Готические истории - Коллектив авторов Страница 10

Колфилд взвел ружье первым. Он стал тщательно целиться в самую середину трепещущего облака коричневых перьев.

Всплеск! Ш-шух! Все птицы как одна взмыли вверх и стали забирать вправо, а воздух наполнился их всполошенными криками.

Колфилд не успел выстрелить – кто-то опередил его, швырнув тяжелый камень в самую гущу стаи.

Он обернулся с нарочитой медлительностью и замер. Я проследил за его взглядом и увидел долговязую фигуру того самого факира: белки его глаз и кривые желтые зубы поблескивали в розовых лучах закатного солнца, а лицо выражало злорадное торжество.

Раздался оглушительный треск, и факир вдруг оказался на земле: его тело извивалось в судорогах, а обезумевшие, наполненные ужасом глаза уставились на меня в предсмертной агонии. Колфилд застрелил его.

О том, что последовало, я не могу вспоминать без дрожи.

Пуля попала факиру прямо в сердце, и он умер мгновенно и почти беззвучно, испустив лишь один долгий, жуткий вздох.

Я опустился на колени у его тела, тщетно отыскивая в нем признаки жизни, Колфилд же стоял и молча смотрел на содеянное. Он был как в полусне, и лишь через десять минут мне удалось втолковать ему, что именно произошло и почему мы должны действовать без промедления.

– Вы знаете, что теперь будет, – сказал он, ткнув тело носком сапога. – Убить индийца в наше время – дело нешуточное. Мне это с рук не сойдет. Вы сами видели, что я нарочно застрелил этого несчастного. Что вы намереваетесь делать?

Говорил он решительно и даже с вызовом, но на лице его была написана мучительная тревога.

– Само собой, я вас не выдам, – сказал я после короткого молчания. – Никто не узнает об этом… происшествии, нам лишь нужно избавиться от тела.

Я со страхом смотрел на мертвеца. Лицо его застыло и теперь походило на морду животного еще больше, чем при жизни. Колфилд дрожал, беспокойно озираясь по сторонам.

– Послушайте, – выговорил я через силу, – сейчас мы ничего не сможем сделать. Спрячем его в траве и вернемся сюда после ужина. Нужно раздобыть лопату или что-то подобное.

– Как скажете, – смиренно ответил Колфилд. От его властной манеры не осталось и следа, он стал послушен, как дитя.

Мы покончили с отвратительной нашей задачей, затащив тело в густую траву и забросав его комьями сухой земли, и молча направились к лагерю.

Войдя в освещенную палатку, я посмотрел на Колфилда, и меня охватило невольное сострадание.

Ведомый своим дьявольским нравом, он совершил чудовищное преступление и теперь вкушал его горькие плоды.

Он был бледен, его била крупная дрожь, и казалось, что он постарел на десять лет за один день.

Я налил ему виски, мы сели и притворились, будто поглощены трапезой. Выждав полчаса, чтобы не вызвать подозрений у слуг своим необычным поведением, я попросил носильщика выйти и проверить, взошла ли луна.

– Да, сахиб, – ответил он, вернувшись в палатку. – Там светло как днем.

Воспользовавшись его мимолетным отсутствием, я торопливо сунул в глубокий карман плаща крепкий охотничий нож, который взял с собой на случай, если придется идти на оленя, и небольшой кухонный тесак; его мой носильщик использовал вместо молотка, собирая кровать, и забыл на полу. Напрямую попросить у слуг лопату или что-то вроде этого я не решился.

Мы вышли из палатки с беспечным видом, будто на прогулку, и убедились, что снаружи, как и сказал носильщик, светло как днем. Тем, кто никогда не покидал берегов Англии, трудно вообразить, как ярко светит луна на Востоке. Еще немного, и при ее свете можно было бы читать.

Сперва мы шли не спеша, но прибавили шагу, стоило палатке скрыться из виду, и успели выбиться из сил, пока добрались до нужного места. Раз или два Колфилд останавливался, и я уж было думал, что он хочет вернуться и оставить это жуткое дело мне одному. Но всякий раз он догонял меня и шел рядом, не говоря ни слова, пока мы не достигли зарослей густой, высокой травы, в которой спрятали тело факира. Внезапно Колфилд вцепился мне в руку.

– Господь всемогущий! – прошептал он, указывая перед собой. – Что это там?

Я подумал, что он помутился рассудком, и мне с трудом удалось удержаться от крика.

В следующую секунду я увидел, как что-то пошевелилось ровно в том месте, где мы спрятали тело. Я отнюдь не считаю себя трусом, но должен признаться, что меня прошиб холодный пот.

Трава зашуршала, и из нее донеслись странные скребущие звуки; подталкиваемые отчаянием, мы с Колфилдом приблизились к зарослям. Я развел руками высокие стебли и посмотрел вниз. Там, прямо на трупе факира, скалясь и рыча, лежал крупный шакал, недовольный тем, что мы прервали его жуткую трапезу.

– Прогоните его, – прохрипел Колфилд.

Однако тварь не желала двигаться с места. Она беззвучно скалила свои желтые зубы, и это придавало ей зловещее сходство с несчастным факиром, на чьем теле она восседала. Мне стало дурно.

Тогда Колфилд начал кричать на зверя и трясти траву, а затем нагнулся и поднял ком земли, чтобы швырнуть в него.

Шакал медленно встал и начал отступать. Он прошел совсем близко от нас, и мы оба заметили, что зверь этот был крупнее обычных шакалов, и у него было только одно ухо. В его облезлой шелудивой шкуре тут и там попадались клочья седого меха.

Больше часа мы работали так отчаянно, словно нас подгоняла сама смерть; у нас был лишь тесак и охотничий нож, но нам повезло: вода, бежавшая из джила, размягчила почву; наконец, мы разогнули спины и принялись утаптывать землю, под которой были скрыты все следы преступления Колфилда, и пот ручьями тек по нашим лицам.

Чтобы не дать диким животным разворошить могилу, мы заложили ее найденными поблизости крупными камнями – останками древнего буддистского храма, давным-давно забытого и заброшенного.

Наутро мы вернулись в Курваллу и с тех пор сблизились еще больше, связанные общим секретом. Эти события должны были внушить мне отвращение к Колфилду и оттолкнуть от него; однако вернувшись в лагерь той ночью, когда свершились жуткие похороны, мы сидели за походным столиком лицом к лицу, пока рассветное солнце не разбудило окрестные джилы; и в ту ночь Колфилд поведал мне о своем прошлом.

Я не могу здесь описать все, что мне довелось услышать; скажу лишь, что на его долю выпали жестокие страдания, и знание это помогло мне наконец понять, как он стал тем, кем стал.

Я преисполнился жалости к этому одинокому, отвергнутому всеми