмой линии Пущи Водицы. По вечерам заглядывал ко мне Кузьмин, и иногда забегала Маша, хотя нужды во внеурочных вечерних трудах давно уже не было. Я больше не приходился ей начальником и никому не приходился начальником, зато росла и укреплялась пирамида командиров надо мной. Свободы в моей работе становилось все меньше, а пустых забот - все больше. Следовало бросить все, но работа вязала по рукам обещаниями, обязательствами... Да и легко сказать бросить.

За зиму Кузьмин меня подточил. Разговорами, рассказами, дикими фантазиями и масштабами. В основном - масштабами. "Утром мне, прямо в палату, звонили с Белоярской станции, просили срочно помочь. Слезно молили - их Атомнадзор останавливает. А что я сейчас могу? Я теперь инвалид - у меня есть инвалидность, хочешь, бумажку покажу? - и лежу в больнице. Так что остановят без нас Белоярку. Селяви". Он пообещал мне небольшую компьютерную лабораторию и подробно рассказал, где устроит ее и какой она будет.

- Вот здесь. - Кузьмин ткнул пальцем в карту, куда-то чуть повыше северных границ Киевской области, в темно-зеленую глушь черниговских лесов.

- Что это? Что там?

- Это то самое цезиевое пятно, на котором построили город Славутич. В Славутиче у нас будет завод. Его уже проектируют. А при нем мы сделаем тебе лабораторию. Вот посмотришь: хоздоговоров наберем на десять миллионов в год. Не меньше.

- Не собираюсь жить на цезиевом пятне. - Я отодвинул его карту в сторону. - Нас и тут неплохо кормят.

- Там пятна давно нет. Его срыли.

- Что сделали?

- Убрали. Вместе с верхним слоем почвы.

- Сказки все, - сопротивлялся я. - Не верю.

- Чему не веришь?

- Ничему не верю. Вообще ничему. Не знаю, срыли там пятно или нет, а вот нас, то есть вас, предпринимателей, бизнесменов, так сказать, сроют наверняка... Как радиоактивный слой почвы. И вывезут на свалку.

- Я и сам с трудом верю, - согласился вдруг Кузьмин. - Такое чувство, что у меня всю жизнь были связаны руки. А тут их вдруг развязали. Свобода. Дух захватывает. Похоже на прогулку по карнизу. Нельзя смотреть вниз и нельзя бояться...

Его бизнес держался всего на одной строке в бюджетах промышленных предприятий. Плановая экономика следила за развитием техники и разработкой новых технологий. Государство нежно и трепетно заботилось о своем промышленном будущем. Заводам и объединениям выделялись на это деньги, и о, баснословные времена - они должны были эти деньги, эти сладостные средства ОСВАИВАТЬ. А потом отчитываться. "Доложите, как ОСВОЕНЫ бюджетные средства! Вы почему не полностью ОСВОИЛИ выделенные вам средства?" - "Мы... на восемьдесят семь целых... и пять десятых процента..." - "А остальные двенадцать целых и целых пять десятых? А!? Почему? Народ напрягает силы в борьбе с мировым империализмом, выделяет вам средства, а вы не способны их освоить?! Вас не спрашивают почему, вас спрашивают: ПОЧЕМУ??? Вот мы вас лишим премий и прогрессивок за неполное ОСВОЕНИЕ..." Это были кошмар и мрак, и вечная головная боль директоров, а также главных инженеров производственных объединений. Они сражались за план, дисциплину труда и местами - за качество. До прочего руки уже не доходили. Вот тут спасителем и благодетелем на бежевой "Волге", в темно-синей тройке от Воронина появлялся в их приемных Кузьмин. Он заключал долгосрочные договора на разработку и внедрение, брал на подряд племянников директора и кузенов главного инженера, исправно им платил, вовремя сдавал отчеты и подписывал процентовки. Этого уже было достаточно, чтоб его любили. Большего от него никто не требовал.

Однако самое интересное и самое вкусное тут только начиналось. Была еще чистая прибыль, которую получал Кузьмин от этих работ. И выражалась она не в деньгах. Он не только на бумаге выполнял заключенные договора. За полученные деньги он действительно разрабатывал составы, способные превратить рассыпающийся старый бетон в прочный монолит. Он на самом деле предлагал новые клеи для трубопроводов перегретого пара, для изъеденных коррозией подводных коммуникаций, для тоннелей и труб... Его разработки не нужны были директорам и главным инженерам. Они спокойно отдавали эти крохи Кузьмину. Только один, вскоре повышенный, после снятый, но через годы возвращенный с новым повышением и, наконец, снятый окончательно, низвергнутый с позором, с гроздьями уголовных дел, только один из директоров поинтересовался, кто же станет владельцем прав и патента на новую продукцию. Остальных этот вопрос не занимал... Они нашли друг друга: Кузьмин и социализм последних лет.

В феврале он в очередной раз выписался из лечебницы и забрал меня с собой.

