Ив Соколов-Микитов - Чижикова лавра Страница 11

А через короткое время пришла на мое имя записка от местного консула. Рука, вижу, знакомая, с росчерком, писал, видно, наш корнет. Сказано было в записке, чтобы зашел я по нужному делу.

Подумал я, что с недобрым.

Так и вышло.

Пришел я в назначенный час, постучался. Открыл мне корнет, чистенький, бритый. Был он, видимо, за секретаря. Со мной поздоровался сухо.

Вышел ко мне консул, подал руку. Был он маленький черный, и как муравей, быстрый. Посадил меня в кресло.

- Так и так, - говорит, - должен, я вам сообщить неприятность.

- Что ж, слушаю: нам к неприятностям не стать привыкать.

А мне и в самом деле было в тот раз все равно, хоть на какую беду. Разглядывал я его кабинет: большой, заставленный мебелью, и был он между столами и стульями, как в поленнице мышь.

Угостил он меня папироской.

- Получил я от вашего начальства извещение, что вы и другой, как его... Этчис, здешний подданный, ваш сослуживец, больше не состоите на службе, и присланы вам для расчета деньги, по четыре фунта. Уполномочен я передать эти деньги.

Запнулся как-будто:

- Вижу, - говорит, - по вашему лицу, что вы нездоровы. И зачем вам было путаться с Зайцевым? Имя его тут давно нам известно.

- Да что, что такое?

- Очень, - говорит, - неприятно, - известно нам, что были вы в сношении с врагами государственного порядка и сами сочувствуете... И даже судились.

Очень я удивился:

- Да кто это, - говорю, - вам наплел?

И тут мне в глаза: в углу, за столиком, сидит наш корнет при полном порядке, костюмчик на пуговке, в руках карандашик. И прячет глаза.

Усмехнулся я про себя.

- Нет, ни в чем я невиновен, и все это очень странно. Жить, говорю, нам действительно нечем...

Вижу, на меня смотрит: верить или не верить? - и в глазах его сожаление.

Повторил я еще раз.

- Можете, - говорю, - мне поверить.

Выдал он мне деньги, по четыре фунта, потом повернулся неловко, вынул бумажку пятифунтовую, подает мне:

- Извините, - говорит, - это от меня вам в долг, на время... Когда получите жалованье, возвратите.

Поглядел я на него: от чистого сердца! Понял я тогда, что видно нехорош у меня вид, коль этак жалеют люди. Поблагодарил я его и отказался от денег.

Проводил он меня до двери и сказал еще раз на прощанье:

- Так-то, друг, держитесь этих людей подальше.

- Что же, так и не верите мне?

- Вам, - говорит, - верю, но русских людей я знаю, их слабость... Разумеется, ваше дело, только уж лучше вы образумьтесь.

Вышел я от него с легким сердцем, точно вдруг свалилась с меня гора. Так-то вот в лихом горе бывает частенько.

XIII

Правильно я тогда ему сказал: нам не стать привыкать! Поговорил я с Андрюшей, и порешили мы ехать немедля, назад, в главный город. Приглашал он меня к своим жить, пока не найдем места.

Южаков оставался. Выходило ему где-то место, на пароходе, и поджидал он окончания забастовки. К сообщению моему он отнесся равнодушно, а меня пожалел: не мало с ним помыкали горя!

А я в своем характере стал замечать перемену, стал я точно смелее и глядел на людей прямо.

Обменялись мы с Южаковым на прощание письмами, каждый на свою родину, и положили друг-дружке крепкое слово: кто будет жив и первый попадет в Россию, - тот передаст письмо. Думалось мне почему-то, что не увижу Южакова, и что прежде меня он проберется в Россию.

Уехали мы на другой день поутру. Провожал нас Южаков и наши "рыжие", знали они от нас несколько слов по-русски и кричали громко: "Прощай! прощай!" - и махали руками. Понял я, что хорошие девушки и к нам привыкли.

Андрюша очень бодрился. Был он в летнем пальтишке, длинный. Вагонов здесь не топят, и порядочно мы промерзли.

Всю дорогу держались мы весело, шутили над своею судьбой, и было нам от того легче.

Приехали мы еще засветло, и повел он меня прямо к своим.

Сколько народу! - и этот воздух, городской, особенный, помирать буду, - узнаю. Хорошо я приметил, что в каждом городе свой особенный запах, и можно узнать даже с завязанными глазами. И опять почувствовал я, что нездоров, холодно стало дышать, и подумал я с большим страхом: что стану делать, если опять захвораю?

Пошли мы пешком большой и широкой улицей, и опять нам навстречу катились автомобили и рекой текли люди. Закружилася у меня голова, и даже пришлось придержаться. Справился я с собой скоро.

