Пути сообщения - Ксения Буржская Страница 10

Иногда выбирались в лес, шли долго-долго, в корзину складывали грибы. Ганя радовалась всему: и сыроежке, и подберезовику. Нина с видом бывалой ищейки натыкалась все время на благородные, белые или красные, предъявляла Гане, и та восхищалась каждый раз как в первый.

В этом году урожай был невероятный. В газетах писали, что на зиму заготовлено триста тонн белого гриба. Нина верила, что грибы выходят на зов, что нужно с ними договориться, и договариваться, как видно, умела, а Ганя просто бегала по лесу, в суматохе сталкиваясь то с тем, то с другим.

К сентябрю распустились тяжелые георгины, красные, как пожар, астры, вытянулись к уходящему солнцу длинные гладиолусы. Андрей привез из города фотокамеру и снимал цветы и Владика, который все время ходил мокрый и грязный: то в канаву упадет, то нырнет под лейку. Потом Ганю и Нину – сидящих в кресле, стоящих возле дерева, смотрящих друг на друга.

На этих фото – Нина часто потом их пересматривала – есть остановленное время, счастливые минуты, и Нина впервые поняла ценность фотографии в целом – задержать мгновение, как воздух, при этом продолжая дышать.

До середины сентября они еще ездили на дачу. Заканчивали заниматься заготовками, вытряхивали подушки и одеяла, катались на велосипедах. Когда пошли первые длинные дожди – нескончаемые, хмурые, без просвета, – они в последний раз переночевали там. Утром с огромными кутулями сели в машину.

– Чудесное было лето, – сказала Ганя, как будто подвела итоговую черту, глядя в окно на хмурый пейзаж приближающейся Москвы. – Вот бы оно не заканчивалось!

– Лето прекрасное, – согласилась Нина и взяла Ганю за руку. – Но не жалей. Будет и следующее лето!

– Обещаешь?

– Зуб даю!

И они засмеялись случайно найденной цели, обрадовались будущему, которое так четко и ясно себе представляли.

Натку решено было перевезти в город и поселить у Беккеров: у Андрея была аллергия, и Нина, махнув рукой, согласилась держать кошку у себя, чтобы Владик мог приходить и гладить ее. Генрих был не в восторге.

– Будет гадить мимо или драть мебель – отвезешь ее обратно на дачу, – коротко сказал он, и Нина легко согласилась: в том, что у Натки есть дар приспосабливаться и адаптироваться не меньший, чем у самой Нины, она была абсолютно уверена.

Погоды все еще стояли сносные, в Москву грузовиками завезли деревья: липы, ясени, акации, клены, – и люди высыпали смотреть, как их сажают на бульварах. Нина с Ганей и Владиком тоже пошли и вместе со всеми, совсем как Первого мая, следили за тем, как большие живые стволы селят в длинные земляные траншеи вдоль широких проспектов. Ганю всегда восхищали деревья – их сила, грациозность и рост, и она живо представила, как мощные корни переселенцев вгрызаются в земные глубины под асфальтом и там цепляются – чтобы не унесло. Она думала порой, что сама похожа на дерево и вцепляется все время в сильных – то в Андрюшу, то в Нину, и спрашивала себя: а не слишком ли она уже оплела их обоих, и кто, интересно, окажется крепче?

В одну из суббот Нина, Ганя и Владик отправились в Парк культуры и отдыха. Народу в парке оказалась тьма-тьмущая, и Ганя не успевала ничего рассмотреть, потому что все время держала в фокусе спину Владика в матроске: здесь легко можно было потерять что угодно. Они шли по аккуратным аллеям мимо Зеленого театра, мимо статуи лучницы, мальчика с винтовкой и девочки с самолетиком, смелого летчика и метательницы диска, мимо детской площадки – Владик отчаянно потянул за руку, но ему обещали: на обратном пути; засмотрелись на шадровскую девушку с веслом – мощная, как культурист, она почему-то стояла голой, и этот факт Нина с Ганей обсудили: допустимо ли? Почему не в купальнике?

Пришли к парашютной вышке. Опоясанная огнями, вышка казалась волшебной: захватывало дух уже от одного вида ее, не говоря о том, чтобы наверх забраться. Но все-таки забрались.

– Прыгнем? – спросила Нина.

Ганя уверенно кивнула, даже не колебалась. И Нина подумала, что Ганя, помимо всех своих достоинств, еще и смелая, хотя этого от изящной барышни ожидаешь меньше всего.

Первой прыгнула Нина – шагнула в пропасть, ветер завыл в ушах, она от страха сначала зажмурилась, а потом, наоборот, открыла глаза, и осеннее небо резануло своей неожиданной синевой. Нина летела мимо закрученной в спираль лестницы, над головами других посетителей парка, над Владиком, который стоял, задрав голову, и с восторгом смотрел на нее. Наконец веревка размоталась на полную и, пружинисто остановившись над самой землей, осторожно спустила ее вниз – Нина почувствовала ногами землю и не сразу смогла распрямить колени: ноги дрожали. Тут же к ней подбежал наблюдающий за аттракционом парнишка и снял ремни, а Владик бросился и схватил за руку, будто проверяя, жива ли.

Следующей прыгнула Ганя – с птичьим выкриком. Нина засмеялась, посадила на плечи Владика:

– Смотри, твоя мама летчица!

– Налетчица! – отозвалась с высоты Ганя, преодолевшая уже половину спуска. – Это какой-то кошмар! Зачем я только согласилась!

– Поздно! – смеялась Нина с земли.

Владик кричал и махал флажком:

– Мама-летчица! Мама-летчица!

– Чтоб я еще раз это сделала! – проговорила Ганя, нащупав ступнями землю. – Теперь вы должны мне пирожное и холодного кваса!

Все трое, взявшись за руки, с прыгающим посередине Владиком, пошли на поиски бочки. Огромные портреты Сталина и Кагановича из цветов напомнили Нине их фото у Цветочного календаря, и она снова покраснела, вспоминая, что фотография – с ее памятной надписью – теперь у Гани. Ганя так и не сказала ей ничего об этой надписи, лишь посмотрела на нее с благодарностью и спрятала фото в сумку.

Вечером Нина и Ганя оставили Владика Евгеше и отправились в «Метрополь» – делать маникюр и стричься. Ганя уже бывала здесь с Ниной раньше, поэтому в этот раз ее не так, как в первый, ослепили блеск многочисленных люстр и огромные залы, атласные кресла и зеркальные стены. Как и в прошлый раз, к ним сразу же подошли парфюмерные феи и предложили послушать новые ароматы.

От сладкого шипрового запаха закружилась голова. И от названий – «Саида», «Ай-Петри», «Красная Москва», «Манон», «Красный мак», «Шуэт», «Орион», «Голубой цветок»… Ганя выбрала «Красный мак», и ей вынесли картонную коробку, оформленную будто бы в японском стиле: все буквы напоминали иероглифы, а на крышке флакончика была кисточка из красно-желтых ниток, перевязанных, как конский хвост.

– Сколько стоит? – спросила она у парфюмерной феи.

– Восемьдесят, – ответила та небрежно. – Упакую?

Ганя не умела отказывать, когда на нее напирали, и в то же время – Нина хорошо это