- Поехали отсюда. Этот клоповник скоро умрет, и мы купим их оборудование по цене ржавого железа. Через год купим. Вот посмотришь.

Ничего он не купил через год. Через год все посыпалось: страна, промышленность, рубль. По старым договорам Кузьмину платить перестали, новых никто не заключал. Какие могут быть защитные материалы, какие ремонтные технологии, когда на зарплату нет денег! За сырье нечем рассчитываться! Корпус его завода в Славутиче успел подняться над вечно сырыми черниговскими дерново-подзолистыми почвами на два неполных этажа и так замер. Деньги, перечисленные когда-то в отделение местного Промстройбанка, пришлось вернуть в Киев. Но теперь их не хватило даже на месячную зарплату коллективу. Тут же посыпался и коллектив. А потом и сам Кузьмин лег в Пущу. Он едва ходил, его шатало. Когда он шел по больничному коридору, казалось, что специально для него заказан и длится, не прекращаясь, незаметный для окружающих, его личный девятибалльный шторм.

Говорил он путано, медленно и невнятно.

Не знаю, чем он болел. Думаю, никто этого не знал - ни он сам, ни врачи. Казалось, что болел он всем и сразу. Собственно, чему удивляться? Еще работая в Пуще, я посмотрел историю болезни Кузьмина и знал, сколько рентген он получил в восемьдесят шестом году. Много. Только официально зарегистрированных, доказанных и подтвержденных - пятьдесят шесть. А доказать ему удалось не больше четверти полученного.

Тех, с кем он работал в Чернобыле, уже почти не оставалось. Они жили быстро и незаметно, а болели медленно и тяжело. И умирали от разных, но вполне мирных болезней. Большинство - от инфаркта.

В Пуще Кузьмин пролежал всю весну и полтора летних месяца. Ходить он стал чуть ровнее, говорить - чуть внятнее. Врачи притушили его шторм.

* * *

Когда он снова появился в конторе, нас оставалось в ней пятеро. Остальные ушли.

... В памяти всплывают вещи, казалось, давно и надежно забытые. О них незачем вспоминать. Они могут быть интересны только мне, но и мне они не интересны. Время - месяцы, годы - нечем вспомнить. Оно было заполнено работой, которая потом не дала результата. Все ушло в песок. Ладно, не все... Кое-что я помню неплохо. Хотя сам не знаю, зачем.

Сейчас мне не помешал бы собеседник. Молчаливый старый знакомый. Но таких не осталось. Вот только телефон... А что? Нашему телефону десять лет. В чем-то он даже лучше иных-прочих...

Заказов не было и не предвиделось. Мы взяли деньги у банка - несколько кредитов. Покупали и продавали. Раскручивали колесо инфляции. Чем быстрее мы покупали, тем быстрее крутилось колесо и тем быстрее и дороже приходилось продавать купленное. Телевизоры, телефоны, компьютеры - партия за партией проходили через нашу контору. Это напоминало бег на месте. Прибыль уходила на выплату процентов. Мы мерили время от сделки до сделки, от покупки до продажи. Потом открыли небольшой магазин. В первый же день в него зашел невысокий восточный человек, сочащийся нежным жиром, и тихо сказал продавцу, что хочет купить все. То есть все, что есть в магазине.

Восточного человека звали Махмуд, а фамилия у него была - Туркменский Газ. Украина получала из Туркмении газ и уговорилась расплачиваться за него товарами - денег-то у страны не было. Вот Махмуд, заместитель директора объединения "Туркменэлектронторг", и гулял по Киеву. Выбирал. Наш магазинчик случайно оказался у него на пути. Выйдя из Кабинета министров, где мягкими восточными словами он завязывал разнообразные торговые узлы и развязывал проблемы, Махмуд пошел по улице Садовой и на углу Институтской увидел нашу вывеску. Махмуд не любил много ходить пешком, а магазин наш был не хуже прочих. Окнами он выходил на одну улицу с Национальным банком, а дверью почти соседствовал с Кабмином. Соседство было случайным, но для Махмуда оно много значило. Поэтому он зашел внутрь, осмотрел стеллажи с телевизорами, музыкальными центрами, прочим электронторгом и даже поговорил с продавцом. Он хотел купить все.

Через месяц был подписан договор. С одной стороны Госкомремурсов Украины и наша контора, с другой - Госснаб Туркмении и контора Махмуда. Это был нелегкий месяц, полный разговоров и уговоров, пробиваний и посулов. За ним последовал еще один нелегкий месяц, отданный вытягиванию, выпрашиванию и выкупанию наших денег. И, наконец, прошел еще месяц, посвященный борьбе с таможней и оформлению всяческих разрешений. Только после этого пассажирский "Ту-154", багажные отделения которого были забиты нашим барахлом, улетел в Ашхабад. Сопровождали груз - сто пятьдесят три места - Вадик Шеншин и я.