Шли мы пешком версты две. Отец Андрюши жил, по-здешнему, недалеко, в темной и глухой улице, где по обе стороны чередой тянулись ворота, большие и темные, будто не открывавшиеся никогда. В одни такие ворота зашли мы.

Был это гараж для автомобилей, большой и мрачный. Поднялись мы со двора по узенькой лестнице наверх, постучались. Жил отец Андрюши сторожем при гараже, в двух комнатушках.

Встретили нас с большою радостью. Старик - отец Андрюши - был маленький, легкий, в морщинках. А мать - высокая и крупная, и на нее всем своим обликом походил Андрюша.

Выбежала к нам сестренка его, девушка, тоже высокая и лицом чистая, как брат. А за нею два мальчика в курточках. И чем-то сразу напомнила она мне Соню, какою-то черточкою в лице, своею улыбкою, и так это вышло, что вдруг забилося у меня сердце... Понял я тогда, что живут они в большой нужде и очень теснятся: пять человек на две комнатки, - и пожалел я, что, не подумавши, согласился на Андрюшино предложение.

А тут они на меня все:

- Вы - русский, русский?

- Да, - говорю, - русский, самый, что ни на есть.

- Ну вот как хорошо, как мы рады! Ведь вы Андрюшин приятель, он нам писал.

И больше всех Андрюшина сестренка - Наташа, - глаза так и блестят:

- Так мы здесь по России скучаем и о русских людях!..

Понял я, что и впрямь рады сердечно, - хорошие люди. А старик вокруг нас ходит, тоже доволен, поглядывает на Андрюшу.

Поставили для нас кофей, усадили, все по-семейному, и первый раз почувствовал я себя так, точно вдруг перенесся в Россию, такие были ласковые и простые люди.

Разглядел я всех. Понравилась мне Андрюшина мать. Была она совсем простая, и лицо у нее бабье, деревенское русское.

Помню, спросил я у нее между прочим:

- Как же, - говорю, - привыкаете к чужой стороне?

Взглянула она на меня:

- Никогда, - говорит, - не привыкну и не думаю привыкать! Тут мне каждый камушек лежит поперек.

И опять я загляделся на сестренку Андрюшину. Было у ней что-то от Сони, нет-нет и проглянет, где-то в улыбке ее, в самых губах. А так была непохожа: выше ростом, и держалась смелее. И почему-то билося у меня сердце.

Попервоначалу ничего не объявил Андрюша о нашем положении, о том, что остались мы без работы и приехали искать места.

Просидели мы так весь вечер в разговорах. Рассказал мне Андрюшин отец, как выехали они из Петербурга сюда, на хорошее жительство, и как вот тут приходится мыкать горе. Старые-то корни давненько подгнили.

А сестренка знай режет свое:

- В Россию, в Россию! Видеть, - говорит, - не могу здешних.

Улеглись мы в тот день поздно, наговорившись. Потеснились для нас в комнатенке, освободили место, и долго я лежал не засыпая, сдерживал кашель. Не выходила у меня из головы Соня, а с нею Россия. - Когда-то увижу?

Есть у меня примета: всякий раз перед болезнью, теснит в груди и немеют ноги, и чувствовал я, что не выдержу долго.

Поутру объявил Андрюша, что выгнали нас с завода и приехали мы искать места. Рассказал все подробно.

Выслушал нас старик, покачал головою:

- Все это прискорбно, но не следует падать духом. Время, конечно, такое, - и безработных в стране очень много...

Присоветовал он нам итти в контору, требовать наше жалование, и тут мы и порешили начать с того день.

XIV

Тогда же поутру пошли мы в контору, а по-здешнему в "офис", куда давненько приходили с Южаковым, чтобы сговориться о месте. И опять сидели на кожаных стульях и видели, как за стеклянною дверью перебегают люди и блестят у них на головах проборы.

Держали нас очень долго.

Принял нас тот черный, что был у нас на заводе. Сидел он перед столом в вертящемся стуле и писал быстро золотой ручкой, и запомнил я его пальцы - длинные и костлявые.

Положил он ручку и поворотился к нам на винту вместе со стулом:

- Что хотите сказать?

Объявил я ему точно, что уволены мы с завода, по неизвестным причинам, и выплачено нам жалованья всего лишь по четыре фунта.

Было мне почему-то неловко, и глядел я на его руки: я по рукам узнаю человека.

Усмехнулся он тонко, взглянул исподлобья.

- О причинах вам неизвестно?

- Да, - говорю, - понять мы не можем и не знаем за собою вины.

Стал он очень холодный:

- Так, - говорит, - вы должны понимать, что мы не можем держать у себя лиц, могущих нас скомпрометировать в глазах державы, давшей нам приют. Вы, разумеется, помните, что взяты по рекомендации консульства, и тем более должны были себя соблюдать.

И дальше, дальше, - все очень чисто и точно.

Даже вступился за меня Андрюша:

- Как же так, мы вместе работали, и мне все известно?..