Григорий Свирский - Прощание с Россией Страница 11

-- Земеля, если что, скидавай валенок, и в валенок!

Выскочили из снежного заряда; море, как сажа, облака над самой водой, мчат навстречу, бегут наперегонки. Сто пятьдесят, сто метров показывала стрелка высометра. Дрогнула. Сто. Восемьдесят... Наконец, и вода пропала. Застелило ее белой дымкой. Снежный град влетал в открытый лючок, обмораживал щеки.

Высота двадцать метров! Ё - мое!..

Самолет вздрогнул, его повело в сторону.

- Что у нас? - спросил стрелок-радист дядя Паша.

- Обрезает правый. Видно, обледенел карбюратор. Сейчас мы его погреем, родимого. - Иван Як полез вверх. Дрожат моторы, бьются, как кони в непосильной упряжке, выскочили из сизого облака и вдруг - крутая скала перед самым носом. Темная скала, в снежных расщелинах, - стеной. Неужто в лепешку?

Тянет "Ильюшин" вверх. Аж черный дым из патрубков. Гранитный скат под брюхом, кажется, рукой дотянешься... Нет конца граниту. Мчат и мчат навстречу серые глыбы. Теперь уж все дребезжит, и моторы, и крылья, и даже зубы.

И вдруг оборвалась скала, мелькнул внизу пенный прибой.

- Слава Богу! - воскликнул дядя Паша. - А то я думал, сядем мы на камушек верхом.

- Варангер... - негромко, с хрипотцей произнес простуженный Скнарев, и закашлялся.

- Э, нам он не нужон и в страшном сне! - пробасил Иван Як и ушел от него прыжком через скалистое плато. Миновав набитый зенитными пушками Варангер-фиорд, снова заложил крутой вираж - к морю.

Опять полощется Баренцево.

Штурман включил плановый фотоаппарат. Нет кораблей. Пустое слепящее море, скалы, и вдруг видим, царапается вдоль крутого берега гидросамолет с черными крестами на крыльях. Летит так низко, что, кажется, белые барашки волн до его поплавков доплескивают.

- Схарчим? - деловито предложил Иван Як.

- Можно, - неохотно отозвался Скнарев. - У нас, Иван Як, и без того дел...

Засвистело в ушах - так круто на вираже снизились. Скнарев из своего сдвоенного "шкаса" прошил немца бронебойно-зажигательными. Тот вспыхнул черным огнем. Отвернул к берегу, тянет-тянет, не садится на воду, только у самого прибоя упал на камни и взорвался.

Не ведал я, что он успел дать радиограмму. Но Иван Як сообразил. Две металические пластинки "ларинга", плотно прижатые к его горлу, передали его вздох, а затем сипловатое бурчание.

- Ну, пОдымут Осиное гнездО. ПрОчешут БаренцОвО. ПОйдем, Саша, пОдале От мОря. Через сушу. На бреющем...

- Курс... градусов, - тут же отозвался Скнарев.

Самолет летел так низко, что я мог спокойно поглазеть на Норвегию, которую мы, похоже, пересекали поперек. Расслабился малость. Если б только не ком в горле. В кабине пахло нагретым плексигласом, еще чем-то острым, от этого выворачивало еще сильнее.

За желтоватыми стеклами фюзеляжа проплывали скалистые выступы, сопки в однообразных белых балахонах. Ветер, откинув их снежные капюшоны, обнажил серые плешины прибрежных скал. Прилив смыл снег с подножий, и они стояли рядом, плечом к плечу, хмурые, пятнистые, ссутулившиеся.

Проглянуло солнце. Заискрился снег под крыльями машины. Иван Як набрал шестьсот метров и развернулся.

- Выше! - в застуженом голосе Скнарева прозвучали властные нотки. Здесь шестьсот восемнадцать метров - гора Хайглетярра!

Иван Як поднялся к самой кромке перистых розоватых облаков и начал пересекать фиорды. Промелькнули черные крутые, как стены, берега Тана-фиорда. Белая кромка дышит, пенится, а вот пошла изгибом, точно на острую, выступом, скалу наброшено ожерелье из кораллов. Красиво сказочно!

- Стрелки, воздух?

- Воздух чист, - отрапортовал дядя Паша. И я следом.

И вдруг в наушники ударила, именно ударила, а не зазвучала низкая басовая нота. Ларингофоны даже дыхание передают, а уж такой басище...

- О ска-алы гро-озные дробятся с ревом волны

И с бе-елой пеною, крутясь, бегут наза-ад...

Господи Боже, это же Иван Як?!

Я был убежден, что он в своей жизни ни одной оперы не слыхал. Уж текста-то арий не знает, точно. Его стихия: "Здорово, здорово у ворот Егорова..." Тут он высший авторитет и судья.

Всего можно было ждать в этом муторно-долгом полете, даже смерти, но не "Песни варяжского гостя". В исполнении Иван Яка.

-...Но го-ордо серые утесы выносят волн напо-ор,

Над мо-рем стоя-а...

