Исмаил Гараев - Сходка Страница 11

- Да... бывает, - поддакнул другой.

И Прошляк скользнул на свое место. Он знал, что кричал. Это было в тот момент, когда он вспомнил, как Гара Кяляз подмял его под себя. Заломленная за спину рука вот-вот готова была оторваться от плеча. Ему казалось, что это не рука болит, а сердце, которое он всю жизнь ощущал в груди, а теперь Гара Кяляз своим приемом переместил его к плечу, где оно разрывается на части.

Прошляк никогда не смог бы признаться этим корифеями, что переносится в те дни, в те мгновения, в то оцепенение. Не только потому, что проиграл, не всегда в жизни получается выигрывать. Рано или поздно, где-то встречаешь того, кто сильнее. Воры знают это, они, наверняка, не раз встречали такое на своем пути. Но надо мужественно противостоять ударам погонников, даже на пороге смерти, молчать, не издавая ни стона, ни вздоха. Иначе означает просить пощады, умолять, стоя на коленях. "Для того, кто решил жить по мужским законам, это неприемлемо, это не по-мужски!"

Воры думали, что Прошляка пугает предстоящая сходка, мерещится разное. Эти видения своей тяжестью и непреложностью обрушились на него, потрясли, и он закричал.

Прошляк догадывался об их предположениях, не то они так легко не оставили бы его в покое.

Может, они еще вернутся к этому? Может, они связали это с тем, что у Прошляка поднялась температура?

Во всяком случае, утверждение "Бывает... да... бывает" было небезосновательным. Прошляк подумал, что такие утверждения диктуются опытом, ведь только опыт позволяет нам заранее определить горечь и сладость, вкус фруктов, опыт наполняет память, ум, и слова на язык уже идут от ума.

Не хотел он возвращаться к тем дням, но его снова затянули воспоминания, обвившись вокруг него, как африканские змеи, затянули, как лебедка медленно, но верно, прижимает паром на речной переправе к причалу.

...Из дома Гара Кяляза он ушел около полуночи. Как договорились, все, что Явер взял у прокурора, он принес домой и спрятал в шкатулке под половицами, накрытыми старым ковром. Потом отправился на заранее обговоренную улицу. Он прошел по проспекту, тянущемся почти во всю длину городу, свернул на пересекающую его короткую улочку, в одном конце которой стоял один милиционер, в другом - другой, как было условлено, и подошел к шедшему ему навстречу человеку.

- Давай деньги! - Явер наставил на него нож.

Крик этого человека заполнил всю округу. Милиционеры кинулись к нему. Явер заметался, бросился туда, сюда, растерялся и его схватили.

В ту же ночь его отправили в следственный изолятор. Когда он выходил из "воронка", заметил смотрящие на него из "одиночки" машины глаза. Это была та самая светловолосая девушка из квартиры прокурора. Значит, она была "сеткой", ее везли в женский корпус. Она работала на Гара Кяляза, впрочем, как и Явер теперь. В эти несколько мгновений он не мог сказать, что тайну о том, что он - "сетка", она должна унести с собой в могилу, не смела нигде и никому говорить об этом ни слова.

Впопыхах он только и успел прокричать ей через плечо:

- Смотри-и!

Ему казалось, что этим словом все было сказано, как если бы они, стоя друг перед другом, говорили полчаса. Девушка ничего не ответила, хоть бы кашлянула, мол, будь спокоен. Но Прошляк и так был уверен в том, что она будет держать язык за зубами, ведь она была в такой же опасности, они были связаны одной веревочкой, один обязательно потащит за собой в колодец другого, если проговорится...

Явера не стали держать на карантине, а вроде бы "случайно", "по ошибке" подсадили в камеру тех, кто сидел в первый раз.

Он со всеми перездоровался, прислонился к двери и закурил.

Шеф подозвал его, чтобы ознакомить с "камерным положением".

Явер стоял, жадно затягиваясь сигаретой, так втягивая в себя дым, словно шли соревнования по тяжелой атлетике, он должен поднимать штангу и очень нервничает перед выходом.

Его нерасторопность разозлила шефа: он сел на своей верхней полке, свесил вниз ноги и вытянул одну из них в направлении Явера.

- Эй, ты!

Явер смерил его взглядом снизу вверх.

Шеф, поигрывая в зубах папиросой, сказал:

- Это беспредел!..

Тут звякнула дверца кормушки, показалось лицо надзирателя, сделавшему шефу глазами знак подойти.

- Ну, чего тебе? Мне идти к тебе? Говори так, что надо!

- Надзиратель, выставив в окошко губы, проговорил: "Это важно!"

Шеф, подняв руку, ответил: "Положил я на твою важность! Что значит "важно"?!"

Потом приказал одному из сидящих рядом: "Пойди, посмотри, чего он там нудит".

