Вечорница. Часть 1 - Елена Воздвиженская Страница 10

Но он ни в какую, чего, мол, в бабьи сказки верите, тридцать лет почти я прожил, сроду никакого Луговика не встречал. Плюнули мы, мол, делай, как знаешь. Ну и пошли на покос.

Пришли, молоко и хлеб в кошёлке на дерево повесили, что на лугу росло, на земле молоко оставлять нельзя – змея может заползти, ужи до молока охочи, и вперёд – косить. Митрич свою чекушку тут же, под деревом, в траву сунул. Час прошёл, пошли мы на перекур. Присели, молоко попили, Митрич своё пьёт, ещё и нам предлагает, мы отказались.

– Ну как знаете, – говорит.

Выпил он, и тут вожжа ему под хвост попала, вспомнил он, как мы давеча ему про Луговика сказывали, и давай поддразнивать да насмехаться, и так и эдак вывернет, прямо в раж вошёл, всё хохочет, остановиться не может. Надоело нам, говорим ему:

– Пошли мы косить.

– Идите, – отвечает Митрич, – Я по нужде ещё схожу и вас догоню.

Ушли мы от него, метров может на сто, снова к работе приступили. Косим и вдруг видим – по краю луга словно вихрь какой пошёл, деревья, что там росли зашатались, зашелестели, всё ближе и ближе к нам этот волчок, вот и до нас дошёл, дохнуло холодом, пронёсся порывом ветер, травы пригнулись, да сильный он – косы из рук рвёт, еле удержали.

Знаешь, как перед грозой бывает, да только ведь на небе ни облачка! Ночь ясная была, светлая, лунная. И видим, волчок этот чуть поодаль от нас остановился и затих, на нет сошёл. А тут и Митрич появился, идёт и всё посмеивается, ну прям зацепило его. Взялся тоже за косу и давай косить. Вдруг видим, идёт кто-то по лугу, к нам навстречу с дальнего края приближается. Неспешно так идёт, значит.

Мы остановились, думаем, кто это может ночью тут бродить, да ладно бы тоже с косой, хотя и не ходят в ночное по одному, дак ведь и косы-то нет у него. Подошёл ближе, глядим, это дед старый, борода у него густая такая, шляпа соломенная на голове, рубаха светлая, а на ногах лапти, забавно, мы уж лапти лет сколь лет не надевали, в детстве только, когда война ещё шла.

– Здравствуйте, сынки, – говорит он нам.

– Здорово, отец, – отвечаем.

– Косите?

– Косим вот.

– Это дело хорошее, много ли скотины дома?

– Да по корове у каждого, и так ещё живность – у кого коза, у кого овечки.

– Много ли уже накосили?

– Да вот, – назад показываем, – Начали только.

– Ну ничего, ночь ещё впереди, сегодня хороший покос будет, роса под утро обильная ляжет.

Подошёл он ко мне сначала, потом к Василию, за косовища подержался рукой, мы стоим и только глаза таращим, как заворожённые. Даже не спросим, а кто этот дед и откуда ночью в поле взялся. А он тем временем к Митричу подошёл, но за косовище не взялся, а стал вокруг него кружить, один круг сделал, второй, и третий. Митрич даже шутки свои бросил, присмирел. Стоим мы все, за дедом наблюдаем. И вижу я, а на голове-то у него и не шляпа вовсе, а гнездо соломенное, а в гнезде том три яичка лежат. Смекнул я тут, кто перед нами.

А дед третий круг сделал и говорит:

– Ну пойду я, дел нынче много, бывайте, сынки.

Тут филин в лесу заухал и старик исчез, будто и не было его. Струхнули мы, конечно.

– Это Луговик был, деда? – спросила шёпотом Катя.

– Он самый. После того как он ушёл, чудные дела начали твориться. Косим мы с Василием и чувствуем – коса как по маслу идёт, будто сама косит, такая лёгкость в руках, даже силы прилагать особой не надо.

А вот у Митрича всё наоборот – путается у него коса в траве, словно кто завязывает эту траву, то затупится, то спотыкнётся, а под конец и вовсе на камень коса налетела и вконец сломалась.

