Константин Седых - Отчий край Страница 11

Ребят обезоружили, обыскали, и командир приказал троим молодым бойцам доставить их в Богдать, а с остальными поехал дальше.

В ближайшей деревне конвоиры мобилизовали подводу, усадили на нее задержанных и приказали хромому, с курчавой бородкой и синими умными глазами вознице не жалеть кнута для своей пузатой и низкорослой кобылицы со сбитой спиной.

Сразу же за последними домами деревни началась тайга. Она то вплотную подступала к дороге, то отступала на склоны крутых и высоких сопок, образуя обширные поляны, усеянные валежником и черными пнями или сметанным в стога и зароды сеном. На макушках многих стогов сидели и наблюдали за всем происходящим вокруг то ворон, то коршун, то ястреб-тетеревятник.

Старший конвоир, парень с жестокими глазами на скуластом и смуглом лице, опасаясь, что задержанные могут сбежать, распорядился связать им руки и усадить на телеге спиною друг к другу. Более опытный Гошка дал связать себя беспрекословно, но Ганька начал на свою беду шумно протестовать. Тогда старший, не говоря ни слова, ткнул его кулаком прямо в зубы. От неожиданности Ганька резко дернулся назад, больно ударился затылком о затылок Гошки, и, не помня себя от обиды, рвущимся голосом крикнул старшему:

- Ну и сволочь ты!

Поотставший было от телеги старший снова подъехал вплотную к Ганьке и, сверля его тяжелым, полным страшной ненависти взглядом, пригрозил:

- Ты сволочить меня не смей! Не то живо без головы останешься. Убить тебя мне - раз плюнуть.

От его исступленного бешенства Ганьке стало не по себе, но он решил не сдаваться. Распаленный зуботычиной, он презрительно бросил старшему:

- Дурак ты после этого! Видишь, что сдачи не дадут, и издеваешься. Расскажу я дяде и брату, как ты бил меня, так они тебе покажут. Они с твоей морды копоть снимут, блондина из тебя сделают! И как тебя в партизаны приняли? Тебе бы с такими замашками в каратели к Семенову...

- Замолчи, а то ребра пересчитаю! - замахнулся на него нагайкой старший. - Родней ты меня не пугай, шпиён японский!

- Не шпиён, а шпион! - поправил его Ганька. - Правильно слова сказать не умеешь, а корчишь из себя Малюту Скуратова. Слыхал про такого?

- Стой! - приказал тогда старший вознице и стал срывать с себя карабин. Ганька побледнел, но презрительно усмехнулся. Гошка решил прийти к нему на помощь и закричал остальным конвоирам:

- Товарищи! Не давайте ему убивать Ганьку. У Ганьки и дядя и брат в партизанах. Один - правая рука у Журавлева, а другой сотней в Первом полку командует. Правду я говорю. Пожалеете еще, если убить его дадите.

Тогда один из конвоиров, спокойный парень с круглым лоснящимся лицом, на котором все время блуждала добродушная усмешка, прикрикнул на старшего:

- Брось ты, Ермошка, шепериться. Надоел хуже горькой редьки. Ребята, похоже, свои, а ты из кожи лезешь. Нагорит тебе за это.

- Пускай нагорает! На расстрел пойду, а этого сопляка ухлопаю, чтобы не гавкал тут.

- Попробуй только! - с неожиданной твердостью в голосе заявил круглолицый. - Не успеешь в него пальнуть, как я тебе башку снесу. Нечего дурака валять. Ты свою злость на белых срывай, а не на этом парне.

- Ты не учи меня, Белокопытов! - огрызнулся Ермошка. - Ты партизан-то без году неделя. Ты на готовенькое пришел, а мы с первого дня воюем... А этого щенка я все равно ухлопаю, он у меня живым до Богдати не доедет, - и он вскинул карабин.

Белокопытов резко ударил по карабину снизу вверх, а потом вцепился в Ермошку и с силой рванул его на себя. Ганька видел, как выскользнула из стремени правая нога Ермошки и поднялась вровень с седлом, а сам он, выронив из рук карабин, беспомощно повалился с коня на левую сторону. Но Белокопытов, показав, что с ним шутки плохи, помог ему удержаться в седле. Потом отпустил его, быстро нагнулся с коня чуть не до земли и поднял упавший в траву карабин. Все это было проделано так легко и лихо, что Ганька преисполнился уважением к Белокопытову и сразу решил про него: "Казак!".

Белокопытов разрядил карабин и протянул его Ермошке:

- На, держи, да не балуйся больше. Надоело мне твоей нянькой быть.

В это время третий конвоир, худощавый и веснушчатый парень в зеленых плисовых штанах, вдруг страшным голосом закричал:

- Глядите, глядите! Что это за птица такая летит?

Словно по команде, все глянули в ту сторону, куда указывал он своей нагайкой. Там, отчаянно треща, летел чуть повыше сопок похожий на стрекозу аэроплан. Покачиваясь, взблескивая пропеллером, приближался он к дороге немного в стороне от них.