Спрыгнувший сверху, как саранча, кинулся к двери, подставил ухо надзирателю и, одним прыжком вернувшись на место, что-то прошептал шефу. Потом прыгающим ртом, словно в наперсток вытянутыми губами, он произносил на ухо всем сидящим наверху "тринадцатым" - тем, кто принял воровскую жизнь, "чистым ребятам" - одно лишь слово. Все остальные, следившие за ними, видели, как вздрагивают они от него словно их спросонья опускают в ледяную прорубь.

Пока шеф суетливо одевал рубашку, приводил себя в порядок, всполошились и уже стояли на ногах все "идеалисты". Шеф достал чистые наволочку, простыню и поменял их на своей постели, высокой и удобной. Потом он спрыгнул вниз и все "тринадцатые", как резвая саранча, следом. Они выстроились перед все еще сидевшим на корточках, прислонившись спиной к двери, Явером.

Дым в камере стоял коромыслом. Это и не мудрено, потому что из шестидесяти - семидесяти человек из почти постоянно кто-то курил, одни смолить заканчивали, другие только прикуривали. Камера постоянно полнилась сизым дымом. Да еще со стороны "севера", где готовился чифирь, шло какое-то зловоние, что-то горело, плавилось, потрескивало, и едкий дым разъедал глаза.

И "мужики", и фраера почувствовали, что явился, если не шах-падишах, то человек не последний преступного мира, поэтому все с застывшим изумлением и горячим интересом ждали, когда он взойдет на "трон". Явер же, пока не докурил свою сигарету с фильтром, не встал, а это продолжалось довольно долго. Все это время камера, которая, обычно, весь день гудит, грохочет, не умолкая, словно опустела, или будто у всех одновременно отнялась речь. И вдобавок прозвучала команда "Не двигаться!" все застыли, словно статуи или манекены.

Явер на руках подтянулся на приваренной к верхним и нижним нарам лесенке из трех ступенек и оказался наверху, на приготовленном шефом толстом матрасе. Саранча поднялась по другой лесенке, потому что не смела проходить мимо него и, молча, кто как, разместилась вокруг.

Явер прилег, опершись на локоть, и спросил:

- Ну, как, братва, не обижают вас здесь?

- Какое они имеют право нас мучить? - заерзав на месте, проговорил шеф, напоминавший рассохшуюся бочку, с глубокими морщинами на лице, несмотря на небольшой возраст, с редкими усами, доходившими до синеватых губ.

- Как у вас, всего хватает?

Шеф, не переставая ерзать, как борзая, увидевшая мясо в руках хозяина, ответил:

- Отравы нет. Заказал на вечер. Обязательно будет!

Явер прикурил еще одну сигарету, выпуская дым изо рта и ноздрей:

- Постучать в кормушку!

Один из саранчи, что сидел позади всех, бросился вперед и кулаком забарабанил в дверь. Когда в окошке показалось лицо, он отодвинулся, чтобы они могли видеть друг друга.

- Что надо?

Явер достал из кармана пятидесятирублевку, протянул шефу и рукой показал, чтобы тот сам отнес деньги, объяснив там. что к чему.

Надзиратель от двери не отходил, стоял и ждал. Шеф же, словно желая вернуть уходящего, позвал:

- Эй! Эй! Одну минуту!

Потом, просунув в окошко свою продолговатую, как дыня, голову, он долго что-то говорил надзирателю, чего никто не слышал. Однако деньги передал и стало понятно, что он все уладил.

Оповещая о своей победе, он, повернувшись, вскинул руку:

- В порядке!

- Свежую заварку подавай! - приказал шеф чайханщику, довольный собой.

Толстый парень с алюминиевым чайником, не заставляя себя долго ждать, поднялся по лесенке к лампочке и повесил его на деревянный гвоздь, вделанный умельцами в бетонную стену, проверил его на прочность, потому что крепость этого гвоздя на первый взгляд внушала сомнение. Подсоединив электрический кипятильник к проводке, он ополоснул стакан "армуды", вылил воду в парашу, и стал протирать его тряпкой.

Стояла тишина, все молчали, как будто чего-то ждали. Словно не Вор пришел в камеру, а волшебник и все ждут, что сейчас начнутся чудеса. А Вор продолжал молча всех разглядывать.

- Твое имя? - спросил он вдруг у шефа.

- Беюкага. Из Маштагов. Племянник цветочника Рзы.

Явер так махнул рукой, точно хотел отделаться от чего-то назойливого.

- Я спросил только имя. Откуда ты, не имеет значения. Здесь все узники, все - равны.

Беюкага несколько раз качнулся вперед-назад, что должно было означать "ясно, все понял..."

- Камерное положение? - спросил Явер у Беюкаги, не сводившего с его рта взгляда прищуренных глаз и сидевшего рядом, как переводчик.