Митрич ругается, чертыхается, а что поделать, придётся домой идти, так и не смог он покосить в ту ночь. А всё потому, что его Луговик за насмешку наказал. С тех пор он уж больше про Луговика не шутил, помалкивал, так то.

Ягая Баба

– Вот ты сказываешь, сказки-сказки, – задумчиво сказал дед Семён бабе Уле, – А друг мой с этой Бабой Ягой повстречался однажды.

– Что-то ты и не сказывал никогда, – удивилась баба Уля.

– Вот вишь как, – подбоченился дед, – Сколь лет уже живём, а всё ж таки есть мне чем тебя удивить, остались ишшо во мне загадки!

– Рассказывай уж, загадошный ты наш, – махнула на мужа рукой баба Уля, заулыбавшись.

Довольный дед скрутил самокрутку и начал рассказ.

– Случилась эта история с моим сослуживцем. Война лет пять, как закончилась, забрали меня служить в армию, попал я на границу. Там и познакомился я с Иваном. Он с Архангельской земли сам был, из деревни небольшой, не вспомню уж теперь названье, да не в этом суть.

Так вот, леса у них там знатные, на много километров кругом тянутся, в самой-то чаще и нога человека не ступала. Ну а ближе к жилью лес, конечно, обжитой был, если так можно выразиться, и по ягоды местные ходили, и по грибы, и охотились, и дрова опять же, да…

Дед затянулся и помолчав, продолжил:

– Случилась эта история как раз перед войной. Отец у Ивана охотником был и сына с малых лет с собою в лес брал, так что Иван леса не боялся, ориентировался в нём так, будто у него компас в голове.

И вот однажды, было ему тогда лет десять, пошли они с отцом на охоту. И ушли они в тот раз далеко от деревни, захотелось отцу новые места изведать, нехоженные ещё никем. Долго они шли, по пути тетеревов подстрелили, в мешок поклали, да заяц в старый силок попался.

И вот зашли они с отцом в такую чащобу, где никогда ещё не были раньше, отец зарубки на стволах оставлял, чтобы обратно вернуться по ним. Как вдруг видят – прямо перед носом у них выбежала лиса. Да такая красавица – пышная у ей шуба, как будто зимой, рыжая, лоснится вся! И так, знаешь ли вертится перед ними, крутится, словно и не боится даже, а напротив дразнится.

Покрутилась эдак-то и припустила меж деревьев, ну они за ней, а лиса так и дразнится – остановится на миг, отец-то евойный значит только ружьё вскинет, прицелится, а рыжая плутовка дальше припустит, да петляет туда-сюда.

Перескочила лиса через какой-то бурелом, высотой чуть не в человеческий рост, Иван с отцом за ней вскарабкались, спрыгнули на ту сторону, а лисы-то и нет. Что за чудеса? Огляделись, видят – стоят они на поляне, ровный круг, как очертил кто, травы нет совсем, площадка такая земляная, словно вытоптанная, ровная, гладкая, а по кругу бурелом густо навален в человеческий рост, эдакий забор получился.

Постояли Иван с отцом, поглядели, отдышались, ну и решили выбираться, да в обратный путь. А не тут-то было! Лезут они на бурелом, а их будто держит кто, сила неведомая, назад тянет, не даёт им выйти с той поляны. Что за чудеса? Долго они эдак-то прыгали, а когда поняли, что бесполезно это, сели на землю и стали думать, как им быть.

Сидят они и слышат, как с той стороны этой «баррикады» кто-то бродит, шаги слышны, ветки хрустят под ногами, и бормотанье невнятное. Стали они звать на помощь, мол, помогите, мы тут, не можем выбраться. И видят, наверху бурелома лицо показалось, старушечье. На вид и не скажешь сколько ей лет, может и семьдесят, а может и все сто – лицо, что печёное яблоко, сморщенное, коричневое, глаза глубоко посаженные, нос длинный, с горбинкой, сама скрюченная, однако ж взобралась на бурелом как-то, подивились Иван с отцом! Обрадовались они, когда её увидели и кричат:

– Бабушка, подсоби нам, не можем выбраться, будто стена невидимая держит!