Сыновья - Вилли Бредель Страница 10

Как он постарел! Это была ее первая мысль, когда она вошла в маленькую столярную мастерскую, где ее зять Густав Штюрк работал у верстака среди клеток с птичками. Сколько лет ему, в сущности? Да, пожалуй, и шестидесяти еще нет.

— Здравствуй, Фрида! Каким добрым ветром тебя к нам занесло?

— Не добрым, а злым! — И она неуверенно улыбнулась.

— Садись и рассказывай! — Он пододвинул ей табурет. — Наверху у Софи уже была?

— Нет, я прямо сюда.

— Ну, выкладывай, где жмет, что болит?

— Ты не знаешь, Густав, как мне тяжело обращаться именно к тебе. Но все глухи к моим просьбам, а мне так хочется помочь Карлу.

И она рассказала о жалобах Карла и о своих тщетных попытках достать денег у Вильмерсов, у Папке.

Густав Штюрк слушал, облокотившись на верстак, и внимательно смотрел на Фриду. Когда она заговорила о Папке, в морщинках вокруг глаз старика мелькнул слабый отсвет улыбки. Фрида сидела перед ним, как маленькая девочка, не смея поднять глаз.

Но вот она замолчала.

Молчал и Штюрк. Слышно было только веселое чириканье птичек.

Наконец Штюрк медленно выпрямился и положил свою большую руку Фриде на плечо.

— Это еще не такое большое горе, Фрида. Нынче бывают несчастья похуже, — сказал он и направился к маленькому шкафчику для инструментов. Открыв его, он достал деревянную шкатулку. Через секунду на верстаке лежали две блестящие двадцатимарковые монеты.

— Это последние, Фрида. Я с радостью отдаю их тебе и Карлу.

Глаза у Фриды наполнились слезами. Ей было стыдно. О, да, бывают несчастья похуже. Кто-кто, а Штюрк имел право так говорить. Из трех сыновей, угнанных на фронт, двух он уже потерял. В первые же дни войны был убит его старший сын, любимец, которому он мечтал передать мастерскую. Да, ей было стыдно, и она призналась в этом старику.

— Глупости, — возразил Штюрк и стал уговаривать ее взять золото. — Я ведь вижу, как тебе это нужно. У тебя камень с души спадет. — Ему пришлось насильно сунуть монеты ей в руку. — А теперь ступай к Софи. У нее еще найдется несколько зерен кофе. Подкрепись немного. — И он тихонько подтолкнул ее к выходу.

Квартира Штюрков находилась во втором этаже того же дома, и едва успела Фрида войти и поздороваться с невесткой, как та уже достала из кухонного шкафа кофейную мельницу и, без умолку расспрашивая о тысяче вещей сразу, принялась молоть кофе.

— Что пишет Карл? Что делает Вальтер? Как здоровье крошки Эльфриды? Как чувствует себя старая Хардекопф? Все такая же бодрая и подвижная? Бог ты мой, как редко теперь видишься с кем-нибудь.

— Да, — согласилась Фрида. — А вообще, все, слава богу, в порядке. Вальтер усердно работает. Малышка здорова, мамаша Хардекопф тоже. — Потом она рассказала о Карле и о золотых монетах, от которых зависит его отпуск.

— Верно, верно! — вставила словоохотливая невестка. — Густав на днях сказал мне то же самое. И мы раздобыли две монеты, чтобы послать их Адольфу, — пусть бедный парнишка хоть на несколько дней вырвется домой. Последнее письмо от него было из Македонии. Но их часть как будто отправляют на Западный фронт. И он пишет, что, когда их будут перебрасывать, он мог бы, если только мы вовремя пошлем ему золото, отпроситься в отпуск на несколько дней. Вот уж семь месяцев…

Фрида Брентен поднялась. Она стояла, неподвижно глядя в пространство.

— Что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь? Да говори же.

Маленькая Софи подбежала к невестке, которая все еще стояла в каком-то оцепенении.

— Не беспокойся! Ничего, ничего, — прошептала она, быстро вышла из кухни в переднюю и устремилась к выходной двери.

— Но куда же ты, Фрида?

Фрида уже спускалась с лестницы.

Софи Штюрк была изумлена и растеряна. Она хотела побежать вслед за невесткой. Но предварительно надо было снять кофейник с плиты. Что за чепуха! Такого случая еще в жизни у нее не бывало. И вдруг она заметила на кухонном столе, у того самого места, где сидела Фрида, две золотые монеты.

Тут ее осенила смутная догадка.

Она схватила монеты и бросилась в мастерскую…

Фрида Брентен написала мужу письмо: длинное, полное горечи, упреков, резких замечаний. В заключение она заявила:

«К твоему брату Матиасу я и не подумаю пойти. На такое унижение я не способна. Я с ним едва знакома, а между вами все эти годы были такие отношения, что он, наверно, меня и на порог не пустит».

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

I

Она хорошо сделала, отказавшись идти на поклон к брату своего мужа. Ее ждала бы там плохая встреча, в особенности в эти майские дни, когда таможенный инспектор Брентен глухо почувствовал, что почва, на которой он стоял и которая казалась ему твердой, вековечной, как гранит, вдруг заколебалась у него под ногами. Всеобщее разложение проникло даже в его собственную семью, и всему виною были до смерти ненавистные социал-демократы.

Случаю было угодно, чтобы вечер нейштадской молодежной группы дал новую пищу червю разложения, заползшему в семью таможенного инспектора, и чтобы Карл Брентен, даже не подозревая того, получил наконец столь вожделенные золотые монеты из тайных запасов враждовавшего с ним брата.

Таможенный инспектор Матиас Брентен отстегнул саблю, опустил ее в одно из гнезд подставки для зонтов, снял шинель и, вложив в нее деревянные плечики, бережно повесил. Потом он подошел к зеркалу, висевшему над умывальником, провел щеточкой по бровям и по взъерошенным, как у Бисмарка, усам — частое употребление щетки способствует росту волос! — и стал внимательно всматриваться в свое мясистое лицо.

Это свое обыкновение он называл «пожелаем себе доброго утра».

Девять все еще не пробило. Даже удивительно! Как-то необычайно быстро прошел он сегодня привычный путь от станции надземной железной дороги. Видно, его подгоняли утренний холод и пронизывающая сырость тумана. Днем уже пригревало солнце, но по ночам и утром холод прохватывал до самых костей. Он потер озябшие руки.

Прежде чем приступить к исполнению служебных обязанностей, надо было выполнить церемонию, ставшую для него традицией. Заложив руки за спину, он прошел в смежную с его кабинетом просторную канцелярию и остановился перед картой Европы, закрывавшей почти всю среднюю стену. На этой карте — от Ла-Манша к западной границе Швейцарии, а оттуда через Альпы, Балканы, Румынию и Россию вверх до Балтийского моря — бежала волнистая линия маленьких черно-бело-красных флажков, обозначавших фронт. Перед этой картой таможенный инспектор каждое утро совершал свое утреннее моление. С заложенными за спину руками