- Это ероплан! Сейчас нас угостит! - завопил Ермошка.

- Сворачивай в лес! - приказал он вознице. - Живо! - И не дожидаясь, когда телега свернет с дороги, огрел коня нагайкой и помчался через неширокую полянку в лес. За ним последовали и оба других конвоира.

Ганька и Гошка заметались в телеге, пытаясь развязать себя. Вместо того, чтобы поскорей свернуть с дороги, хромой возница спрыгнул с облучка, выругался и схватил под уздцы свою кобылицу. Поглядывая на пересекающий дорогу аэроплан, он щурился с веселой хитринкой в глазах.

- Да развяжи ты нас, дядя! - взмолился Гошка. - Спустит он бомбу, и поминай как звали...

- Не спустит! - оскалился возница. - Сидите себе на здоровье. Он уже дорогу перелетел. Он нас, может, и не заметил вовсе. Да и не будет он зря бомбы переводить. В Богдать торопится, там вот наделает переполоху...

Видя, что аэроплан удаляется, ребята успокоились. Немудрящий с виду возница сразу стал в их глазах героем. Глядя на него с одобрением, Гошка спросил:

- Откуда ты все знаешь, товарищ?

- А отчего же не знать? - отозвался самодовольным тенорком возница. У меня за плечами, слава богу, четыре года германской войны. Я там на эти аэропланы насмотрелся. Знаю, когда их надо бояться... Да что толковать об этом. Вы мне лучше скажите - туда вас везут, куда надо?

- Туда, туда! - заулыбался Гошка. - Идем мы с донесением в партизанский штаб. Старший зря над нами куражится. Ему еще за это попадет.

- Пожалуюсь я дяде, так его отучат кулаками махать, - сказал Ганька, ощупывая распухшие губы.

- А кто твой дядя?

- Улыбин Василий Андреевич.

- Знаю, знаю такого. Видал его, когда партизаны весной вниз по Аргуни отступали. Дядя у тебя - дай бог каждому. Молодец!.. А только ты, товарищок, зря на себе шкуру дерешь. Этот Ермошка человек заполошный. Ушибленный какой-то. Не стоит его распекать. Из-за угла убить может.

- Не шибко я его испугался. Видали мы таких... Небось, напустил в штаны, как аэроплан увидел.

- А ты сам-то не напустил? - рассмеялся возница. - С непривычки оно, паря, хоть кто испугается. Раньше такие пташки здесь не летали, у Семенова их не было. Видно, правду говорят, что японцы из степей на Богдать идут. С этими шутки плохие. Воевать они умеют. Туго партизанам придется.

- Отчего это, дядя, ты не в партизанах? Бывший фронтовик, а живешь дома.

- Куда мне с хромой ногой. Покалечил мне ее германец в Пинских болотах. Только, по всему видать, дома я недолго насижу. Одними нарядами в подводы замучили. Придется, должно, к красным подаваться. При японцах дома можно в один момент голову потерять.

Конвоиры вернулись из леса растерянные и пристыженные. Белокопытов виновато посмеивался, Ермошка сердито молчал.

- В штанах-то сухо? - спросил его Ганька. - Никак я не думал, что ты этажерки с крыльями испугаешься.

- Ладно, сначала нос утри, сопляк! - огрызнулся он и вдруг накинулся на возницу: - Почему моего приказа не выполнил? Почему в лес не свернул?

- Жалко было телегу о пеньки ломать. Я ведь видел, что аэроплан в стороне летит. Чего же от него было бегать? Это уж вы, необстрелянные, бегайте, а мне не пристало...

- Это почему же? Ты что, Козьма Крючков? Море тебе по колено?

- Нет, я не Крючков. Я русский солдат, в семи ступах толченый, в семи кипятках вареный. Ты еще у мамки титьку сосал, а я уже в окопах вшей кормил.

- Ну, расхвастался! Фронтовик, а дома сидишь, - закипятился Ермошка и скомандовал конвоирам: - Развяжите этих обормотов. Будь они не связанные, вперед бы нашего в лес драпанули. А теперь сидят и героев из себя корчат, зубы скалят. Зря ты, Белокопытов, не дал мне шлепнуть их вместе с возницей, чтобы не задавались.

- Не бесись, Ермолай, не бесись! - начал уговаривать его возница. Никто над тобой не смеется. А на ребят, если ты не псих, зря несешь. Ты Улыбина знаешь?

- Какого Улыбина? Журавлевского помощника или командира сотни?

- Василия Андреевича.

- Его любой партизан знает. А к чему ты об этом спрашиваешь?

- К тому, что вот этот парень, - показал возница на Ганьку, - его родной племяш.

- Вот так пирог с начинкой! - обескураженно свистнул Ермошка. Выходит, ты брат нашего командира сотни? Чего же ты сразу не сказал об этом?

- А ты нас шибко слушал? - напустился на него Ганька. - Ты нам рта раскрыть не давал. Задавался как самая последняя сволочь.

- Ну, что говорил я тебе? - сказал Ермошке Белокопытов. - Придется теперь ответ держать.