Сон № 9 - Дэвид Митчелл Страница 10

– Я только…

Она вздыхает, будто ей приходится иметь дело с недоумком.

– Так стоит на столе табличка: «Здесь продается краткое содержание»?

– Нет.

– А почему, скажите на милость, ее нет?

Так бы и пристрелил эту язву, но «Вальтер ПК» остался в прошлой фантазии. Можно уйти, но я точно знаю, что Акико Като где-то здесь, в этом здании.

– Один билет, пожалуйста.

– Тысяча иен.

На сегодня бюджет исчерпан. Она вручает мне лотерейный билет. Там и сям валяются куски штукатурки. По справедливости, это заведение должно было прекратить свое существование не один десяток лет назад. Она возвращается к вышиванию, поручив меня нежным заботам надписи, гласящей:

ВХОД В ЗАЛ – ДИРЕКЦИЯ НЕ НЕСЕТ

ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА НЕСЧАСТНЫЕ

СЛУЧАИ НА ЛЕСТНИЦЕ

Лестница уходит вниз круто, почти отвесно. На блестящих стенах висят афиши фильмов. Ни один мне не знаком. Каждый пролет кажется последним, но всякий раз я обманываюсь. В случае пожара зрителей любезно просят спокойно обугливаться. Похоже, становится теплее? Внезапно лестница кончается. Пахнет горьким миндалем. Путь мне преграждает женщина с обритой головой в пятнах синяков, будто после химиотерапии. Глазницы – две бездны. Я хмыкаю. Она не двигается. Пытаюсь протиснуться мимо, но ее рука вздымается, преграждая путь. Указательный палец сросся со средним, а безымянный – с мизинцем, как свиное копытце. Я стараюсь не глазеть. Она берет у меня билет, разрывает на клочки.

– Попкорн?

– Спасибо, обойдусь.

– Вы не любите попкорн?

– Никогда об этом не задумывался.

Она осмысливает мое заявление.

– Так вы отказываетесь признать, что не любите попкорн?

– Попкорн не относится к вещам, которые я люблю или не люблю.

– И зачем вы со мной в эти игры играете?

– Я ни во что не играю. Я только что плотно пообедал. Я не голоден.

– Терпеть не могу, когда лгут.

– Вы, должно быть, меня с кем-то спутали.

Она качает головой:

– Случайные люди в такую глубь не забираются.

– Ладно, ладно, я возьму попкорн.

– Невозможно. Его нет.

Я чего-то не понимаю.

– Тогда зачем вы мне его предлагали?

– У вас что-то с памятью. Я ничего вам не предлагала. Вы будете смотреть фильм или нет?

– Да. – Все это начинает меня раздражать. – Буду.

– Тогда зачем вы меня отвлекаете? – Она приподнимает занавес.

В зале с покатым полом ровно три человека. В переднем ряду Акико Като. Рядом с ней – какой-то мужчина. Внизу, в дальнем проходе, в инвалидном кресле сидит третий – судя по всему, покойник: шея закинута назад, будто свернута, челюсть отвисла, голова болтается; он совершенно неподвижен. Его взгляд устремлен в ночное небо, нарисованное на потолке кинозала. Я крадусь по центральному проходу, надеясь подобраться к парочке поближе и подслушать разговор. В проекционной что-то грохает. Приседаю на корточки, прячусь. То ли выстрел, то ли неумело открытый пакет картофельных чипсов. Ни Акико Като, ни ее спутник не оборачиваются – подкрадываюсь поближе, останавливаюсь в паре рядов позади. Свет гаснет, поднимается занавес, открывая прямоугольник бликующего света. Реклама курсов вождения – то ли очень старая, то ли на курсы принимают только тех, кто одет и причесан под семидесятые. Саундтреком служит песня «Y.M.C.A»[25]. Следующий рекламный ролик – пластический хирург по имени Аполлон Сигэнобо дарит вечные улыбки всем своим клиентам. Поют о лицевой коррекции. В кинотеатре Кагосимы мне нравится смотреть анонсы «Скоро на экране» – это избавляет от необходимости смотреть саму картину, – но здесь их не показывают. Титановый голос объявляет о начале фильма «Паноптикум» – режиссер, имя которого невозможно произнести, удостоен награды на кинофестивале в городе неизвестно на каком континенте. Ни титров, ни музыки. Сразу действие.

