Александр Хургин - Комета Лоренца (сборник) Страница 11

- Не злись, - сказал я. - Наверно, эта чертова комета на меня дурно действует.

- Чушь собачья, - сказала Марья. - Как говорится, не бери в голову, бери в рот, - и она налила мне еще рюмку.

- Кажется, это говорится по другому поводу.

- Повод не главное, - сказала Марья. - Главное - причина и ее следствия.

- Не скажи. Когда-то у нас работал человек по фамилии Повод. И стоило захотеть нам выпить, обязательно кто-нибудь задавал вопрос: "А повод есть?" Я снимал трубку, спрашивал "Повод, ты есть?", - и говорил остальным "повод есть, все нормально, можно начинать". То же самое проделывали еще человек двадцать. Или тридцать. Повод обижался, ругался, мол, задолбали своими шутками. В конце концов, он повесил на двери своего кабинета дощечку: "Я есть всегда. Повод".

- Слушай, - Марья даже не улыбнулась. - А вдруг она правда уже летит и сейчас приближается к нам со страшной космической скоростью?

Так как я сам только об этом в последние часы и думал, ни до чего лучшего, чем повторить Марьины слова, я не додумался. "Не бери в голову, далее по тексту", - сказал я.

- Пошляк, - сказала Марья. - За это, наверно, я тебя и люблю.

- Любят не за что-то, а ни за что, - сказал я.

- Дважды пошляк, - сказала Марья.

Я не стал с нею спорить. Я стал осматриваться в незнакомой компании.

- Ты меня с ними собираешься знакомить?

- Если хочешь. Только я знаю не всех. Здесь многие так зашли, на огонек и на запах яств. Пожрать, одним словом.

- Вон тот, цвета ржавчины - его знаешь?

- Его - знаю. Не сомневайся. Сеня. Мой лучший друг. После тебя, конечно.

Объяснение мне не понравилось. Но я промолчал. Зато сказал о другом:

- А я его тоже знаю, - сказал я. - То есть знал. Хороший был мальчик. Любознательный. Мне говорили, он бомжом стал. Видно, с кем-то спутали.

- Почему спутали? - сказала Марья. - Все верно. Он - по статусу - самый настоящий бомж и есть. Нетипичный - да, но бомж.

Я подумал, что такая встреча с прошлым, да еще дома у Марьи - это неспроста. В жизни так не бывает. То есть в жизни и не такое бывает. Она, жизнь, чего только нам не подсовывает. Но подсовывает почему-нибудь и зачем-нибудь, а не от фонаря.

- Ты не видела, где моя кошка?

- Вон, спит на подушке.

И к столу начали стекаться гости. Они рассаживались по своим местам, идентифицировали свои тарелки и вступали в общий разговор ни о чем, разговор вокруг закуски и выпивки, разговор ради разговора.

Сеня сел рядом со мной, и сегодня это выглядело естественно, сегодня он не мог сесть никуда, кроме как рядом со мной. Я сказал "здравствуй, Сеня". Он положил в рот артишок и сказал "здравствуйте". После чего вспомнил меня и узнал.

Сказать, что он обрадовался встрече, я не могу. Наверно, опасался вопросов из серии как жизнь молодая, каковы ваши в ней достижения и грандиозны ли планы на будущее. Но я спросил о Марье. Благо она отвернулась и говорила сейчас с кем-то через стол.

- А тебе, вам, что? - нагрубил мне Сеня и, закрывая тему, нагрубил еще раз: - Марья - это личное дело каждого, - сказал он.

"Дело или тело?" - подумал я, сказал Сене, что полностью с ним согласен, и в дверь позвонили. Марья встала и пошла открывать.

- Ваня умер, - услышал я чей-то голос. - Если можете, дайте на похороны.

Марья вернулась в комнату, вынула из кармана плаща какие-то деньги и отнесла их в прихожую.

- Ваня - это кто? - спросил я, когда она вернулась.

- Не знаю, - сказала Марья. - Наверно, какой-нибудь сосед.

- Они что, не могли до утра подождать? - сказал Сеня. А Марья сказала "наверное, не могли. Тем более что наступит или не наступит утро - сегодня неизвестно".

- Ну, это, положим, никогда неизвестно, - сказал я, - не только сегодня.

Тут все дело в наличии ощущений. Или в их отсутствии. Сегодня просто все реально ощутили, что утро может реально не наступить. А раньше абсолютное большинство сознательного населения этой опасности не ощущало. Что, конечно, не означает отсутствия самой опасности. Так выходит, для нас ощущения имеют первостепенное значение. Но лучше бы таких ощущений не испытывать. По крайней мере, не испытывать на себе. А на других испытать ощущения нельзя. То есть - можно. Если тебе не нужны результаты. Когда дело касается ощущений, результаты принадлежат тем, кто их - ощущения - испытал. И никому больше.