Не сразу затих басище; низко, с органной силой и торжественностью литургического обряда звучала в ушах чистая человеческая радость, созвучная этой ошалелой гранитной красоте и мощи да, пожалуй, и дерзости прорыва одинокого разведчика, от которого в любую минуту может остаться лишь столб черной гари, разносимой ветром.

...Штурман покашлял, нарушая торжественность минуты.

- Иван Як, какого лешего ты утюжишь воздух над Норвегией? - наконец сказал он. - Свободно мог петь в Академическом Большом театре...

- Свободно петь, Александр Ильич, можно только над Норвегией. Уж кто-кто, а ты это знаешь.

Я затих. И испугался: говорили, дядя Паша стучит по-тихому. Это оказалось правдой, но дядя Паша на своих не стучал.

- Барраж над фиордом! Два "Мессера"! Высота 200! - восклицание дяди Паши оборвало "норвежский" диалог Иван Яка со штурманом. Поддали моторы Иван Як ушел в облако и снова вынырнул лишь у какого-то узкого фиорда.

- Эт-то должен быть Порсангер-фиорд, - прохрипел Скнарев. - Точно! Вот Лаксэльвен! - Рядом с рыбацким поселком Лаксэльвен, на тыловом немецком аэродроме Банак всегда стояли наготове "Мессершмидты" и бронированные "Фокке-Вульфы".

Как только Скнарев опознал по красным и зеленым крышам, облепившим фиорд, какое под нами селение, он добавил не без тревоги:

- Иван Як, ноги в руки!..

Моторы на форсаже взревели и забились, как гончие, почуявшие цель. Штилевая темно-зеленая вода слепила, как зеркало.

Мы болтались в воздухе уже часа три, я держал валенок, как священный сосуд, - прямо...

- Устал? - посочувствовал мне дядя Паша. Он пригнулся ко мне, обмакнул палец в желтоватую воду, скопившуюся на дне кабины, протер свои воспаленные глаза, которые, видать, давно резало от напряжения.

У всех летчиков Заполярья были такие красные, слезящиеся глаза, и у Ивана Яка, и у Скнарева, а темные очки-"консервы" носил только начальник штаба майор Фисюк, который никогда не летал. Вначале это раздражало. Потом привык...

Далеко слева проплыл сверкающий цветными крышами деревянный Гаммерфест - самый северный город на земном шаре, огороженный с моря ожерельем заградительных бон. Самолет входил в неведомое мне, за морями-за долами, Лопское море.

- Курс норд-вест... градусов, - просипел Скнарев.

Круто, я едва удержал свой валенок, развернулись почти на полюс и наконец увидели американский караван, идущий развернутым фронтом.

Зрелище это незабываемое, торжественное. Во всю ширину Баренцева моря, кажется, до ледяной

кромки, идет огромный конвой. Белые буруны кипят на черной воде. Коричневые дымы столбом.

Над каждым транспортом висит на железном тросе аэростат воздушного заграждения.

Тральщики, чуть поодаль друг от друга, дымят впереди...

За ними эсминцы, узкие, как борзые. Водяными блохами снуют катера противовоздушной обороны.

Американские транспорты "Либерти" сидят тяжело. Дымят густо, сажей.

- Александр Ильич, прикинь ордер конвоя. Похоже, весь английский королевский флот вышел на рыбную ловлю... Паша, отбей Кидалинскому пеленг союзников! Все! Пусть гонит свое воинство на Хебугтен, пока не поздно...

Хебугтен был стратегическим аэродромом, вроде нашей Ваенги, только немецким; там ждали англичан восемьсот пикировщиков "Юнкерс-87", которые сожгут, утопят этот караван, если их не прихватить на земле.

Иногда Хебугтен бывал пуст. Значит, английский караван пробивался Средиземным морем.

А ныне ждут здесь. С прошлой пятницы. Весь пятый воздушный флот, видать, вернулся. Фисюк показывал Скнареву мокрые фотографии. Хебугтен напоминал на них длинную ленту липучей бумаги, черной от мух...

- Координаты каравана приняты! - деловито сообщил дядя Паша.

- Добро! Закипела Ваенга, - пробасил Иван Як и, заложив крутой вираж и нырнув в облако, двинулся домой, как я думал. Разведчик свое дело сделал.

Не тут-то было...

- Курс... градусов, - протянул Скнарев утомленно, похоже, даже зевнул. - Операция номер, - он произнес шифр, - снимаем плановым АФА-12...

- Это что такое? - бестактно спросил я.

-- Кто ж его знает, земеля. Темна вода в облацех.

Только после войны узнал, что нашей целью была именно вода. Только "тяжелая". Гитлеровцы, готовясь запустить атомный котел, хоронили свою "тяжелую воду" в норвежских скалах, где, считали, никто искать не будет.

И вот перевозили куда-то "тяжелую воду". Скорее всего, часть ее. Летом англичане еще раз подрывали "тяжелую воду" на каком-то озерце. Год-два упустили б, возможно, была бы у Гитлера атомная бомба.

На занесенную снегом скалу, из недр которой вытягивали на армейских вездеходах огромную, с прямыми гранями цистерну, мы вышли секунда в секунду.