В черно-белом зимнем городе сквозь толпу пробирается автобус. Усталый пассажир, человек средних лет, смотрит в окно на деловито падающий снег, на разносчиков газет военного времени, на полицейских, избивающих спекулянта, на голодные лица в пустых магазинах, на обгоревший остов моста. Выходя, человек спрашивает у водителя дорогу – и получает в ответ кивок в сторону громадной стены, заслоняющей небо. Человек идет вдоль стены, пытаясь найти дверь. Вокруг воронки от бомб, поломанные вещи, одичавшие собаки. Развалины круглого здания, где косматый безумец разговаривает с костром. Наконец человек находит деревянную дверь, наклоняется и стучит. Ответа нет. Из каменной кладки торчит обрывок провода, к нему привязана консервная банка. Человек произносит в нее:

– Есть тут кто-нибудь?

Субтитры на японском, сам же язык шипящий, хлюпающий, трескучий.

– Я доктор Полонски. Начальник тюрьмы Бентам ждет меня.

Он прикладывает консервную банку к уху и слышит что-то вроде криков тонущих моряков. Дверь открывается сама собой, за ней продуваемый ветром двор. Пригнувшись, доктор входит. Ветер разносит странное напевное эхо.

– Жаблинг, к вашим услугам, доктор. – Человечек очень маленького роста распрямляет согнутую в поклоне спину, и доктор отшатывается. – Сюда, пожалуйста.

Под ногами скрипит снег. Напевы кружат, стихают и снова начинаются. На поясном ремне Жаблинга позвякивают ключи. Лабиринт тюремных коридоров; надзиратели играют в карты.

– Вот мы и пришли, – хрипит Жаблинг.

Доктор холодно кивает, стучит и входит в обшарпанный кабинет.

– Доктор! – Начальник тюрьмы дряхл и пьян вдрабадан. – Присаживайтесь, прошу вас.

– Спасибо.

Доктор Полонски ступает осторожно – половицы голые, половина из них выломана. Он садится на стул, который размером больше подошел бы школьнику. Начальник тюрьмы фотографирует земляной орех в высоком стакане с жидкостью.

– Я пишу трактат, посвященный поведению закусок в бренди с содовой, – объясняет начальник тюрьмы.

– Вот как?

Начальник тюрьмы сверяется с секундомером.

– Что будете пить, док?

– Спасибо. На работе не пью.

Начальник тюрьмы выливает последнюю каплю из бутылки бренди в яичную рюмку и швыряет бутылку в дыру между половицами. Отдаленный вскрик и звон.

– Ваше здоровье! – Начальник тюрьмы махом опустошает рюмку. – Дорогой доктор, если позволите, я буду резать крякву-матку. То есть правду-матку. Наш доктор Кениг умер от чахотки перед Рождеством, а из-за войны на Востоке нам пока не прислали никого взамен. В военное время тюрьмы не представляют первостепенной важности, в них сажают только политических. А у нас были такие планы! Утопия. Идеальная тюрьма, где повышают умственные способности заключенных, чтобы они давали волю своему воображению и обретали в нем свободу. Чтобы…

– Мистер Бентам, – прерывает его доктор Полонски. – А в чем же правда-матка?

– Правда в том, – начальник тюрьмы подается вперед, – что у нас проблемы с Воорманом.

Полонски ерзает на крошечном стульчике, боясь последовать за бутылкой.

– Воорман – ваш заключенный?

– Именно так, доктор. Воорман – заключенный, который утверждает, что он Бог.

– Бог.

– Ну, как говорится, каждому свое, но он убедил все население тюрьмы в своей бредовой идее. Мы его изолировали, а