...Вдруг все эти псевдораздумья и размышления на пустом месте стали казаться мне туманным бредом, кисловатым и булькающим, как дрожжевая масса в начальной стадии своего брожения. Ее медленные, ленивые, густые пузырьки вздувались где-то внутри, под спудом, и поднимались изжогой к горлу, чтобы лопнуть там с тихим всхлипом. И с ними вместе или, может быть, в их нутре, туда же, к горлу, поднимался мой страх, страх муторный (или мутный?), безотчетный, неуправляемый. В смысле, мною не управляемый. А кем-то, наверное, управляемый. Хотя сейчас страх наслали не на меня одного. Страх наслали на всех. Мне от этого, конечно, не легче. И никому не легче. Всеобщий страх складывается из страхов каждого отдельного человека и не становится меньше, если этих отдельных человеков много, очень много и даже бесконечно много. Здесь законы деления не действуют.

Я стал по очереди, одного за другим, рассматривать находящихся в комнате людей. И из всех из них наружу проступал страх. Им казалось, что они этого не показывают, что держат свой страх под контролем, в узде, при себе. Но я видел, как они вдруг погружались во что-то плотное и непрозрачное, замыкались там, отгораживались от действительности, и она переставала для них существовать. Потом они снова возвращались, встряхивались и какое-то время присутствовали в общем контексте происходящего праздника - что-то выпивали, что-то съедали, о чем-то переговаривались. Сам я, видимо, тоже то погружался в свой страх, то из него выныривал. И в одно из таких выныриваний на моих коленях обнаружилась кошка. Она лежала, по-змеиному распластав свою мордочку, и смотрела в одну неподвижную точку. Что она там видела, определить было невозможно. Точка, куда смотрела кошка, не содержала в себе ничего. Кроме пустоты. Правда, может быть, ее глаза видели что-либо в пустоте (как видят они в темноте), чего не видели мои глаза и глаза других, таких же как я, людей.

Кошка на коленях обычно всегда меня успокаивает. Сейчас я этого не чувствовал. По-моему, она сама не была спокойной, и от нее исходило какое-то незнакомое, тоскливое, почти осязаемое напряжение. Напряжение это мерно росло, усиливалось, распространялось по пространству квартиры. Оно стояло уже во всех ее углах, скапливалось толстым слоем под потолком, обволакивало присутствующих людей - каждого отдельным коконом и всех, вместе взятых.

Наконец, Марья попробовала это напряжение разрядить. Как все, что она делала - решительно и с плеча.

- Так! - громко сказала она. - Концерт окончен. Всем спасибо.

Постояв и дождавшись, пока все правильно ее поняли, она произнесла:

- А вас попрошу остаться.

"Вас" касалось Сени, меня и еще одного мужика. Которого я раньше не видел. А когда увидел, у меня чуть не вырвалось "нет, это уже перебор, это плохое кино". И от этого плохого кино наяву мне стало еще страшнее.

Не видел я его раньше, потому что он сидел на моей стороне стола, с самого края. И чтобы его разглядеть, нужно было или наклониться самому, или поймать момент, когда наклонится он. А я был занят другим. И другими. Едой, Сеней, Марьей. Короче, он оказался тем мужиком со шрамом, за которым я таскался по городу. Прямо мистика, Эмануэль Сведенборг какой-то. Или мир действительно стал по-настоящему тесен. Так тесен, что это все начали замечать на своей шкуре. И теперь он жмет и натирает мозоли при передвижениях по нему. Хотя, отчего бы не принять повторную встречу с этим меченым мужиком, еще за одно случайное совпадение, а нынешний день - за день сюрпризов. Если бы таких дней набиралось у меня по десятку в году - было бы над чем задуматься. А один на сорок лет - величина малозначимая.

Гости послушно, выстроившись друг другу в затылок, потянулись сквозь коридор к двери и стали за ней скрываться. Марья провожала их с радушием, повторяя "приходите еще, приходите еще, приходите еще". Ей отвечали в движении, не задерживаясь, "до свидания, до свидания, до свидания", но самый последний гость остановился и громко сказал: "Разумеется!". После чего переступил с ноги на ногу, взял руку Марьи в свою, склонился, поцеловал ее тяжелую кисть и добавил к вышесказанному: "Непременно!"

Как только он ушел, Марья приказала:

- Сеня, выварку. Там, в ванной.

Сеня сходил в ванную и вышел оттуда с вываркой наперевес.

- Сюда, - показала Марья, и Сеня поставил выварку у стола. С которого и полетело в нее все съестное. Без разбору. Подряд. Исключение делалось только для напитков. Напитки она не трогала, оставляя их бессмысленно торчать бутылками посреди разрушенного, погибшего стола. А ведь буквально минуту назад он имел праздничный жизнерадостный вид.

Закончив со столом, Марья сказала: